О нарушении свободы совести в России: «С моей точки зрения, комитет ПАСЕ по мониторингу России применяет двойные стандарты, когда требует от нашей страны во много раз большего либерализма в религиозной области, чем принято в странах европейского Запада… Закон о свободе вероисповеданий, принятый в начале девяностых годов, создал вакуум права, снял все ограничения настолько, что японская террористическая секта «Аум Синрикё» начала готовить в России боевиков, а сторонники псевдоисламского радикализма чувствовали себя в стране как хозяева…». Новый же Закон о свободе совести в 1997 году «начал возвращать ситуацию к европейской норме и был ответом на широкую озабоченность общества».
О «привилегированном положении» Русской Православной Церкви в России: «Не вижу в этом ничего ни противозаконного, ни аморального. При всем равенстве религий перед законом общество не должно лишать себя права отдавать предпочтение одним религиозным общинам или отказывать в предпочтении и привилегиях другим… Не случайно в большинстве стран Западной Европы одна или несколько религиозных организаций имеют явные привилегии, закрепленные в законе и политической практике».
О предоставлении земли религиозным организациям: «Выделение земли является не правом религиозной общины, а привилегией, которую государство должно предоставлять, исходя в том числе и из отношения общества к той или иной религиозной общине».
О «религиозной свободе слова»: «Я думаю, что любой свободный человек имеет право называть секту сектой, а угрозу безопасности таковой, даже если эти термины никак не зафиксированы в праве. Никто не может отрицать право человека употреблять тот или иной богословский или политический термин лишь потому, что его нет в законе».
О докладе комитета ПАСЕ, посвященном свободе совести в России, в целом: «Неплохо, что докладчики наконец вспомнили о проблеме передачи церковного имущества, к чему Совет Европы призвал Россию при вступлении в эту организацию. Однако удивляет, что доклад говорит в основном о единичных проблемах католиков и старообрядцев (которые, конечно, тоже нужно решать), но лишь одну двусмысленную строчку посвящает проблемам Русской Православной Церкви, которой до сих пор не возвращено неисчислимое множество храмов, школ, приходских зданий и других объектов собственности».
Церковь начала новые изнуряющие консультации – с Госдумой и тогдашним Главным государственно-правовым управлением Президента. Были найдены компромиссные формулировки – так, Православие, христианство в целом, ислам, иудаизм и буддизм не наделялись особым статусом (такая формулировка предполагалась изначально). Было просто прописано ни к чему не обязывающее уважение к ним. Однако ельцинская администрация явно стремилась затянуть процесс на годы.
И тогда решающую роль сыграла жесткая воля Патриарха Алексия. Он отказался прийти на Арбатскую площадь для освящения храма-часовни святых Бориса и Глеба. Этот небольшой храм был выстроен Ельциным в знак любви к своим внукам – именно эти имена они носят. После короткой обиды Президент пошел на попятную – и это был, пожалуй, первый пример в истории, когда воля церковного иерарха оказалась сильнее воли законного государственного правителя. Храм был освящен Патриархом 5 августа. Компромиссный вариант закона, сохранивший большинство предложений, поддержанных Церковью, был подписан Президентом 26 сентября. Так пастырская власть – впервые в истории постсоветской России – оказалась сильнее дотоле всемогущего Запада.
C начала 90-х годов постепенно стал подниматься вопрос о возвращении церковных зданий. В первую очередь, конечно, речь шла о храмах, монастырях, семинариях. Отдельные постройки власти начали передавать еще в позднесоветское время. В 1983 году, в преддверии 1000-летия Крещения Руси, первым был передан Данилов монастырь в Москве. Там и проходили юбилейные торжества. В 1987 году передали Толгский женский монастырь под Ярославлем, в этот же период стали возвращать и первые приходские церкви. На рубеже 80-х и 90-х годов началась массовая передача храмов и монастырей. Впрочем, еще целых двадцать лет все зависело от доброй воли властей – нормативная база ограничивалась двумя распоряжениями Президента и двумя постановлениями правительства, реально ни к чему государство не обязывавшими. Между прочим, на этом фоне Совет Европы, в который начали вступать постсоветские страны, требовал от них «в кратчайшие сроки возвратить собственность религиозных организаций». Россия согласилась с этим требованием в 1996 году. К тому времени религиозные общины стран Балтии, включая Православную Церковь, уже получили назад не только храмы, но и доходные дома с земельными участками, включая престижнейшие здания в центре столиц.
В России идею реституции агрессивно отвергли. Она совершенно не входила в планы реформаторов. Вместо нее панацеей от всех бед объявили приватизацию (религиозные общины к этому процессу даже близко не подпустили). Модные по тем временам ребята из экономических ведомств, а также их учителя из «прогрессивных» вузов говорили на заседаниях и в СМИ, что реституция будет слишком разрушительной (будто приватизация ничего не разрушила), что с 1917 года много воды утекло, что наследников дворян, купцов и крестьян непросто будет найти. Доля правды в этих рассуждениях была, но на самом деле новой элите просто не хотелось делиться приватизируемой собственностью, особенно в центральных частях больших городов. Выступали против и коммунисты.
Тем не менее законодательные инициативы о церковном имуществе начали появляться. Первый законопроект о возврате собственности религиозным общинам разработал тогдашний депутат Госдумы Сергей Глазьев – правительство высказалось против. В 2002 году депутат Александр Чуев, христианский демократ, разработал новый закон о реституции. В том же году сенатор Иван Стариков выдвинул идею возвращения Церкви сельскохозяйственных земель. А на следующий год Глазьев предложил в Думе более мягкий вариант – закрепить за религиозными общинами право бесплатно пользоваться городскими землями, относящимися к культовым зданиям, и бесплатно же эти земли приватизировать. Все три инициативы в Думе «забодали» проправительственные фракции вместе с коммунистами. В 2004 году, впрочем, был все-таки принят закон, позволявший религиозным общинам пользоваться землями под культовыми зданиями (но не получать эти земли в собственность). На этом фоне ушлые люди приватизировали церковные земельные участки и даже храмы – только в Москве один такой, на Большой Никитской, до сих пор превращен в ресторан, другой, на Пресне, в центр йоги. Третий, старообрядческий, используется как спортзал, четвертый, католический, занят коммерческими конторами…
Проблема никуда не уходила. Наконец это начали понимать и в исполнительной власти. В 2007 году вопрос был поднят на правительственной Комиссии по вопросам религиозных объединений, которую тогда возглавлял первый вице-премьер Дмитрий Медведев. Он с самого начала, при всем понимании важности компромиссов, поддержал идею отрегулировать на уровне права передачу культовых зданий верующим. Вместе с тогдашним Министерством экономического развития и торговли мы начали корпеть над текстом закона. Главной идеей было все-таки прописать обязанность государства передать общинам верующих здания религиозного назначения и земли под ними – пусть и с массой оговорок. В ответ, как водится, начался шум. Директор Музея имени Андрея Рублева, до сих пор расположенного в Спасо-Андрониковом монастыре, заявил, что проект «носит провокационный характер». Несколько раз работа над законом откладывалась в долгий ящик – думаю, под давлением ультралибералов из экономических ведомств и «осторожных» людей из Администрации Президента, оглядывавшихся на информационный гвалт и вообще не желавших усиления Церкви. Впрочем, с шумом мы неплохо справлялись – напоминали, что речь идет об украденном. О несправедливо и насильственно отнятых зданиях, которые не должны кощунственно использоваться не по назначению – даже музеями.
После разговора новоизбранного Патриарха Кирилла с Путиным процесс подготовки закона был разблокирован. В 2010 году закон был принят Думой и подписан Медведевым – уже Президентом. Это был компромиссный текст: Церковь и другие религиозные организации фактически отказались от требования реституции всего дореволюционного имущества, а государство обязалось вернуть здания религиозного назначения – храмы, мечети, синагоги, семинарии, монастыри – по крайней мере через шесть лет после подачи заявки. О доходных домах, сельскохозяйственных землях, лесах и тому подобном речи не шло – думаю, что уже и не пойдет, хотя попытки «переделить» достигнутый тогда компромисс делаются до сих пор, главным образом со стороны музеев, не желающих терять доход (не только от продажи билетов, но прежде всего от сдачи помещений в аренду).
Нынешнее десятилетие столкнуло свободу слова и свободу творчества со свободой вероисповедания, с ценностью религиозных святынь. Причем отнюдь не верующие люди спровоцировали этот конфликт. Тексты и карикатуры, оскорбительные для мусульман, выходки в католических соборах Европы – все это имело целью «отдрессировать» религиозных людей, заставить их примириться с осквернением святынь, вообще приучить «не высовываться» и уж тем более не претендовать на общественное влияние. Католики почти смирились – лишь против легитимации «однополых браков» они выступили открыто, выйдя на улицу. Протестанты по большей части сами пытались угнаться за виртуальным «паровозом истории». Мусульмане отреагировали жестко и не всегда законными методами, что позволило недругам жестко обвинить всю их общину в «экстремизме».
Вызовы православным делались постоянно – то очередной кощунственный фильм покажут, то на выставке сосиски на кресте развесят или даже в порядке «перформанса» иконы порубят. Естественно, люди протестовали – иногда на грани законности, а то и за гранью. В любом случае легкой «дрессуры» не получилось. Я начал на разных форумах, в том числе в ОБСЕ и во Всемирном совете церквей, говорить о равной значимости свободы слова и свободы вероисповедания, интересов человека и ценности святынь, которые для многих верующих гораздо важнее земной жизни. За священные символы и предметы люди шли на смерть много раз в истории, в том числе в ХХ веке, во время антирелигиозных гонений. Для кого-то главное – человек, собственное выживание и выживание своей социальной группы, здоровье, комфорт, материальное благополучие. А для кого-то – имя Бога или пророка, священная книга, храм, икона, статуя. Или возможность жить по своей вере. Приоритеты и тех и других должны одинаково уважаться – в том числе на уровне закона. В этом смысле осквернение святыни ничем не лучше убийства.