Люди, конечно, возмущались засильем сект и лжепроповедников. В законопроектах начали искать пути упорядочения религиозной деятельности. В Церкви эти меры поддержали не только мы, бюрократы, но и десятки пастырей, публицистов, общественников. Многие стали говорить в СМИ правду о сектах – прежде всего о том, что они закабаляют людей, заставляя их расставаться не только с семьями и имуществом, но и с духовной свободой. Такая позиция имела почти полную поддержку народа.
Впрочем, администрация Ельцина этой идее активно оппонировала – отчасти в силу ультралиберальных взглядов, отчасти по прямой указке Запада. На этой же стороне играла медийная элита. Каждая попытка ввести ограничительные меры наталкивалась на вой в либеральных и просектантских СМИ: «Православные рвутся к духовной монополии», «Прощание с религиозной свободой», «Назад в средние века»…
Уже в 1992 году возник ряд идей о том, как навести порядок в религиозной сфере и устранить вакуум законности. Предлагалось закрепить особый статус Православия и других традиционных для России религий, не оформлять как юрлица религиозные новообразования младше 15 лет, ограничить деятельность иностранных религиозных организаций, регламентировать работу миссионеров, исключить «конфессиональную анонимность» – то есть сокрытие проповедниками своего подлинного вероисповедания (так, «свидетели Иеговы» говорили о себе как о «христианах вообще», а «богородичники» – как о православных). Законопроекты один за другим разрабатывались в Верховном Совете России, но блокировались Администрацией Президента. В дни политического кризиса 1993 года Верховный Совет ввел в действие один из таких законов – его подписал Александр Руцкой как «президент по версии парламента». Понятно, что этот шаг остался без последствий.
Вскоре ураганными темпами началась разработка новой Конституции. От Церкви в процессе участвовал патриархийный юрист Виктор Калинин, бывший работник Совета по делам религий. Многие позиции удалось отстоять. Так, убрали упоминание об «отделении школы от церкви», содержавшееся в советском основном законе. Формулировка того же текста об «отделении церкви от государства» была заменена на фразу «Религиозные объединения отделены от государства и равны перед законом».
С одной стороны, в этих знаменитых словах прописано, что от государства отделены не люди, которые составляют религиозные общины и одновременно являются большинством граждан государства, а именно «религиозные объединения», то есть организационные структуры упомянутых общин. Такие структуры – религиозные организации или группы – не могут являться органами власти и исполнять их функции, а государство не вмешивается в жизнь и деятельность религиозных общин, если они не нарушают закон. Это, по большому счету, и называется светскостью государства. С другой стороны, принцип «равенства перед законом» религиозных объединений оказался слишком либеральным. По сути, он аналогичен равенству граждан – каждый имеет одинаковые права, но один (например, преступник) сталкивается с их справедливым ограничением, другой (например, ветеран труда) имеет привилегии в силу своих заслуг. Негражданин имеет еще меньше прав. Для религиозных сообществ должна действовать та же логика: группа, только что импортированная из-за рубежа, по определению, должна иметь меньше прав и льгот, чем община, действующая в стране веками. Экстремистская и террористическая организация – то есть преступное сообщество – вообще не должна иметь никаких прав, кроме права на справедливый суд.
Все это, к сожалению, приходилось долго объяснять некоторым чиновникам, общественникам и «экспертам» из числа недавних «научных атеистов» или новых либералов (тоже по большей части выходцев из советско-партийной элиты). Кто-то из них утверждал, что равенство религиозных объединений перед законом должно означать некую их «равноудаленность» от государства – вплоть до того, что Патриарха и лидера кришнаитов надо ставить на одну доску во время торжественных мероприятий, а лучше вообще их туда не приглашать. Кто-то – как, например, заслуженный атеист профессор Абдул Нуруллаев – говорил, что согласно принципу светскости государства Президент не имеет право публично молиться. Кто-то – подобно некоторым сегодняшним публицистам – трактовал тот же принцип светскости государства как запрет на обсуждение священнослужителями вопросов культуры, образования, общественной жизни. Со всеми этими людьми приходилось спорить на разных форумах, в газетах, на телевидении.
Да, Церковь в России отделена от государства. Прежде всего это означает, что она не может брать на себя функций государственного управления, не имеет властных полномочий. Именно так принцип светскости государства понимается в большинстве стран мира. Не склонно расширять его трактовку и международное право. Данный принцип отнюдь не означает, что религия отделена от армии, милиции, дипломатии, бюджетных СМИ, системы соцобеспечения и вообще всех государственных институтов, вплоть до почты и жилкомхоза. Не только в Германии и Греции, но почти во всех демократических светских странах – даже в США, где очень последовательно отделяют религию от государства, – есть военные и посольские капелланы, получающие бюджетную зарплату, а власть и религиозные ассоциации активно сотрудничают в социальной сфере.
Да, религиозные объединения по Конституции равны перед законом. Каждое из них может совершать богослужения и обряды, распространять свое учение. Ни к одному такому объединению не должны проявлять пристрастность в суде или в правоохранительных органах. Но точно так же равны перед законом профсоюзы, творческие ассоциации, благотворительные фонды, негосударственные театры, музеи и телеканалы. Почему одни из них государство поддерживает больше, другие меньше, а третьи вообще не поощряет? Наверное, потому, что они неодинаково воспринимаются гражданами, имеют разный вес в жизни страны, приносят обществу неравнозначную пользу, да и просто отличаются друг от друга по социальным масштабам.
Равенство базовых прав религиозных объединений, одинаковость их юридической ответственности не отменяют права народа – главного субъекта власти – выбирать, кого поддерживать, а кого нет.
Одновременно некоторые священники пошли в политику. В депутатском корпусе СССР и РСФСР были четыре клирика – протоиереи Алексий Злобин, Петр Бубуруз, Вячеслав Полосин и священник Глеб Якунин. Трое последних политизировались по полной программе. Итог симптоматичен: Бубуруз вскоре ушел из Русской Церкви в Румынскую, Якунин – в неканоническую либеральную группу, Полосин – в ислам.
В октябре 1993 года на Синоде решался вопрос, сохранять ли за священниками право баллотироваться в парламент. Отличие формировавшейся тогда впервые после революции Государственной Думы от депутатского корпуса прежних лет было в том, что она должна была носить профессиональный характер – то есть священнику надо было отойти от служения и трудиться на светской работе. Готовилось решение о том, что отдельным клирикам будет дано на это благословение.
Синод собирался в Троице-Сергиевой лавре. Ближе к концу всенощной я, сидя в гостинице, доформулировал проект решения. Митрополит Кирилл, буквально ворвавшись в номер, сказал:
– Давайте все поменяем. Я сейчас помазывал людей елеем и чуть одной бабушке в глаз не попал. Стою и думаю: двойная бухгалтерия получается! Или всем надо давать благословение, или никому.
Текст был быстро переделан и вскоре одобрен Синодом. Так родился исторический – и совершенно правильный – запрет на выдвижение кандидатур духовенства в парламент. Потом его поддержало несколько Архиерейских Соборов, хотя впоследствии из него и сделали исключение для случаев, когда в парламент или местные легислатуры могут избираться представители других конфессий, используя свои полномочия против Церкви. По сути, это исключение было сделано для Украины, по просьбе иерархов из этой страны.
С решением Синода не согласился Глеб Якунин. Он выдвинулся в Думу – и был лишен сана в полном соответствии с документом, принятым в Лавре, после чего и ушел в раскол. В парламенте он прославился в основном крайне либеральной позицией и дракой с депутатом Николаем Лысенко, в которой, правда, был защищавшейся стороной – «коллега» пытался снять с него крест как с лишенного сана. С тех пор я виделся с Якуниным много раз – на приемах в посольствах, на концертах в консерватории. Как-то раз аккуратно спросил его, сколько в созданной им неканонической группе клириков и сколько верующих.
– Фифти-фифти, – честно ответил старый диссидент.
Впрочем, в «религиозной политике» Госдумы Якунин погоды не делал. К сектам и лжемиссионерам, которых он защищал, депутаты относились плохо. Постепенно менялось и отношение к ним СМИ, особенно благодаря разоблачениям таких православных публицистов, как отец Олег Стеняев, Александр Дворкин, Игорь Понкин. Появлялись новые версии более жесткого закона о свободе совести. К 1997 году проект приобрел законченный вид, его поддержали практически все политические силы, кроме крайних либералов. В наших консультациях в Думе второго созыва по этому законопроекту удалось достигнуть полного единства представителей основных религиозных общин с депутатами всех фракций, кроме «Яблока». С последними – пожалуй, впервые – мы перешли от кулуарных разговоров к полемике в СМИ. Летом Дума законопроект приняла. В ответ началась мощнейшая информационная кампания и прямое давление с Запада. Резко против законопроекта выступили американские сенаторы и конгрессмены. По слухам, Ельцину звонил Билл Клинтон. В итоге 21 июля Президент России наложил на закон вето. В российском обществе это поддержки не нашло. Один из авторов законопроекта коммунист Виктор Зоркальцев сказал: «Россия, по сути, оказалась сегодня растоптанной». Даже либерал Александр Шохин прокомментировал ситуацию так: «Медвежья услуга Запада дала оппозиции дополнительные возможности критиковать Президента и обвинять его в подчинении давлению извне».