Ждать появления «идеальных» христиан надо будет не два-три поколения – вечно. Во всех «древнеидеальных» странах, включая православные империи, регулярное и добровольное участие в церковных таинствах принимало меньшинство. Сегодня, по данным социологов, среди православных жителей России это все-таки не 3–5 %, как утверждают некоторые скептики. 21 % из них причащаются раз в год и чаще, 30 % – реже раза в год. Мои многолетние наблюдения подтверждают реалистичность приведенных цифр. Такова же картина среди православных на Западе, что не мешает им избирать священников. До революции причащалось по своей воле примерно столько же людей, а знаний о вере у них было едва ли меньше, чем у наших современников, однако в начале ХХ века эти люди избрали в епископы лучших из новомучеников. Вводить же образовательный, а тем более денежный ценз – просто дискриминация. Если не начинать избирать священников и епископов хотя бы в крупных городах, ответственный прихожанин не родится никогда. <…>
Приглашать надо всех. Постоянных прихожан за службой с амвона, и они придут, вне зависимости от «территориального» фактора. Ну и местных жителей – тоже всех, включая «захожан». Все-таки они прежде всего придут в ближайший храм на крещение, венчание, исповедь, даже если не ходят в церковь постоянно. Им не все равно, кто у них служит. <…> Увы, я не знаю практически ни одного случая, когда архиерей менял бы свое решение об отстранении клирика и вернул бы его назад после «протестов и жалоб прихожан». В случае неприемлемого для людей нового назначения решение иногда пересматривают, но это практически никогда не делается именно на основании мнения мирян. Это мнение де-факто объявляют несущественным. Поэтому и должны быть гарантии его учета.
Очень болезненная тема – реальные и декларируемые причины отстранения от служения священника или епископа. С «законным» отстранением все ясно – есть канонические нормы. Правда, если применять их строго, можно отстранить почти любого. А иногда остаются служить люди, явно и грубо их нарушившие – священники, женившиеся после рукоположения, ростовщики, те, кто публично молился и даже служил с еретиками, святотатцы (то есть лица, совершившие в Церкви хищение), и так далее. Когда правило применяется по всей строгости, а когда не применяется никак, решает епископ. Впрочем, за последние десятилетия появились церковные суды – епархиальные и центральный. Это очень помогло наведению порядка. Сегодня священник, которого хотят наказать, может попытаться отстоять свою правоту, потребовав ясно сформулировать обвинение и привести доказательства. Может он и апеллировать в высшую инстанцию – общецерковный суд, который нередко становится на сторону клирика, отменяя решение архиерея. Однако епархиальные суды пока очень внимательно прислушиваются к голосу главы епархии, а общецерковный суд – к голосу Патриарха, который, кстати, утверждает его решения. Ни разу этот суд не принял решение, которого тот бы, по определению, не одобрил. Заявления же против него самого остаются вообще без ответа – более того, москвича Валерия Сутормина, который одно из таких заявлений подал, отчислили из семинарии.
Лет десять назад в одной епархиальной приемной встретил средних лет дамочку, буквально пышущую злобой. Несмотря на то что человек я там был посторонний, она набросилась на меня с жалобами на своего настоятеля:
– У нас в приходе революционная ситуация. Верхи прогнили, низы скоро возьмутся за топор. Не уберут настоятеля – все перевернем, все вверх тормашками поставим! До Патриарха дойдем!
– А как революцию-то делать будете? – пытаюсь я обратить дело в шутку. – Как в семнадцатом?
– Да Ленин с нами и близко не стоял! Такое устроим – никому мало не покажется!
– Да что ваш настоятель натворил-то?
– Агрессивный он. И смирения маловато…
Проблема, впрочем, еще и в том, что церковные суды обычно рассматривают дела, касающиеся канонических наказаний – отлучения от Церкви, извержения из сана, запрещения в служении (то есть лишения священника права совершать таинства и богослужения на некий срок или «до раскаяния»). А вот что происходит в случае отстранения священника от прихода, а епископа – от управления епархией? Или увольнения профессора, преподавателя, церковного старосты, синодального чиновника? Каноническая процедура для этого формально не нужна, церковный суд – тоже. Решили епископ или Синод (в случае архиерея), причем без обсуждения вопроса с «предметом» рассмотрения – и все тут. Апеллировать некуда, суд может сказать: «Это не наш вопрос, мы применяем каноны и налагаем положенные по ним наказания» (они были перечислены чуть выше). В светский суд не обратишься – это запрещено одним из канонов, говорящим: «Если некоторый клирик имеет судное дело с другим клириком, да не оставляет своего епископа и да не прибегает к светским судилищам» (9-е правило IV Вселенского Собора). В случае суда клирика с епископом это же правило предлагает обращаться к «областному собору» или высшим церковным властям. И, кстати, в случае нарушения этого канона возникает самостоятельное основание для церковного суда и канонических мер. В итоге епископ или Синод могут принимать жесткие кадровые решения, исходя, например, из «церковной целесообразности» – и чувствовать себя при этом спокойно. Жаловаться практически некому – многие письма на имя Патриарха остаются без аргументированной реакции, а их авторам предлагают обращаться к тем, на кого они жалуются. Формально все правильно: отменить кадровое решение архиерея Патриарх не вправе. Доказывать «нецелесообразность целесообразности» тоже почти бессмысленно: это вам не дело о краже, каждый волен трактовать общий термин как хочет.
К сожалению, эта «железобетонная» система может быть побеждена только открытыми протестами, требованием рассмотрения любой канонически обоснованной жалобы и любого заявления в церковный суд, а также адресованного всем православным людям обличения тех, кто в рассмотрении жалоб и исков отказывает. Такое обличение вполне легитимно – после обличения приватного, письменного или устного, а затем после вовлечения в спор еще двух-трех человек. Именно так поступать велит Сам Христос, сказавший: «Если же согрешит против тебя брат твой, пойди и обличи его между тобою и им одним; если послушает тебя, то приобрел ты брата твоего; если же не послушает, возьми с собою еще одного или двух, дабы устами двух или трех свидетелей подтвердилось всякое слово; если же не послушает их, скажи церкви; а если и церкви не послушает, то да будет он тебе, как язычник и мытарь» (Мф. 18, 15–17). Надеюсь, что включение этой евангельской «процедуры» – не за горами.
Поколения духовенства стремительно меняются. Священников, успевших послужить в советское время, нынче от силы процентов пятнадцать, да и те по большей части находятся за штатом – на мизерной пенсии, иногда с возможностью «подработать» в приходе – или на «почетных» должностях. Энтузиасты восьмидесятых и девяностых – интеллигенты и прочие «разночинцы», которые пришли в Церковь с горящими глазами и стали главными моторами ее возрождения за последние 25 лет, – сейчас уже разменяли шестой, седьмой, а кто и восьмой десяток. Как уже приходилось писать, многие из этой генерации навсегда ушли в долины разочарований и новых поисков.
Кто-то из священнослужителей чуть более молодого поколения – те, кому сейчас 40 лет, – погрузился в обыденщину и больше ни о чем не помышляет. Прежде всего это касается потомственных клириков и тех, кто перебрался из провинции в большие города. Как-то я был на дружеской вечеринке священников именно этого круга. Ожидал, как водится, массы вопросов о церковных сплетнях и интригах, ну а потом – «разговоров о высоком». Увы… Не говорили даже о приходских стройках и об отношениях с начальством. Только о семье, быте, болезнях, машинах и спорте. О Боге не вспомнили ни разу, о Церкви – по касательной. Все это очень плохие симптомы. Примерно так же вели себя партийные функционеры 80-х годов.
Среди молодого духовенства – особенно выпускников лучших семинарий, таких как Сретенская, Московская, Перервинская, а также Свято-Тихоновского университета – снова много идеалистов в лучшем смысле этого слова. Большинство выросло в верующих семьях, воспитывалось у хороших духовников, прошло через воскресные школы и приходскую работу. Познания у них – на уровне лучших сотрудников синодальных учреждений 80-х и 90-х годов. Чего, может быть, не хватает – так это устойчивости к жизненным трудностям и грубым реалиям испорченного грехом мира, в том числе церковного. Священники с советской или ранней постсоветской закалкой были и остаются внутренне гораздо более сильными. Попадая из родной общины, где человек рос, в новый приход, где все по-другому (хотя и не обязательно все хуже), молодой священник «выделки» последнего десятилетия часто теряется, уходит в себя или начинает по-мелкому бунтовать, не предлагая реального плана перемен и не добиваясь их. Многие в лучшем случае способны на анонимное ворчание в соцсетях – большего боятся.
Перестает быть секретом и снижение числа людей, желающих быть священниками. Крупнейшие и лучшие семинарии – например, Московская – еле набирают достаточное количество поступивших, и то за счет украинцев и молдаван. Отсеивают только случайных людей, душевнобольных или уж совсем полных неучей. В провинциальных семинариях набор на первый курс десяти человек считается успехом. Отнюдь не все выпускники принимают сан – и при рукоположении у епископа часто не остается выбора. Вот какие слова, очень похожие на правду, приписывают в Интернете анонимному митрополиту: «К вам приходят 10 семинаристов на рукоположение, 9 из которых умеют только коверкать церковнославянский текст невнятным шипением и махать кадилом. И лишь десятый преисполнен великих идей. Что вы будете делать? Посвятите одного и отвергнете девятерых? Но у нас и так кризис призвания к священству. А если вы посвятите в сан всех десятерых, то ладу в епархии не будет. Интеллектуал вызовет неприязнь в клире, клир настроит против него как против «еретика-модерниста» свою паству, в итоге – будет отторжение от интеллектуала. Вот и придется вам сказать «пламенеющему юноше»: «Ты пойди, поработай мирянином в Церкви под началом священства, поостынь, а там посмотрим».