Возможно, он был и прав. В дневном эфире аудитория политического канала начала бы переключаться. Программу «Время доверия» я вскоре запустил на радио «Комсомольская правда» – тоже поздним вечером. Но практически сразу стало понятно, что ее надо «убыстрять», избегая монологов. В студии появлялись два гостя, мы старались принимать побольше звонков, постепенно отказались от музыки, я следил за тем, чтобы реплики были не длиннее 20–30 секунд – более длинные допускал только в порядке исключения, когда человек действительно хотел выразить сложную и стоящую мысль. Потом программу перенесли на середину дня – и пришлось менять ее более радикально. Она превратилась в четыре 10-минутных блока с двумя-тремя гостями, и я назвал ее «220 вольт», в честь одной из песен Захара Прилепина. «Медленному» формату пришел конец, как вскоре и самой передачи, которую прикрыли буквально через неделю после моего увольнения из церковных структур. Полагаю, что не без звонка со стороны бывших коллег или госчиновников.
Вел я и телевизионные программы. На православном телеканале «Союз» десять лет выходил «Комментарий недели» – ничего динамичного, 14 минут «говорящей головы», но в этом формате я старался не только говорить о текущих событиях, а выстраивать концепцию отношений Церкви, общества и государства, обозначая контуры будущего всех трех явлений. На стыке прошлого и нынешнего десятилетий вместе с Андреем Быстрицким мы придумали программу «Земля и люди» на телеканале «Мир» – говорили на политические, культурные, духовные, экономические темы с сильным креном в глобальную футурологию. Сначала была ведущая Татьяна Кудрина, потом стали соведущими сами. Пара гостей была в студии, еще один – по телемосту, обычно из какой-либо страны СНГ. В России программу не смотрел никто – канал здесь, увы, малопопулярен. А вот когда я приезжал в Среднюю Азию, на меня буквально показывали пальцем и обсуждали последние выпуски. Тем не менее вести передачу нам с Быстрицким довольно скоро надоело. Я, помимо прочего, очень не любил программы в записи – во-первых, прямой эфир имеет свой драйв, во-вторых, запись создает искушение переговорить какие-то вещи и, если ему поддаться, все может превратиться в бесконечные утомительные повторы. Между прочим, потом вместе с Быстрицким мы начали вести уже прямую программу «О главном» – на радиоканалах «Голос России» и «Радонеж». Правда, из-за сильной занятости и она просуществовала недолго.
На телеканале «Спас» около трех лет у меня была авторская передача «Вечность и время». Вот тут удалось добиться определенного динамизма – час прямого эфира, два-три гостя в студии, звонки, включения экспертов по телефону из разных городов. Обсуждали все что угодно – события церковной жизни, экономику, политику, международные дела, искусство… Одним из слоганов была фраза «Программа, в которой можно говорить все». Часто ругали власти и богатеев, поднимали внутрицерковные проблемы. Кое-кто – в основном завистники – «стучали» Патриарху. Некоторым, например, не нравилось, что я не даю гостям говорить больше минуты-другой – как же, канал православный, «люди хотят спокойных и благостных бесед»… Естественно, программу на «Спасе», как и на «Комментарий недели» на «Союзе», в начале 2016 года немедленно убили. Сегодня в православных СМИ острые проблемы практически не обсуждаются, а о начальстве – не только самом высоком, но и вполне себе среднем – говорят как о покойниках, «либо хорошо, либо ничего». Патриарха показывают и публикуют в совершенно гипертрофированном количестве – причем, как мне говорили церковные медийщики, он через приближенных давит на церковные СМИ, если считает, что его мало в эфире и на страницах. В «Журнале Московской Патриархии» его деятельности иногда посвящается до половины полос. Подобное себе позволяет лишь Папа Римский – в официальной газете «Osservatore Romano». А вот лидеры Северной Кореи уже не позволяют. Такого не было ни при «авторитарном» Патриархе Пимене, ни в советских СМИ при Брежневе.
Телевыступления, а затем и Интернет привели к тому, что люди стали узнавать меня на улицах. Лет десять назад это немного тешило глупое самолюбие, потом же совершенно надоело. Постоянно приходится общаться с людьми и на улице, и в магазинах, и в транспорте. «Фотосессии» стали уже настолько обычным фоном жизни, что с ними в конце концов я смирился. Зайдешь куда-то перекусить – на тебя направляют сразу несколько телефонов. Вот ведь какое диво: священники еще и едят! Хорошо, что хоть в туалете пока не снимают, а священники ведь и туда ходят… Был я на Олимпиаде в Сочи – организовывал там работу священников и специальных молитвенных помещений. Пошел в дендрарий, там на входе тетушка меня спрашивает:
– Не желаете сфотографироваться с обезьянкой?
– Смеяться изволите, – отвечаю ей. – Я такой обезьянкой работаю всю жизнь.
Теперь рассказываю эту историю во время очередных неожиданных фотосессий. Впрочем, никогда от них не уклоняюсь, если только не спешу к другим людям, с которыми, в отличие от «любителей обезьянок», заранее договорился о встрече или о выступлении.
Еще в 1998 году, начитавшись Хантингтона, я набросал рассказ «Первая схватка» – напечатать не пытался, распространил среди друзей в Интернете под псевдонимом Арон Шемайер. Это, конечно, была не литература – лишь попытка облечь в более-менее приключенческую форму политологический сценарий. Суть была очень проста: в 2005 году террористы, стремящиеся построить шариатское государство, захватывают самолет, грузят туда кустарно изготовленную урановую бомбу и сажают в Лондоне. Затем выдвигают ультиматум: заменить Совет безопасности ООН на Совет цивилизаций, где должны быть представлены на равных правах основные религиозно-политические и просто политические системы, причем этому совету предлагалось вверить ядерное оружие и право его применения. Британцы и американцы ультиматум отвергают, Лондон накрывает атомный гриб. Сказать хотел, по большому счету, одно: либо диалог цивилизаций превратится в реальное перераспределение власти, либо неизбежен конфликт – причем фатальный для всех. Интересно, что через три года гражданские самолеты действительно были использованы для теракта – и, если верить официальной версии, как раз в межцивилизационном конфликте. Увы, Запад пока властью делиться не хочет.
Через 16 лет написал рассказ «Машо и медведи» – теперь уже о 2043 годе. Текст вошел в сборник фантастики «Семьи. net». Придумал общество победившей толерантности и политкорректности. После победы «сексуал-демократической революции» вокруг нескольких крупных городов мира возникают хорошо вооруженные квазигосударства. Одно из них существует в Москве и окрестностях. Окончательно побеждены не только расизм и сексизм, но и эйджизм – «дискриминация по признаку возраста» и спишизм – «дискриминация по признаку биологического вида». Президентом страны числится змея, от ее имени управляет пресс-секретарь – «существо среднего пола» по имени Ташо Пим. Главный герой, такой же среднеполый «биообъект» по имени Машо Бац, снимает агитационные ролики для войны с «медведями» – традиционно мыслящими людьми, наступающими на Москву. «Сексуал-демократы» сдаваться не собираются, несмотря на инфляцию мировой виртуальной валюты – пойнтов – и на демографический кризис. В итоге ультралиберальный режим забрасывает «медведей» оставшимися от СССР немногочисленными ядерными зарядами. Впрочем, губит и себя. Хотите – читайте, хотите – нет. Но я убежден в полной маразматичности либеральных элит, в их неспособности делиться властью и признавать собственную неправоту – даже если ради отстаивания своей позиции им придется обречь на гибель человечество.
Машо, обрадовавшись свободе, припустило по проезжей, лавируя между медленно плетущихся букашей. Без четверти двенадцать оно вошло в зал заседаний адвертайзингового центра «Моцарт&Робеспьеро».
По стенам уже расселись клерки и рекламщики примерно одинакового унисексного вида, и Машо примостилось среди них. Постепенно вокруг стола начали размещаться члены совета директоров: огромный бородатый рыхлый тип в дамской шляпке с широкими полями, пара подростков в париках – один в желтом, другой в зеленом, затем младенец, которого внес чернокожий здоровяк, болонка, пенсионер с палочкой, военная в пилотке. Привели обезьяну, которая постоянно пыталась ухватить лапой кого-нибудь из окружающих. Вбежало и уселось на край стола differently abled существо, сразу замурлыкавшее себе под нос: «Пи-пи-пи, пи-пи-пи». Наконец, внесли и торжественно усадили справа от главного места жирную крысу. Гендерно-эйджево-видовой баланс у руководящего органа «Моцарта&Робеспьеро» был практически идеальным. Правда, в прошлом году конторе пришлось судиться из-за того, что она исключила из совета одного differently abled, который все время мочился на заседаниях, но интеграция десятка существ разных видов почти полностью восстановила репутацию компании.
Минут десять третьего в зал вошло Робеспьеро Эврика. Долгих предисловий наиболее раскрученное креативное существо московского рекламного мира не любило.
– Хрю, голубчики, – одарило оно собравшихся масляной улыбкой. – Как это по-старенькому? Добрый денек? Ну так никакой он и не добрый, денек этот наш. Жопа кругом. Жопочка и срака. Вот так вот, ненаглядненькие. Итак, чтобы вы знали: мне ни от кого ничегошеньки не надо. Контрактиков вообще не будет на ближайшие… Полгода? Год? Вечность? Хотите кушать – веселите мозги, мыслишки вырабатывайте. Я и так от вас смоюсь скоренько, на хлебушек копеечку как-нибудь повымучиваю. Даже на хлебушек с икорочкой, причем даже натуральненькой. Но я было бы полной свинюшкой и сучкой, если бы не дало вам умишком пораскидывать. Молчу. Думайте, думайте, мыслите, существа вы мои креативненькие!
– А 7D-стафф про делическую химозу? – спросил от имени младенца чернокожий здоровяк. – Только же заключили контракт, на пять лет же вроде?
– Тааак… Ты не поняло, милое, – растянуло улыбку Робеспьеро. – Контрактик есть. Только пойнтики тю-тю. Никто нынче не гарантирует оплату, никтошеньки. Товар никому не нужен вообще, кроме того, что сейчас с полок сметают. А вот его-то рекламировать вроде бы и незачем.