ля такого обличения всегда было, есть и будет немало – от несправедливости к простым людям до блуда, прелюбодеяния, брошенных жен, содомских страстей. Но Церковь перестанет быть самой собой, если не будет обо всем этом говорить – и говорить громко. Ведь если нарушать вечный Богом данный нравственный закон позволяют себе власть имущие, этому примеру при первой же возможности последуют все остальные.
Вообще христианство не случайно особо смотрит на состояние «элит». Они являются образцом – иногда хорошим, иногда дурным – для остального общества. Именно добрый образец представляли собой святые правители – Александр Невский, Даниил Московский, Димитрий Донской и его супруга Евдокия Московская, император Николай Александрович и императрица Александра Феодоровна. Эти люди ставили веру и честь выше земной жизни и уж тем более выше личной выгоды. Ориентируясь на них, сравнивая себя с ними, люди «включали» и до сих пор «включают» лучшие душевные качества. А вот какие стороны души активизируют примеры Ельцина, Чубайса, Березовского, Сердюкова – думаю, и без меня понятно.
Нравится это кому-то или нет, но для православной цивилизации видятся искусственными и чуждыми вообще любые учения, говорящие о «правильности» политической и экономической конкуренции, о неизбежности застоя и злоупотреблений при отсутствии разделения (а еще лучше – конфликта) властей, противостояния политических партий, поколений, социальных групп, экономических акторов, большинства и меньшинств и так далее. В понимании Православной Церкви любое разделение – это грех и болезнь, а не «творческий фактор». В конце концов, война – высшая форма конфликта – принесла человечеству невиданный научный, технологический и даже культурный «прогресс», так что же – ради него специально воевать?!
Православные христиане, буквально воспринимающие Евангелие, должны полагать в основу устройства своего социума в том числе и такие новозаветные изречения: «Будьте единодушны и единомысленны» (Фил. 2, 2), «все у них было общее» (Деян. 4, 32), «мы, многие, <…> одно тело» (Рим. 12, 5).
Кстати, не только для православной цивилизации характерна мощная приверженность идеалу единства народа и власти (а зачастую и религиозной общины), ради которого нужно отставить в сторону, особенно в моменты кризиса, любые разделения и частные интересы. Такой идеал свойствен японскому и китайскому менталитету, исламской цивилизации и – как ни странно – даже американской. Именно благодаря этому идеалу данные цивилизации в исторической перспективе чувствуют себя более уверенно, чем культивирующая партикулярные интересы Западная Европа или не могущая справиться с разделениями Индия. Опасность застоя при отсутствии динамичного конфликта интересов, конечно, существует. Но в византийской и российской традициях ее уравновешивала мудрость, воля, а иногда даже эксцентричность верховной власти.
Напоминать обо всем этом – долг Церкви. Исполняя его, она, конечно, сталкивается с противодействием. И причина его – не только личные грехи власть имущих и не только нежелание лишний раз об этих грехах слышать. Иногда чиновники – особенно, кстати, глубоко верующие и религиозно грамотные люди, а таких «в коридорах» все больше – решают, что имеют интеллектуальные и «духовные» основания для вмешательства в церковное управление. С другой стороны, среди влиятельной публики на различных должностях много деятелей, настроенных антирелигиозно или антицерковно (что не всегда совпадает). Влияет на церковно-государственные отношения этническая и религиозная принадлежность чиновников – увы, никуда от этого не денешься. Политкорректность никогда не отменит расходящихся, а подчас противоположных устремлений и интересов религиозно-национальных групп.
Так что идеал симфонии не отменяет споров Церкви с чиновниками и верховными правителями. Происходили такие споры и в Византии, и в княжеской Руси, и в царской России, и, конечно же, в Советском Союзе.
При режиме государственного атеизма дискуссии, и очень нелегкие, велись в основном с деятелями Совета по делам религий при Совете министров СССР. Эта «буферная зона» была изначально создана для того, чтобы не «осквернять» административные органы, а уж тем более структуры КПСС общением с «чуждым элементом» – попами, муллами, раввинами, ламами, ксендзами и, конечно, «сектантами», к которым советская атеистическая печать официально причисляла баптистов, адвентистов, пятидесятников… Обратиться к советской власти все эти люди могли только через совет. Обычно это означало его «уполномоченного» – лицо, ответственное «за религию» на уровне региона. Больше никакие советские органы, за исключением сельских, об религиозные общины не «марались» – по крайней мере официально. Другим исключением были спецслужбы, но они действовали по своей инициативе, причем часто через тот же совет.
Такая «идеальная» система, подчеркивавшая дистанцию между Церковью и государством, на самом деле давала один принципиальный сбой. Любая буферная зона, любая бюрократическая «горловина» быстро начинает использоваться не совсем по первоначальному назначению. Проще говоря – для вымогательства. Чиновники совета, особенно уполномоченные на местах, славились любовью к борзым щенкам. Как правило, это были дослуживавшие свое офицеры КГБ, а также провинившиеся партийные деятели. С такими было легко «договориться». Однако периодически они старались «власть употребить», особенно для отчетов о проделанной работе и для снятия с себя подозрений в симпатиях к верующим (у некоторых такие симпатии действительно были). Попадались в качестве исключения и идеологические фанатики, убежденные атеисты – с ними, понятное дело, было тяжелее всего.
Председатели совета носили исключительно «гастрономические» фамилии – Карпов, Куроедов, Харчев. Последний пытался «определить» одного молодого архиерея, сделавшего головокружительную карьеру, в преемники Патриарху Пимену. Думаю, что это делалось не бескорыстно. Однако чиновник не рассчитал силы и вызвал бунт членов Синода, которые впервые набрались смелости и вышли на государственное руководство. Харчева сняли. До сих пор, бывая на разных светских тусовках, он говорит: «Послушали бы меня, Церковь была бы другой». Впрочем, выдвинутая им «кандидатура» на патриаршество совершенно не позволяет так думать: сейчас это разбитый жизнью, уставший человек, совсем не похожий на молодого и самоуверенного выскочку конца восьмидесятых. Заменили Харчева на крупного регионального деятеля – бывшего главу Горьковской области Юрия Христораднова. Впервые фамилия выбилась из общего ряда. При этом руководителе совет начал медленно умирать. Одним из последних свершений стала пьяная драка в здании центрального аппарата, которую устроил «доживавший» там свою карьеру генерал КГБ.
В Церкви, конечно, стремились избавиться от диктата всемогущей структуры и ее представителей на местах. «Упал намоченный» – в радостях говорили друг другу архиереи и священники, когда совет в начале 1991 года прекратил существование. Конечно, этому поспособствовали жалобы церковных иерархов, которые уже могли тогда напрямую общаться с высшей советской элитой. Думаю, сыграла свою роль и публичная критика со стороны модных тогда диссидентов. Помня советский опыт, Патриархи Алексий и Кирилл всегда выступали резко против воссоздания специального государственного «органа по делам религий» в любой форме.
Какими должны быть законы о религии? Об этом мы в «постперестроечные» годы спорили до хрипоты – и с чиновниками, и друг с другом внутри Церкви, и в прессе. До начала девяностых жизнь церковных общин регламентировалась постановлением ВЦИК и Совета народных комиссаров РСФСР «О религиозных объединениях» от 1929 года. В «новой России» сразу же появились первые проекты специального закона о религии. В конце 1990 года был принят закон СССР «О свободе совести и религиозных организациях», а через 25 дней – закон РСФСР «О свободе вероисповедания». Оба они снимали многие ограничения советского периода – так, за религиозными общинами признали право быть юридическими лицами (до этого их статус в государстве вообще был крайне зыбок), иметь собственность (ранее и это было невозможно), распространять религиозные убеждения (в советской Конституции признавалось право «отправлять религиозные культы», но «пропаганду» вести только атеистическую).
И Церковь, и большинство народа восприняли эти законы почти целиком позитивно – слишком сильна была реакция на советские антирелигиозные гонения и ограничения. Однако новые законы создали и новые проблемы. Они снимали почти любые барьеры – и это на фоне хлынувшего в страну потока зарубежных сектантов и миссионеров. Эти люди воспользовались не только мировоззренческой растерянностью нашего общества в начале 90-х годов. И не только слабостью Православной Церкви, которой более полувека было дозволено лишь совершать богослужения. Именно заморским «спасителям России» сыграл на руку всеразрешительный характер законодательства.
Многие помнят, насколько нагло действовали в это время зарубежные проповедники. Корейские и американские «евангелисты» проповедовали на стадионах. Секта «Аум синрикё» – та самая, которая в 1995 году устроила газовую атаку в токийском метро, – в начале девяностых массово вербовала сторонников через центральные российские теле– и радиоканалы. На этих же каналах и в лучших концертных залах устраивались шоу «целителей», «парапсихологов» и просто колдунов. Появились и доморощенные секты – например, «Белое братство», лидеров которого в 1993 году отправили в тюрьму после попытки захвата киевского Софийского собора, и «Богородичный центр», смешавший православную и католическую обрядность в харизматическом культе. Эта секта, кстати, тихо существует под Москвой до сих пор под именем «Церкви Божией Матери Державная». «Богородичники» устраивали шествия по центру Москвы, снимали для «богослужений» огромные залы, торговали в метро и на улицах литературой и «освященной» едой, публиковали тексты, в которых нецензурная брань сочеталась с претензиями на политическую власть. Листовками с изображением «Марии Дэви Христос» – основательницы «Белого братства» Марины Цвигун – были обклеены все вагоны метро.