настоятельского служения взял себе за правило: ни на минуту не расслабляться после причащения духовенства – сразу выходить причащать мирян. Стараюсь избегать и разговоров в алтаре – некоторые, между прочим, обижаются. Очень благодарен митрополиту Ювеналию и другим моим учителям в богослужении, которые подобных разговоров подчеркнуто избегали. Да и нынешнему Патриарху стоило большого труда отучить всяких «важных людей» подходить в алтаре с бумагами и «рабочими» вопросами – особенно как раз в тот момент, когда духовенство причастилось, миряне причастия еще ждут и у некоторых возникает искушение поболтать.
В позапрошлом веке в Русской Церкви утвердилась традиция «оперного» пения церковных хоров. Композиторы, музыку которых тогда массово исполняли в городских храмах, учились в Италии во время, когда там подступало к наивысшему расцвету оперное искусство. Лишь в начале прошлого столетия Чайковский, Рахманинов и некоторые другие авторы вернули в нашу церковную музыку глубокую одухотворенность и русский колорит. Однако наследие XIX века в советский период законсервировалось и преобладало в пении «профессиональных» хоров вплоть до недавнего времени, когда появились монастырские хоровые коллективы, возрождающие византийскую традицию и русские монастырские напевы, а также соединяющие тонкий духовный вкус с «новым» творчеством. Лучшие образцы – хоры Сретенского, Валаамского, Данилова монастырей. В приходах же, увы, сегодня часто бывает так: хор «правый» (то есть праздничный, поющий на правом клиросе или на балконе) состоит из профессионалов и поет тот самый «итальянский» позапрошлый век, в лучшем случае русских композиторов рубежа столетий, а «левый», народный, будничный хор – или хоры детские, молодежные – поют простой обиход и делают это гораздо более молитвенно и душевно, чем дорогие «артисты». Такое пение может быть несовершенным, но в нем чувствуются благоговение и искренность. По поводу же профессионалов мне иногда приходилось высказываться следующим образом: слышишь за службой «арию» в стиле Россини, да и шепнешь окружающим:
– Браво… Брависсимо! Где аплодисменты? Где цветы?
Словом, проблем, старых и новых, в приходах множество, и говорить о них надо, говорить всей Церкви и всему обществу, особенно в условиях, когда «большие» церковные СМИ об этих проблемах почти совсем стали молчать. Однако, как бы ни хотелось недругам Церкви помечтать о том, что из-за этих проблем ее все покинут, происходит ровно обратное. Церковь многим болеет, но это значит, что она жива. Скажу больше: она выздоравливает и одновременно растет, как молодой организм. И некоторые болезни – это как раз болезни роста, вызванные приходом новых людей.
Году в 2000-м я вышел причащать мирян в храме Святой Троицы в Хорошеве, где служил к тому времени уже несколько лет. Дело было в праздник Торжества Православия, то есть в первое воскресенье Великого поста, один из самых посещаемых дней в любом храме. И вдруг я понял то, чего не замечал в течение многих лет постепенных перемен: в храме стоял другой народ. Это были уже не бабушки – большинство составляли молодые семьи с детьми. В другом приходе, где я прослужил несколько лет, они составляли вообще почти всю общину, которая развилась из воскресной школы. Пожилых женщин из сотни причастников обычно было человек десять-пятнадцать. Кстати, церковных бабушек теперь надо не бояться, а беречь: из когда-то доминирующей в приходах силы они превратились в очень уязвимую, но и очень важную группу – немногих живых хранительниц традиции.
Одна дама долго звонила мне каждый вечер – волновалась по поводу своей дочери, которая лет до тринадцати каждый день ходила в храм, подпевала на клиросе, а потом «пошла вразнос» – связалась с фанатами одного поп-кумира, перестала ночевать дома… Да, подростковый возраст – испытание для родителей. В это время важно уберечь взрослеющего человека от непоправимых поступков. Но делать это надо очень тактично, позволяя сыну или дочери уже самим принимать решения и самим делать выводы – не только из родительских слов, но и из книг, журналов, фильмов, песен… Самое же главное – нужно молиться о них. Если даже они поступают неверно, исправить это должны не родители, а они сами – и Господь. Никогда ничего не исправят обида, гнев, ссора, подавление.
Между прочим, великое благо – если человек с детства бывает в храме. Пусть потом он может уйти «на страну далече». Почти каждый такой блудный сын вернется в Отчий дом: кто-то уже вскоре, а кто-то при конце жизни. Мне доводилось исповедовать многих старых коммунистов, которые со слезами вспоминали, как в детстве бабушка водила их в церковь…
Теперь ты видишь, как ставшие взрослыми дети, учившиеся в воскресной школе, приводят в храм уже своих детей. Частым явлением стала четырехпоколенная семья – прабабушка, дед с бабушкой, отец с матерью, дети. И все ходят в храм. Воскресные школы, над «убыточностью» которых смеялись многоопытные священники начала девяностых, «окупились» сторицей. Среди подросших детей – уже немало влиятельных и состоятельных людей, которые берут на себя практические нужды прихода. Конечно, священник и даже архиерей не смогут разговаривать с ними, как разговаривали с бабушками двадцать лет назад – у этих прихожан есть свое мнение, они считают себя вправе влиять на жизнь местной церковной общины и даже Церкви в целом. Их мнение, их голос придется учитывать.
Есть, впрочем, одно явление, которое должно исключить всякий триумфализм. Это уход некоторых людей из Церкви. Ушли тысячи и тысячи работящих, интеллигентных мирян, которые ранее активно трудились в приходах. Ушли сотни священников, монахов, монахинь, семинаристов. Статистики, насколько я знаю, до сих пор никто не ведет, но только мне одному знакомы истории многих десятков таких людей. Некоторые просто исчезли, иные трудятся на светской работе и никогда не заходят в храм, кто-то стал католиком, иудеем, мусульманином. Причин такого ухода много: психологическая усталость, невостребованность, попытки церковного начальства бросать людей то туда, то сюда или, наоборот, «мариновать» десятилетиями в бесперспективном месте. Чаще же всего причина расставания с Церковью – это столкновение с вопиющими фактами безнравственности, которые покрываются тем самым начальством или с ним же бывают и связаны. Обман, несправедливое увольнение, невыплата заработанного, вымогание жилья и оставление человека в скотских условиях, приставания, сексуальные преступления, содомский грех – с подобным в церковной среде столкнулись уже десятки, а то и сотни тысяч людей. Отмахиваться от происходящего, не замечать нарастающей проблемы, относить ее лишь к «журналистским уткам» ни в коем случае нельзя.
Говорит Господь: «Семя есть слово Божие; а упавшее при пути, это суть слушающие, к которым потом приходит диавол и уносит слово из сердца их, чтобы они не уверовали и не спаслись» (Лк. 8, 11–12). Много среди нас таких людей, да и сами мы часто бываем такими. Мы знаем, что́ главное в жизни, мы знаем: Господь призывает нас к вечному бытию. Но вдруг что-то с нами происходит: приходит враг рода человеческого и похищает из нас эту память о Боге, и мы ведем себя так, и думаем так, и действуем так, и говорим так, как будто никогда не слышали Евангелия, как будто бы ничего не было, как будто не являлся нам Господь через Свое слово и Свою благодать в Церкви. Многие после этого отпадают – немало есть людей, которые слышали слово Божие и жили церковной жизнью, и вдруг что-то происходило, и они полностью отказывались от самого имени христианского – иногда с каким-то бунтом, иногда просто без всякой видимой перемены: просто исчезали из христианского сообщества и начинали жить так, как будто никогда не призывал их Господь. Да не будет этого с нами! Будем стоять на страже своей души, Господа призывая на помощь для того, чтобы никакая злая сила не похитила у нас этого таинственного семени.
И говорит Господь: «А упавшее на камень, это те, которые, когда услышат слово, с радостью принимают, но которые не имеют корня, и временем веруют, а во время искушения отпадают» (Лк. 8, 13). Разные искушения обуревают нашу жизнь. Нечасто сегодня происходят прямые гонения на веру, но многие скажут: не надоедайте нам со своей проповедью, не говорите нам о своей вере. Зачем это всё? Не произносите неудобной евангельской правды. Мы этого малого искушения тоже боимся – и прячем свое христианство от близких, от соработников, от людей, с которыми общаемся, только чтобы не раздражать их лишний раз и не будоражить их совесть. Да не будет этого с нами! Будем всегда открыто исповедовать Христа Господа и в делах своих, и в словах своих, и в поведении своем.
Как клирик я смог достаточно глубоко узнать жизнь нескольких московских общин, хотя на временной основе довелось служить и в Смоленске, и в Калининградской области, и во многих зарубежных странах. Первым местом, где я прослужил несколько лет – хотя и без малейших прав, просто по знакомству с митрополитом Ювеналием, – был Новодевичий монастырь. Иноческой общины в это время там не было, храм был приходским, и наполнялся он тогда процентов на 70 старушками, жившими отдельной от духовенства жизнью. Пришел я туда новорукоположенным диаконом. Наш «старший» – известный протодиакон Сергий Стригунов, обладавший мощным голосом и прекрасным музыкальным вкусом, который к тому времени давно меня знал, ласково спросил:
– Сева, ты диакон?
– Ну да, рукоположили же меня.
– А знаешь, что диакону нужно? Голос, волос, ухо, брюхо. У тебя есть только последнее.
Однако относились ко мне в Новодевичьем, как к бывшему прихожанину, по-отцовски и снисходительно – а служить в храме с нулевой акустикой человеку с очень слабым голосом было непросто.
В некоторых западных странах, да и в России возникла целая внутрицерковная субкультура, призывающая православных «не высовываться». Дескать, вера – это «частное дело для частных людей», а в остальном надо успеть приспособиться к окружающему обществу, к «миру сему». Наследники когда-то великой «Парижской школы» русского богословия сейчас, собственно, к этому и призывают, попутно критикуя Русскую Церковь за стремление возродить свой народ, свою страну как православное общество.