Однако стоит вчитаться, вдуматься, «вмолиться» в эти тексты – и человек понимает, насколько они выше любых им самим сочиненных молитв, особенно посвященных только житейским нуждам, а тем более обращенных к «богу в душе» – удобному вымышленному существу, которое за все тебя извинит и все твои дела одобрит, даже греховные. Вот почему так важно молиться в храме вместе, соборно – словами, которые даны нам святыми. А для духовенства и поющих важно внятно произносить эти слова, распространять книги, брошюры, листовки с их описанием и объяснением. Не случайно сейчас, например, во время чтения Великим постом глубокого, вдохновенного покаянного канона святого Андрея Критского так много людей стоит в храме с напечатанным текстом. А в местах, где для удобства глухих и слабослышащих богослужение транслируется через бегущую строку, у экранов собираются и люди со вполне нормальным слухом. Мудрые церковные тексты воспитывают душу и при домашней молитве – и слава Богу, что все больше людей утром и вечером их читает.
Вернемся к проблемам духовенства – старым и новым, возникшим через многие годы после советского пленения. Вплоть до конца девяностых было почти немыслимо, чтобы пастырь трудился на светской работе. Исключений было очень немного: отдельные священники, бывшие специалистами в разных областях, приняв сан, продолжали преподавать в вузах или трудиться в госучреждениях. Но, например, клирик-педагог был чрезвычайной редкостью. Однако с началом нового столетия многие священники, получив педагогическое образование, пошли в школы, некоторые – в вузы. И подчас преподавание стало для них приоритетом. К этому подталкивало и то, что если лет пятнадцать назад в школе или вузе платили очень мало и педагогическое служение священника было сродни благотворительности, то сейчас за уроки – по крайней мере в городах – платят значительно больше, чем выдает средств приход. Нагрузка же подчас несопоставима – и «перетекают» священнослужители в классы. Наверное, это не так уж плохо. Но в итоге подчас душа пастыря уходит из храма в школу – и теряет свою первую любовь к храму, к служению не только людям, но и Богу.
Критики Церкви много пишут о пьянстве духовенства. Проблема эта существовала и до революции, однако уже в конце XIX – начале ХХ века многие священники встали во главе обществ трезвости. В 80-е годы такое общество создал отец Димитрий Дудко, сейчас же они стали распространенным явлением. Многие – и пастыри, и миряне – дают обеты трезвости, иногда на время, а подчас на всю жизнь. Впрочем, в советское время многие священники, страдавшие от безделья и мало ограниченные материально, пили тяжко и иногда спивались. После «перестройки» эта тенденция отчасти продолжилась. В одной епархии, где рукополагали быстро и без особого разбора, мне приходилось видеть носителей священного сана, совершенно потерявших не только пастырский, но и человеческий облик. Почти никто из них с недугом не справился, даже после лечения.
Старая церковная присказка, которую приписывают еще святителю Московскому Тихону: «Единственный в Москве диакон, который не пьет, – это памятник Ивану Федорову».
Однако проблему практически решило современное обилие работы. Священнику сегодня пить некогда – он слишком востребован и в храме, и вне его. На некоторых церковных трапезах, которые в былые годы превратились бы в долгие возлияния, большинство духовенства к спиртному не притрагивается или делает пару символических глотков, а иногда прикидывается, что делает. Замечены и случаи наливания воды в водочные рюмки и симуляции бурного веселья. Некоторые при этом могут, что называется, помечтать:
– Да, отец, что ж за время такое… Не посидишь, не расслабишься. Мне сегодня еще в школу и на концерт, вечером пару текстов надо написать, а утром совещание. Ну нет, давай соберемся в конце месяца… Или в начале следующего… Хотя и там как-то сложно будет… В общем, давай я тебе в «Фейсбуке» напишу.
В провинции пока еще могут «посидеть», особенно в связи с приездом гостя, у которого можно что-то поразузнать. Я в последние пару лет чиновничьих командировок старался жестко уклоняться от ужинов в церковной среде, потому что знал: это до утра. Иногда получалось, иногда – нет. В какие-то моменты приходилось делать страшные глаза, хвататься за компьютер и закрываться в гостиничном номере. При этом, впрочем, я не лукавил: текущая работа с текстами отнимала полночи.
Впрочем, никакого греха в том, чтобы выпить за трапезой вина, добродушно побалагурить и даже попеть песни, я не вижу. Старался и стараюсь собирать за такие трапезы побольше людей – иногда приходят и неверующие, и ищущие, и власть имущие, и оппозиционеры. Просидеть можем часов по шесть, до последнего неожиданного гостя. И все ведут себя достойно. Приходилось, правда, сталкиваться с другой проблемой: иногда церковные трапезы по большим праздникам превращаются в бесконечную череду длинных тостов с восхвалениями архиерея, настоятеля или «важных» светских гостей. Знал один приход, где старший по церковному званию все время поднимал здравицы за старшего по званию светскому, расточая каждый раз похвалы минут по пять, и тот отвечал взаимностью в таком же «формате». Остальные сначала тихо посмеивались, потом начинали скучать и даже засыпать. Уйти из-за стола, понятное дело, было нельзя. Помня об этой «традиции», теперь на первую же попытку сказать тост в мою честь сразу реагирую так:
– Друзья, если я за столом главный, действует железное правило. Не употребляются две пары слов: «Pussy Riot» и «отец Всеволод».
Сам слышал, как военный чин произносил такой вот тост, держа в руках подарок архиерею:
– Владыка, Господь сказал: «Бог любит троицу». Вот мы от нас троих, с моими замами, вам тут бутылку принесли. Для персонального причащения!
Еще одна широко обсуждаемая беда – хамство церковных служащих и некоторых священников. В советское время оно было довольно широко распространено, особенно в тех приходах, где сложился непрерывно работающий «требный конвейер». Епископ Вятский Хрисанф в 80-е годы рассказывал, как в цивильном костюме зашел в храм Всех Святых на Соколе, тогда почти единственный на весь северо-запад Москвы и ломившийся от «захожан». Старушка, следившая за порядком в притворе, верещала на ничего не понимавших женщин:
– Куда без платка, бесстыжие?
– А вы посмотрите, на клиросе тоже без платка стоят, – попытался урезонить ее владыка, говоривший с легким украинским акцентом и имевший несколько «южный» облик.
– А они по благословению!
– А может, эти тоже по благословению?
– А ты-то, жид, что про это понимаешь? Шел бы отсюда!
Из иподиаконских историй. Архиерей выходит из храма после службы. В дверях перед папертью застряла старушенция. Не пускает стайку девиц, кричит:
– Шалавы, шлюхи! В чем в храм пришли! Срам! Вон отсюда!
Владыка трогает ее за плечо посохом, говорит:
– Мать, уймись. Архиерея пропусти…
Та – ноль внимания. Иподиакон рассказывает: «Судя по всему, глухая была. Kричала ведь так, что на весь храм было слышно! Подождали минуту. Бабка, кстати, подпрыгивала и вращалась вокруг своей оси, как соковыжималка советского производства. В конце концов повернулась к архиерею. И продолжает визжать:
– Дуры размалеванные! Вон из храма! Не пущу!»
«Видать, еще и слепая была, – заключил рассказчик. – Но какая энергичная! Нам бы так…»
Бывают такие истории и сегодня. Но их меньше, чем было в советские времена и чем живописуют некоторые критики Церкви. Главное же – люди начали понимать, что заходить в храм в шортах, мини-юбках, без платков неправильно. Между прочим, приходится сталкиваться и с обратным явлением: хамят «требовательные» прихожане, ведущие себя в храме как в магазине или в кафе. Могут прийти после закрытия церкви и бурно начать «заказывать что-нибудь за упокой». Могут потребовать причастия после литургии. Могут обидеть священника, уделившего им на исповеди меньше времени, чем предыдущему прихожанину, – дескать, что там у него за грехи, вот у меня-то… Отдельная история – похоронные агенты. Первый и, надеюсь, единственный раз мне пришлось вывести человека из храма. Дело было так. Служу молебен, молятся человек пятьдесят. Параллельно заносят гроб. Минут через пять между мной и иконой, перед которой молебен совершался, начал напряженно прохаживаться мужик лет пятидесяти. Еще через пять минут его «терпению» пришел конец, и он мне заявил, довольно громко:
– Ты чего тут распелся? Долго еще? У меня покойник стынет.
Человек даже не был пьян – он просто привык так разговаривать.
Случаев вызывающего поведения «потребителей религиозного сервиса» сейчас определенно больше, чем хамства церковных служащих. Да и архиереи, включая Патриарха, стали с этим явлением жестко бороться. Храмов с «валом захожан» сейчас уже не так много, и это само по себе подталкивает ко внимательному отношению к каждому человеку. И лишь для наиболее циничного духовенства актуален старый анекдот: «В чем отличие православия от интеллигентских ересей? Консервативно-интеллигентская ересь считает, что Церковь для Бога. Либерально-интеллигентская – что для народа. А вот истинное православие знает: Церковь – для попов».
Думаю, что именно от советского времени нам досталась довольно странная привычка устраивать из алтаря «клуб» для духовенства, а еще больше – для пономарей, чтецов, алтарников. И до богослужения, и после, и во время него ведутся всякие пересуды, обсуждаются «практические» вопросы… Знал одного московского настоятеля, который в 80-е годы после причащения духовенства, пока сотни мирян ждали причастия перед закрытыми царскими вратами… пил чай в алтаре. Это объяснялось больным желудком – и все можно было бы понять, если бы за чаем не «решались вопросы» и не травились анекдоты. С самого начала