Я просиживал дома у Андрея и Карины целые вечера. Ребята туда приходили думающие и, как бы сказали сейчас, креативные. Мы пили чай и вино, обсуждали планы проведения концертов, издательские программы, работу на радио, выход на «большой телеящик». Увы, все планы заходили в тупик – и я долго не мог понять почему. С теми, кто тогда контролировал большие залы и телеэфир, проводились какие-то встречи, но очень быстро переговоры вяло затихали. Мои друзья из «Осанны» рано или поздно начинали говорить: «Ну как мы с ними можем работать? Это новые русские, вчерашние комсомольцы. Они обязательно все испортят». На домашних же посиделках все продолжалось по-прежнему, и я вновь и вновь говорил себе: «Эх, вот это бы в «Олимпийский», а потом в эфир»… В общем, выйти из узкой, психологически комфортной полудиссидентской среды так и не удалось. Система «свой – чужой», основанная на недоверии к «советским», а потом рядовым постсоветским людям, не позволила преодолеть клубный, а то и кухонный формат. Между прочим, «Осанна» продолжает действовать – есть даже помещение в центре Москвы. Но о клубе почти никто не знает и не узнает – только «свои», несмотря на заявленную миссионерскую цель.
В середине восьмидесятых заговорили о христианских мотивах на театральной сцене и в кино. Вскоре появились первые православные театры – например, «Глас», созданный Никитой Астаховым и Татьяной Белевич и существующий до сих пор. Николай Бурляев постепенно продвигал свой кинофестиваль «Золотой витязь». Большинство людей – особенно актеры, режиссеры и зрители, постепенно приходившие к Богу, – принимали это очень позитивно.
Впрочем, некоторые говорили (как и сейчас говорят) о несовместимости лицедейства и христианства. Конечно, древние церковные запреты на участие в театральных представлениях и даже на присутствие на них были вызваны тем, что «позорища» носили языческий либо развратный характер. Но, помимо этого, в неприятии актерства был и иной, глубинный резон. «Перевоплощение» все-таки связано с неправдой. Христианин призван всегда быть собой, не говоря от чужого имени. Если же он, даже «понарошку», отождествляет себя с грехом, злом, нечистой силой – то это таинственно влияет на его душу, даже помимо понимания самого человека. Как только ты впускаешь зло в свою жизнь, даже «играя», оно начинает работать с тобой и в тебе «по-серьезному». Многие актеры это понимали и понимают. Помню, как одна известная актриса пришла к митрополиту Питириму и спросила его: «Что мне делать? Заставляют играть Женни Маркс»… Владыка только вздохнул: призвать отказаться от роли он побоялся, но и одобрить этого дела не мог.
Не случайно многие актеры, придя к вере, отказались от своего ремесла или стали играть только положительных персонажей. Не случайно был запрещен в священническом служении Иван Охлобыстин – люди не понимали, как человек, готовый играть даже совершенно омерзительных типов, может этими же устами возносить молитву за литургией. Разрыв между прямой христианской честностью, между жизнью, которая должна быть исповедничеством, и полуправдой лицедейства никуда не денешь. Именно поэтому я всегда считал и сейчас считаю игровые формы культуры гораздо менее «чистыми», чем музыку, поэзию, документальное или публицистическое кино – и даже чем словесные ристалища. Но, как бы то ни было, многие христиане играют в театре и кино и обычно несут доброе послание, особенно если их настоящая жизнь не сопровождается скандалами, нечистотой, гордыней.
Еще больше споров на рубеже эпох было вокруг христианского рока. Кроме известных исполнителей вроде Гребенщикова, которые затрагивали религиозные мотивы скорее по касательной, появилось немало рокеров и рок-бардов, которые пели главным образом о вере, о Церкви, об истории православной Руси – и о ее будущем. Среди них были Ольга Арефьева, Андрей Селиванов, группы «Если», «Третий Рим», «Мономах», «Легион», «Галактическая федерация», «Трубный зов»… В 1994 году вышла виниловая пластинка «Антология христианского рока в России» – и я написал статью для ее обложки. Шума было немало. Отец Димитрий Смирнов критиковал меня за этот текст с трибуны одной церковной конференции. Его поддержали многие «традиционные» музыканты. Некоторые православные издания перепечатали «антироковую» статью католического священника Жана-Поля Режимбаля, в которой он, отчасти справедливо, критикует рок-музыку за раскрепощение низменных инстинктов. Да, есть своя правда и в этой позиции: сами по себе ритмы рока настраивают человека на агрессию и разнузданность. Сравните их с музыкой Арво Пярта и увидите разницу реакции собственного организма. В 60-е годы рок стал одним из средств манипуляции западной молодежью, которую через сексуальную и «психоделическую» революцию направили на борьбу с семьей, Церковью и иерархическим обществом – при этом, по сути, лишив настоящего счастья, а многих и просто уморив наркотиками.
В нынешней Православной Церкви есть диаметрально разные взгляды на рок-культуру. Мне лично кажется, что наряду с вещами, которые я понять и принять не могу, в творчестве «рокеров» есть те же прорывы в искренность, те же исповеди, те же поиски Бога, что есть в любое время в любой подлинной культуре. Ибо не может человек, живущий культурой всерьез, а не ради развлечения, не проявить в ней то, что дано от Господа: образ Божий, неистребимое стремление к Небу. Два явления в нашем роке – не «попсовом», не рыночном, а том серьезном, умном, с распахнутой душой роке, на котором выросло целое поколение, – мне хотелось бы отметить.
Первое – тоска по Эдему, по утраченной гармонии бытия, по «граду Божию», что присутствует во всяком подлинном искусстве. Сама по себе эта тоска может никуда и не привести, может стать даже причиной отчаяния. Но если она есть – значит, человек духовно не мертв, значит, он не может спокойно дремать у телевизора за созерцанием милой сердцу «мыльной оперы». Второе – неприятие лжи, псевдогармонии построенного на неправде и компромиссе с совестью бюргерского мирка. Это неприятие порой вырывается в протест, шокирующий «мирных жителей». Но можем ли мы осудить его? Разве мы уверены, что устои житейского мирка, его шкурническая мудрость и его табу – во всем правы? Разве забыли мы, как противостал этому мирку Сам Господь Иисус Христос, гневно сокрушивший в храме столики торговцев и сказавший: «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч» (Мф. 10, 34)?
Что же касается общей «несолидности» рока, якобы несовместимой с «серьезной» церковностью, то вспомним царя Давида, скакавшего «изо всей силы» пред святыней, радуясь о Господе подобно ребенку. На возмущение собственной жены, озабоченной «уроном» царского достоинства, Давид ответил: «Пред Господом играть и плясать буду» (1 Цар. 6, 21). И если люди выражают чувства свои, в том числе чувство любви к Богу и радости о Нем, в песнях слишком громких, слишком непривычных, слишком ликующих – не мешайте им, не осуждайте их!
Беда, однако, в том, что до современного молодого, да и не очень молодого человека весьма непросто «достучаться». Пярта и вообще «немассовую» музыку слушают избранные. Вежливые, глубокие, негромкие слова подчас не слышатся вообще. И – нравится это кому-то или нет – надо крикнуть. Русский рок, с его осмысленными текстами, с его стремлением к честности и правде, дает для этого прекрасный язык. Не случайно, например, Захар Прилепин, не жалующийся на популярность своих книг, все-таки создал рок-группу и сам в ней поет – причем нередко прямо свидетельствуя о христианском учении. Не случайно и Псой Короленко, человек очень глубоко мыслящий и всесторонне образованный, давно перешел от длинных текстов к песням – иногда провокативным до нецензурности, но «цепляющим» любую аудиторию и тоже нередко прямо связанным с христианским духовным наследием. Есть сегодня и православные рэперы – например, костромская группа «Комба бакх» – с очень яркими, смыслово отточенными текстами. И скажите мне, что это плохо!
К началу нынешнего столетия христианская культура стала в России частью мейнстрима. Некоторые после этого стали торжествовать победу и даже почивать на лаврах. Вскоре, впрочем, выявились две проблемы. Одна из них сохранилась еще с советских времен и свойственна не только сугубо «творческой», но и всей интеллектуально активной православной среде. Это разобщенность. Олеся Николаева, замечательная поэтесса, как-то сказала мне: «У нас есть два союза писателей – один «жидомасонский», второй «фашистский». И они, как иудеи с самарянами, не сообщаются». Понятно, что имелись в виду характеристики, даваемые приверженцами обоих «направлений» своим оппонентам. Впрочем, вечное деление на «западников-демократов» и «почвенников-патриотов» – лишь часть беды. В православной творческой среде присутствуют и жесткая конкуренция, и самоизоляция, и вождизм. Многие проекты накрепко связаны в лучшем случае с одним поколением, а в худшем – с узкой группой или вообще с отдельной личностью. Уходят они – и все погибает. Можно лишь помянуть добрым, но грустным словом бесчисленные фестивали, издательства, творческие объединения, которые давно канули в Лету. Если они скончались в доинтернетную эпоху, от них подчас не осталось вообще ничего – даже архивы выброшены или потеряны. И значит, церковная культурная среда должна заботиться о памяти – и о смене. Даже если кому-то из «заслуженных» неприятна и неинтересна молодежь.
Вторая проблема сегодня у всех на слуху. «Победу» нам никто отдавать не хотел и не хочет. Массовая культура, зиждящаяся на культе грубой чувственности, низкой «душевности», дешевого успеха, несовместима с настоящим христианством и в лучшем случае будет комплексовать перед ним, а в худшем – с ним бороться. Иногда христианское творчество пытаются инкорпорировать в попсу – и кое-что из этого неплохо получается. В конце концов, и массовая душевность не всегда плоха. Но обычно мир шоу-бизнеса смотрит на христианство с презрением и недоверием – слишком разные у них основные ценности. Более того, из этого мира периодически раздаются призывы сделать христианство «поближе к людям». Когда сие касается языка и образов – почему бы нет (в рамках вкуса и пристойности). Но чаще имеется в виду другое: нам предлагают «легитимировать» грех или по крайней мере не спорить с ним.