непринужденного досуга, в группу политических единомышленников, в «резервацию» одного поколения, одной социальной группы, одного этноса, духовных чад одного батюшки – это путь в никуда. Ничем не лучше – путь механического исполнения богослужений и треб.
В приходской общине нужно хранить свободу, ценить и поддерживать инициативу. Но одновременно – спокойно, рассудительно, по-пастырски напоминать: мы пришли сюда к Богу, а не только друг ко другу. Наша цель – Небо. Отчий дом, в который мы стремимся, – это горний Иерусалим.
Духовное сословие
Жизнь духовенства и его «управленческие» проблемы для многих остаются сокрытыми, хотя пишут на эту тему немало. Иногда «широкая публика» воспринимает архиереев, священников, диаконов как мир, отделенный от обычной реальности, и решает, что всем этим «людям в черном» лучше самим заниматься собственными проблемами. Иногда и сами члены клира и иерархи говорят: «Зачем выносить сор из избы». Однако при этом мало кто вспоминает, что вообще-то сор в избе – дело ненормальное. Да и члены Церкви – православные миряне, то есть большинство российского общества – имеют основания не только знать, что происходит в «клерикальном» кругу, но и влиять на происходящее.
При всех трудностях, описанных чуть выше, пастырь и паства находят друг друга. Житель большого города уж точно найдет священника, который лучшим образом ответит на его запросы, – главное, чтобы при этом не проявлялось угодливой мягкости по отношению к грехам, которая не помогает человеку, а губит его. Священнику и прихожанам обычно вместе хорошо, как бы это иногда ни оспаривали.
Недавно в одной статье я прочел, что было чудесное явление старцу Паисию Святогорцу – ему явилась мученица Евфимия. И она сказала, что если бы она знала, что ожидает ее в вечности и какое это блаженство – пребывание с Богом, то она была бы готова терпеть мучения всю земную жизнь. Ибо по сравнению с тем, что даровал ей Бог, эти мучения – ничто.
Наши страдания, даже серьезные – не случайны. Это не проявление того, что якобы Бог совершает нечто злое. Потому что, когда через страдания, через отсутствие самоуспокоенности Бог ведет нас в Небесное Царство – это на самом деле добро. И пусть некоторые люди говорят, что любое страдание, любой дискомфорт житейский есть зло. Господь знает: когда это приводит человека к Небесному Царству, это благо. Бог не может ни благоволить, ни попустить ничего по-настоящему злого. Он видит нашу свободу и нечасто преграждает людям путь к сотворению зла, потому что иначе люди не были бы свободными и не могли бы быть с Богом потом. Но Бог понимает, видит и дает возможность спасенным потом понять – в Царстве Небесном, кто его достигнет, – что и страдание, и неудобство, и даже мучение были благом, если привели человека к мысли о том, что ему нужно изменить свою жизнь так, чтобы достигнуть Божия Царства.
Чуть сложнее строятся отношения между самими пастырями. Еще в советское время (а тем более, полагаю, до революции) в приходах, где служило несколько священников, между настоятелем и другими его собратьями особой разницы не было. Одинаковое образование, одинаковое материальное положение, одинаковый быт… Выделялись скорее те, кто преподавал в духовных академиях и семинариях, имел какие-то научные труды. Таких держали «на особом положении», да и зарплата в духовных школах была ощутимая. Начиная с 90-х годов власть настоятеля существенно усилилась. После «низложения» старост в руках у него оказались приходские средства и административные полномочия. Постепенно составлять график богослужений и отпусков многие настоятели стали без малейшего советования с остальными священниками, а тем более с диаконами. Рядовых клириков один православный блогер называет «попо-лошадушками» – они несут на себе всю черновую работу, будучи практически бесправными и часто даже не имея официального статуса штатных священнослужителей в том или ином приходе. Не понравится такой человек, заболеет, начнет спорить – выгонят без малейшего сожаления и потом никак о нем не позаботятся. На этом фоне настоятель, иногда очень юный, часто живет гораздо более обеспеченно, чем рядовой клирик, даже более заслуженный. Преподавание же в духовной школе часто не дает почти ничего – ни в смысле средств к существованию, ни в смысле церковного статуса. Одним моим знакомым – причем никаким не богатеям, а людям весьма среднего достатка, – как-то делали дома ремонт. Пришел рабочий, демонтировал окно и попросил 400 рублей.
– Вы представляете, – говорят мне эти люди за трапезой в храме, – 400 рублей! За целый час работы! Даже нелегалы бы больше взяли! И кому у нас в Москве еще могут заплатить всего 400 рублей в час?
– Мне, например, – опровергаю я их «знание жизни». – И даже за полтора часа – за «пару» в Свято-Тихоновском университете.
Очень велика разница между священником, служащим в крупном городе и в провинции, особенно в деревне. Настоятель иного московского храма, по слухам, может в личных целях ворочать миллионами. Сельский батюшка – получать две-три тысячи рублей, дрова и провиант, да вдобавок кормиться с огорода. Никаких механизмов «выравнивания» ситуации в Церкви не существует: платит священнику не епархия и не центральный бюджет, а приход. Если он нищий, то нищий и священник (впрочем, некоторым удается найти «спонсоров»). Архиереи, которые подкидывают небольшие суммы бедным общинам или хотя бы освобождают их от епархиальных сборов, считаются чуть ли не святыми. Случаи же финансовой помощи центра регионам мне неизвестны, за исключением некоторых политически важных «точек» в дальнем зарубежье, а в советское время – десятков приходов в диаспоре, а также в прибалтийских республиках, где храмы при СССР не закрывались, но ходить в них было почти некому.
В «бытовой» православной среде – греческой, русской, другой – весьма распространено представление о нормах нашей веры и нравственности как о чем-то условно-обязательном. Лучше всего такое отношение выразил один знакомый журналист: «В Православии ничего нельзя, но все можно». De facto такое отношение к Евангелию, уставу, канонам, нравственным правилам, церковным решениям и установлениям давно проникло во многие приходы и даже монастыри. И это никакая не «икономия», никакое не снисхождение к человеческой немощи ради милосердия и пастырской пользы. Это обычное равнодушие, причем подчас агрессивное и наглое. Не случайно против такого отношения к нормам веры периодически возникает протест, подвигающий людей на распри и даже толкающий их в расколы и секты.
В самом деле, если мы заявляем, что живем по Евангелию, по отцам, по канонам, по уставам, – неужели это пустой звук и лицемерие, неужели можно жить иначе? Этот вопрос задавали и задают себе лучшие, наиболее искренние и наиболее верующие люди в Православной Церкви. Вовсе не только неофиты. И отвечать на этот вопрос Церкви надо, даже если он задается запальчиво и резко. Надо, чтобы люди не теряли своей веры и своего горения. И пусть некоторые используют ригоризм в личных низменных целях. Пусть многие готовы ради буквы пожертвовать человеком, изгнать его из Церкви или лишить возможности войти в нее. Таким людям как раз и нужно напоминать Евангелие, отцов, каноны, которые так много и так сильно говорят о любви – собственно, о ней-то они и говорят в первую очередь. И в то же время совершенно необходимо приближать нашу жизнь к нашим извечным нормам и к нашим идеалам – пусть постепенно, пусть с поправкой на немощь и скудость современного человека, но делать это необходимо. Впрочем, это уже и делается вопреки тем, кто двадцать-сорок лет назад говорил, что нынешний мир не примет «нереформированного» Православия.
Сегодня бедствуют храмы не только русской провинции (особенно Северо-Запада), но и некоторых стран «нового зарубежья». Посещая епархию в Душанбе, я увидел картину почти советского образца: священников на сотни километров единицы, поют и читают за службами несколько женщин, единственный в небольшом соборе пономарь явно ненадежен, архиерей – человек с московским воспитанием и педагогическим прошлым – делает все сам, ну да еще сестра, приехавшая из Москвы, помогает. Единственное, чем я мог тогда помочь, – попробовать выбить российские «внешнеполитические» деньги. Но и эта инициатива была «зажевана» Патриаршей канцелярией – дескать, смета была недостаточно «проработана», а для ее детализации у епархии или у возглавляемого мной отдела не было ни денег, ни бесплатных специалистов. Понятно, что сама Церковь не дала бедной епархии ни копейки.
Имущественное и социальное расслоение духовенства, увы, стимулирует церковный карьеризм. Рядовые священники стремятся в настоятели – пусть даже строящихся храмов. Это дает новую степень пастырской свободы и возможность самостоятельно управляться с финансами и администрацией. Некоторые стремятся в епархиальные чиновники. Материального положения такой статус обычно не улучшает, однако он позволяет находиться на виду у начальства, а иногда и готовить выгодные для себя кадровые решения. Поработал года три начальником одного из епархиальных отделов, помог кому-то в делах, получил влиятельных союзников, а то и светских ходатаев – глядишь, и назначили тебя на «хлебное» место.
И вот тут мы подходим к одной из самых больных проблем церковного управления. Назначение на должность настоятеля или обычного штатного клирика, епархиального чиновника или благочинного (главы церковной структуры районного уровня) происходит единоличным решением епископа – главы епархии. Канонически это совершенно обоснованно – у епископа в местной церкви вся полнота власти, и отменить его решение не могут ни Патриарх, ни Синод. Однако правильно распорядиться такой властью могут только люди с крепким церковным воспитанием, желательно полученным в синодальном аппарате, духовной академии или крупном монастыре. Именно в таких местах в дореволюционное и советское время специально, хотя и неформально, готовили кандидатов в епископы. Сегодня многие новопоставленные архиереи такого воспитания лишены, поскольку во избежание лишних проблем Патриарх и Синод подчас отбирают кандидатов бесхитростных, безыдейных, практически ориентированных – однако именно поэтому начинает воспроизводиться худшая провинциальная практика. Другой эти архиереи по-настоящему и не знают.