Община
В алтаре и вокруг него
Еще за десять лет до того, как стать священником, я познакомился с жизнью многих приходских общин. И были они очень разными – «центровыми», окраинными или сельскими, «интеллигентскими» или весьма простонародными. Удивительно, как в этих сообществах объединялись очень разные люди – такие, которые в «светской» жизни либо вообще бы не встретились, либо отшатнулись бы друг от друга в ужасе и отвращении. Недавно «откинувшиеся» зэки и завсегдатаи консерватории, пожилые комсомолки 30-х годов, ставшие истовыми прихожанками после жизненных трагедий, и интеллигентные «чудики»-неофиты… Русские, украинцы, молдаване, немцы, татары, евреи, грузины, ассирийцы… Искренние советские патриоты, восторгавшиеся Сталиным, национал-большевики, монархисты, западники… И все это – подчас в рамках одного прихода, особенно московского или находящегося в областном центре.
Скептические умы могут сколько угодно иронизировать над таким симбиозом, отрицать его реальность и до бесконечности гадать: что держит этих людей вместе? Для верующего человека ответ очень прост: Бог. В церковной общине может быть сколько угодно человеческих различий, споров, конфликтов. Но эта община объединяется не ради приятного времяпровождения, не ради общности интересов или иной другой утилитарной, чисто земной общности. Главное в ней – литургия. Участие в этом центральном христианском богослужении, причастие Тела и Крови Христовых примиряет врагов, делает братьями и сестрами людей разных поколений и социальных страт. Можно верить в это, можно не верить, но единственный способ узнать, насколько это правда, – испытать на собственном опыте. Увидеть, насколько верны слова Самого Христа: «Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» (Мф. 18, 20).
Время совершения Тайной вечери за каждой Божественной литургией – это время, в которое, вне всякого сомнения, Христос посреди нас. И мы молимся Ему: «Вечери Твоея тайныя днесь – сегодня, сейчас, – Сыне Божий, причастника мя приими». Вот величайшее благо в нашей христианской жизни, благо большее, чем все подвиги, любые паломничества и прикосновение к любым святыням. То благо, тот момент общения с Богом, который открывает нам Небо и путь в него делает уже ощутимым. Несмотря на бездну наших грехов, Господь Своей благодатью – не по нашим заслугам, потому что мы не сотворили ничего благого на земле, как говорит еще одна древняя молитва чина литургии Василия Великого, – по Своей благодати Он возводит нас в это небо и удостаивает нас участия в Своей Тайной Вечери. Когда Господь здесь, посреди нас, будем достойны этого Божия присутствия.
То, что мы не можем сами сделать по немощи, по слабости, Господь восполняет за нас. Мы не можем достичь идеала святости, к которому нас Господь призывает, – а только к святости мы призваны, никакого компромисса в этом быть не может, об этом Нагорная проповедь ясно говорит. Но не нашими усилиями достигается эта святость. Господь действует. Там, где мы слабы, Он восполняет наши силы. Там, где мы ничего не сотворили благого и ничего не можем сотворить, Он чудо Своей любви, чудо Своего милосердия и чудо возрождения, воскресения нашей жизни совершает в нас.
Божие присутствие и Божие действие в нашей жизни совершаются через святые таинства. И прежде всего – через Святую Евхаристию. Мы не просто разделяем те взгляды, которые в учении Христовом изложены. Мы не просто соблюдаем какую-то традицию. Мы приходим в место, где Господь посреди нас. Мы получаем Его таинственную помощь. Мы получаем возможность в нашей жизни осуществить то, что человеческими силами неосуществимо и не может быть осуществлено.
Таинства Церкви – это именно то, что делает нас достойными святости, то, что передает нам, сообщает нам Божию благодать. Вот почему в эти дни так важно сказать и ближним, и дальним: придите в Божий храм, где Сам Бог присутствует, приобщитесь к таинствам Церкви, и в первую очередь к таинству Евхаристии, потому что в нем совершается за каждой литургией та же самая Тайная вечеря, на которую зван каждый из нас.
Будем достойны этого Божия призыва. Будем откликаться на него не черствым сердцем, но способностью открыться Богу, впустить в нашу жизнь Его волю и Его действие. Тогда Бог будет Сам нами руководить – и любовь Его, и правда Его пребудут с нами.
Как только церковная община начинает терять это главное в своей жизни – она внутренне перерождается и постепенно оскудевает. Так произошло во многих «христианских» сообществах на Западе. Как только внебогослужебная деятельность – даже такая благородная, как помощь бедным, творчество или правозащита – становится в приходе главной, люди в конце концов перестают понимать, почему для этой деятельности надо приходить именно в церковь, а не в какое-то иное место, которое не свяжет тебя ни верой, ни этикой, ни общением с «неудобными» людьми. Именно поэтому меня всегда коробит, когда человек, отвечающий в храме, например, за социальную работу, приходит туда после богослужения. Я сразу вспоминаю, как приходило мое поколение – прежде всего к Богу, и это только помогало общению с людьми, причем в самых стесненных условиях.
Конечно, есть люди, которые прожили всю свою церковную жизнь в рамках одного прихода – кстати, больше всего таких среди либеральных интеллигентов, периодически проговаривающихся: «Как мы можем молиться вместе с этими»… Есть такие, конечно, и среди ультраконсерваторов. Были такие и до революции – и среди аристократических семей, и среди жителей одного села. Я благодарен Богу за то, что с самого начала не был заключен в строгие рамки одного прихода или круга духовных чад одного священника. Многое удалось повидать, сравнить, понять, оценить критически.
«Советский» приход состоял в основном из пожилых женщин, среди которых была привилегированная каста – лица, допущенные к финансово-хозяйственным делам. Во главе ее стоял староста – обычно тоже женщина, в крупном храме иногда мужчина. По тогдашним правилам, навязанным Церкви властями, этот человек с небольшой административной группой ведал всей практической жизнью прихода – священники и диаконы были почти бесправными наемными тружениками. Кого и когда венчать, крестить, отпевать, делать ли ремонт, нанимать ли сторожа – как правило, решали старосты. В этих условиях духовенство оказывалось более открыто, чем «мирянский актив», к простым людям, хотя из страха перед властями выработало в себе кастовость. Бывало так, что, увидя нового молодого человека, священник просто убегал и закрывался у себя в комнатушке, где таковая была, или в общей «поповской» раздевалке.
Юные неофиты тогда даже сложили анекдот. Приходят молодые люди в сельскую церковь, а священник им и говорит:
– Значит так, робят. Я к вам на эту, на сиськотеку-то, не хожу, и вы ко мне в церковь тоже не ходите, а то доложу куда надо, вам сиськотеку-то и закроют.
Впрочем, подобных случаев было немного. Священники с людьми все-таки разговаривали. А вот миряне в ответ на это могли и «доложить». Но и среди них были исключения: Николай Семенович Капчук, староста московского Богоявленского собора, тогда Патриаршего, человек с богословским образованием, мог и книжку втихаря молодым людям подарить, и помочь с церковным трудоустройством. Из тех людей, которые при нем были сторожами и рабочими, потом вышло много достойных священников.
Любовь и радость должны быть естественным состоянием христианина. Но как Бог не может быть Любовью, не будучи Троицей, так и человек не может любить, оставаясь в одиночестве. И если он открыл для себя любовь Божию, если наполнился этой любовью, он не может похоронить любовь в себе, не может не разделить ее с другими, особенно с братьями и сестрами по вере, с которыми христианина соединяет не только взаимность в любви, но и общая любовь к Богу, равно как и Его любовь к ним. Любовь внутри Тела Христова – это более чем любовь людей друг к другу. Это Богочеловеческая любовь.
Для такой любви нет границ и разделений. Для нее не существует национальных, социальных, возрастных, культурных и прочих человеческих преград. Она способна преодолевать любые конфликты, угашать любую вражду. Ее не разрушают пространство и время. Мало того, ей не вредит даже физическая смерть: Церковь земная неразделима с Церковью Небесной – Церковью праведников, славящих Бога в Его вечном Царстве.
Не теряет Церковь связи и с теми ее членами, которые покинули этот мир, не достигнув праведности. Мы не просто помним наших предков. Мы общаемся с ними, они незримо, но реально присутствуют в нашей жизни.
Так или иначе, в 80-е годы в центральных московских приходах молодежь постепенно появлялась. Кучковалась в основном у дверей храма. Иногда провожала до метро знакомых священников и беседовала с ними. В области все было проще. Уже помянутый отец Димитрий Дудко, который служил в ближнем Подмосковье, мог подолгу беседовать с неофитами во время исповеди (в московских храмах из-за толпы исповедников на это не хватило бы времени), гулять с ними по окрестностям церкви, а главное – собирать людей на беседы, о которых я чуть раньше написал. Отец Александр Мень говорил с людьми прямо на улице, у храма, потом приглашал их по одному-двое в крохотную комнатку церковного дома. Собирались члены его общины и по квартирам, причем нередко встречами руководил один из грамотных мирян. Многие подмосковные духовники поступали так же – в отличие от священников столичных приходов, за ними было меньше «пригляда», а старостами обычно выступали не пожилые функционеры с непонятным прошлым, а простые прихожанки.
В первой половине восьмидесятых приехал на Пасху в Тулу. С трудом прошел через обычные тогда кордоны дружинников, не пропускавших на службу молодежь. В храме, конечно, было большинство бабушек. Вся окружающая реальность тщилась заключить Церковь в душное, умирающее гетто. Но вот началась служба, и Владыка Герман (Тимофеев) с необычайным подъемом воскликнул: «Христос воскресе!» Вся его манера служить, как и сейчас, несла в себе нечто вселенское, открытое, апостольское. Начали читать Евангелие – на греческом и латинском, на современных европейских языках. И то, что происходило в храме, совсем не было похоже на гетто. Скорее наоборот: именно вовне, среди мрачных дружинников и сдерживаемой ими полупьяной толпы, царили духота, замкнутость, безысходность. Храм же вмещал весь мир, и главное – вмеща