Пенсионер, с самого начала тянувший руку, обвешанную девайсами, начал говорить практически параллельно с Робеспьеро.
– Господа, сколько уже было этих кризисов? – плавным тенором замурлыкал он. – Нет заказов – значит, нет. Заморожены – значит, заморожены. Мы что, растратили все резервные средства? У нас что, вообще ничего нет за душой? Переждем месяц, ну два, и все вернется на свое место. Люди что-то покупают, кто-то это что-то производит, кому-то это что-то надо впаривать… Мы что, апокалипсиса ждем?
– Ах, голубчик, – скривился в полуулыбке председатель, – вот я вам сейчас отвечу «да», а вы в Global Amnesty отдолбитесь. Или мне первому придется – насчет ваших прогнозиков. В общем, кого-то из нас за религиозный фанатизм аннигилируют, а оно вам так уж надо? Хотя… Amnesty – не Amnesty, скоро может быть уже все равно. Вы думаете, я вот тут похихикать вас собрало? Я же вам говорю: жопочка. Панику на улицах видели? Толпы в маркетах видели? И я видело. Только я еще слышало кое-что кое-где – сами знаете от кого. Жопочка-то в чем? Пойнты могут вообще ничем стать, совсем ничем. Америкашечки могут взять вот и сказать: я – не я, лошадка не моя, не знаю никаких пойнтов, не даем за них ничего. И приветики, голубчики! То, что кушать-греться-освещаться надо, вам понятненько. Ладно, проживем как-нибудь. А вот что с легионерчиками делать? С суррогатными мамочками? С прислугой там, с логистиками? Говнецом же зарастем! А главное – пока без суррогаток вымирать будем, нас быдло здесь перережет. Всех до единого! Медведи, между прочим, как вы знаете, в ста километрах на новых букашах стоят, с ракетками и прочей мили-фигней. А с юга муслики, веселенькие наши, с остренькими кинжальчиками.
В зале повисла неловкая пауза.
– Уважаемое Робеспьеро, уважаемые коллеги, – нарушив молчание минуты через полторы, пробасил бородач в шляпке. – Как существо старомодное, как женщина и мать, я решительно не понимаю вашей креативной паники. Да, наша конфедерация – в кольце врагов. Да, мы переживаем временные экономические трудности. Но есть же ценности, которые мы никогда не должны предавать. Одна из них – забота о детях, об их воспитании. О том, чтобы никто и никогда не посмел вернуть в их души и сердца гендерные стереотипы. Вы понимаете, о чем я: о роликах программ секспросвета. Как бы ни было трудно, они должны выходить и будут выходить! И здесь мы являемся стратегическим партнером правительства конфедерации. Напоминаю: у нас до конца года должны быть сделаны ролики для инкубаторов младенцев о радостях межвидовых контактов, о пользе мастурбации, о превращении так называемого мальчика в так называемую девочку и наоборот. И ролики, сопровождающие стимуляцию эрогенных зон у детей до 5 лет. И ролики для подростков против асексуальности. И ролики против табу. И ролики о самом новом гендере – технофилах. Мы не будем самими собой, мы потеряем наши традиции, если мы все это не изготовим. И государство предаст Великую Сексуал-Демократическую Революцию, предаст свой народ, если откажется от заказов. Или затянет расчеты.
– Милая Васисуалия, – с кислой улыбкой медленно, но твердо ответил босс «Моцарта&Робеспьеро», – я полностью, не меньше вас, привержен ценностям Великой Сексуал-Демократической Революции. Так же как и ценностям равноправия видов, возрастов и гендеров. И еще раз подтверждаю, что ваше участие в нашей работе чрезвычайно важно. Но я прошу вас не забывать, что на дворе 2043 год. Сексуал-демократические государства действительно находятся в кольце врагов. А некоторые из них взрываются изнутри бунтами муслов и быдла. Да, научное, техническое и финансовое преимущество на нашей стороне. Но последнее уже под вопросом. И… И хватит уже, миленькая, разводить официозик на пустом месте! Жопочка, жопочка, я же вам говорю! Никаких гарантий этих заказиков у нас нетушки. Более того: думайте обо мне что хотите, долбите на меня в Amnesty, но я вам вот что скажу: ничегошеньки бюджет в обозримом будущем проплачивать не будет! Кроме… Кроме войнушки.
С Интернетом я дружил практически с момента его появления. Участвовал и в создании первого церковного официального сайта, который начал работать в 1997 году, задолго до появления интернет-страниц многих государственных и коммерческих структур. В соцсетях, впрочем, я долго не появлялся – лишь в «Живом журнале» в 2012 году вместе с группой единомышленников мы создали блог «Православная политика», куда я периодически пишу и сейчас. Когда кто-то создавал аккаунты в соцсетях от моего имени – всегда говорил, что не имею времени отвечать там людям, а потому считаю нечестным просто публиковать монологи. Когда же я расстался с церковной бюрократией, времени стало немного побольше – правда, реально процентов на 30, потому что на приглашения в различные собрания и на просьбы о встречах всегда стараюсь откликаться. Тем не менее уже в последние дни 2015 года я создал страницу в «Фейсбуке», чуть позже – во «ВКонтакте». Помимо прочего, важно было сохранить возможность обращаться к людям, когда церковные и светские начальники попытались перекрыть мне информационный кислород.
В ЖЖ и соцсети иногда пишу специально, иногда выставляю там опубликованные где-то статьи и интервью, иногда комментирую то, что сказали или написали другие. Читает довольно большое количество людей – все чаще получаю отклики «в реале» или просто выясняю, что кто-то из новых или старых знакомых скрывается под видом полуанонимного френда. Конечно, сталкиваюсь и с кучей троллей, и с потоками ругани. Впрочем, к этому я давно привык и вне Интернета… Не удаляю ни оскорблений, ни угроз, ни даже клеветы – пусть дурь каждого будет видна. Стираю только мат и кощунства. Лжецам и хамам просто не отвечаю, а вот с оппонентами, даже жесткими, стараюсь в меру сил и времени дискутировать. Реагирую и на личные вопросы, обращаемые ко мне как к священнику, и на просьбы о молитве. Радуюсь поддержке, которую многие выражают – пусть иногда анонимно.
Однажды меня спросили про цензуру в Интернете. Ответил, что она, наверное, невозможна, но общество постепенно само начинает регулировать виртуальное пространство. Сеть, в которой с каждым годом меньше анонимности, будет выделять «приличные» и «неприличные» места. В ней, как в цивилизованном городе, появляются светлые магистральные улицы. Есть и красивые, уютные переулки. Есть темные подворотни, в которых небезопасно. Есть помойки и свалки. Люди могут выбирать, куда идти. Большинство, надеюсь, выберет достойные места. Хотя бы ради того, чтобы не нарваться на пьяного хама или на яму с нечистотами.
Впрочем, анонимность в Сети я считаю злом. Надеюсь, что она будет если не запрещена законодательно, то сочтена неприемлемой среди уважающих себя и друг друга людей. Нравственность, а тем более законность должны присутствовать везде – в том числе в Интернете, где все-таки общаются не компьютеры и не программы, а люди. Даже если речь идет о ботах, тоже придуманных людьми.
Урок на будущее
В Церкви бесполезно искать «душевного успокоения». Если это настоящая Церковь, то она здесь для того, чтобы пробудить человека и поднять его на жизненный подвиг. Точно так же должна поступать и журналистика – в любом формате, хоть в солидных газетах, хоть в видеоблогах и соцсетях. В памяти веков нынешние медийно активные люди останутся только в том случае, если не погрязнут в сиюминутности и развлекухе. Если смело затронут главные вопросы. Как знать – быть может, и на Божием суде это перевесит многие грехи.
Настоящий креативный класс
Свиридов
Это, пожалуй, один из двух «душевных» композиторов, которых я люблю – наряду с Алексеем Рыбниковым. Георгий Васильевич написал много вещей, прямо скажем, второстепенных. Среди его духовной музыки – лишь два-три сильных озарения. Но совершенно гениальными мне кажутся два произведения – «Метель» и «Время, вперед!». Обе сюиты создают микроэнциклопедию русской жизни и русской души. Зимняя дорога, частушка, вальс, фокстрот, романс, два марша, уральский напев, пастораль – и, конечно же, потрясающая по энергетике музыка, которая открывала в советские годы программу «Время», а недавно была использована при открытии Олимпиады в Сочи. Написана она была в 60-е годы по наитию, за час, и стала одним из символов того лучшего, что было в коммунистическую эпоху. И в эти же годы Свиридов тихо писал музыку на богослужебные тексты.
Плохо, что две «совершенно русские» сюиты мало известны на Западе. Когда я дарил просвещенным зарубежным друзьям их записи, они восторгались и спрашивали: «Почему мы раньше этого не слышали?» В конце концов из знаменитой шестой части «Время, вперед!» я сделал рингтон и долго использовал его, особенно в поездках.
Георгий Васильевич приходил на заседания Всемирного русского народного собора. Уже настоящий патриарх, сутулый, в темных очках, с палочкой – он был немногословен, но самим своим присутствием говорил: русская культура обладает огромной мощью. Она пережила разные нашествия, пережила и переварила большевизм, переживет и все остальное, что ей не нужно. Великой честью считаю то, что мне довелось участвовать в открытии бюста Свиридова в фойе Большого зала Московской консерватории.
Ганичев
Бессменный председатель Союза писателей России все постсоветское время был близок к Церкви. Вместе с митрополитом Кириллом и вашим покорным слугой он стоял у истоков ВРНС. Пережил и личные поношения, и вал критики «советчины», и русофобскую вакханалию девяностых. В прежние времена Ганичев долго работал на «молодежном» литературно-издательском фронте – был директором издательства «Молодая гвардия», потом главным редактором «Комсомолки». Но и тогда считался среди части советских элит «ненадежным элементом» – слишком близок был к «русской партии» в культуре.
Но давно забыты те элиты – как и большинство наглых «демократизаторов» 90-х годов. А Валерий Николаевич продолжает трудиться, несмотря на годы, здоровье и постоянные попытки выселить Союз писателей из обжитого здания в центре Москвы. Вот и говорите о «лени», «слабости», «разгильдяйстве» русских людей…
Одним из дел жизни стала для Ганичева забота о памяти адмирала Федора Ушакова. Писатель опубликовал о нем несколько книг, инициировал установку памятников флотоводцу, а с 1995 года добивался причисления к лику святых этого человека, который был известен глубокой верой, а в старости жил вблизи монастыря, куда часто приходил для молитвы и где проводил великий пост. В 2001 году святой праведный воин Феодор был канонизирован.
Кабаков
С этим ярким писателем и блестящим редактором мы познакомились в «Московских новостях». Тогда, после выхода антиутопии «Невозвращенец», Александр Абрамович был на гребне славы и не чурался долгих разговоров, которые кому-то могли показаться праздными, но иногда порождали блестящие идеи, как литературные, так и политические. Больше всего мне запомнилась его присказка:
– Я дважды национал-патриот. Я за великий Израиль от Красного моря до Белого – и за великую Россию в тех же границах!
С тех пор я по его просьбе много раз что-то пописывал – и в «Коммерсантъ», и в журнал «Саквояж СВ» для пассажиров поездов. Жаль, что сегодня этот мудрый и честный человек подзабыт. Да, увы, здоровьем он не блещет. Но неужели нет никого, кто мог бы записать его мысли и мнения и вновь вбросить их в общественное пространство?
Матвеева
В детские годы мне досталась от тети пластинка уже выходившего из моды формата «гранд» с отколотым краем – «Новелла Матвеева. Песни». Сначала шокировал голос – то ли детский, то ли старушечий, в общем, какой-то «несерьезный». Но уже после второго прослушивания я начал напевать эти песни, как напеваю их до сих пор, иногда на пару с кем-нибудь из современных музыкантов моего поколения.
Новелла Николаевна, с ее, по выражению Ганичева, «гриновским» миросозерцанием, была в советской культуре совершенно «нездешним» явлением, несмотря на огромные тиражи пластинок, и остается им до сих. Многие считают ее полулегендой далекого прошлого, даже не подозревая, что до своей недавней кончины она продолжала писать, почти не выходя из дома. Вот хотя бы такие две строфы:
Стихнет —
И снова обрушится
Ветер, душистый насквозь…
Господи! стоит прислушаться:
Что это вдруг пронеслось?!
В шелестах клена осеннего,
Силясь восполнить пробел,
Слышатся… песни Есенина!..
Те, что сложить не успел.
Или вот, политическое:
Сброд
(Вопреки истории само́й)
Одну лишь дату жалует
на свете:
«Тридцать седьмой!
Тридцать седьмой!
Тридцать седьмой!»
…А почему не девяносто третий?
Познакомиться с поэтессой мне довелось лишь совсем недавно – я много раз пытался ей позвонить или написать, но лишь однажды получил ответ, и мы попили чаю у ее соседа – замечательного писателя Владимира Крупина, кряжистого вятского подвижника. Потом заходил в гости, говорил по телефону и всегда радовался тому, что Новелла Николаевна (в крещении Вера) оставалась человеком совершенно живым и самодостаточным, хоть и очень одиноким. Благодарю Бога за то, что смог от лица возглавляемого мной отдела номинировать Новеллу Матвееву на Патриаршую литературную премию, и многими эта номинация была поддержана.
– Та самая? – спрашивали члены номинационных инстанций. – Неужели жива?
Прийти на церемонию Новелла Николаевна так и не смогла. Чуть-чуть голосов для премии не хватило. Но люди в зале, особенно пожилые, аплодировали от души, услышав само ее имя.
Шаргунов
Сергей – сын известного протоиерея Александра Шаргунова, помянутого чуть выше. В юности он пошел как бы другой дорогой, но это лишь подтверждает, что он весь в отца, в молодости слывшего нонконформистом, да и до сих пор таким остающегося: отец Александр агитировал за коммунистов, когда церковные власти якшались с Ельциным, а потом выступил как один из самых радикальных церковных консерваторов на фоне официозной «умеренности и аккуратности». Сын прошел через «модный» бунт, а сейчас вроде как отождествляется с политическим мейнстримом, но на самом деле, будучи вполне «своим» среди либеральной интеллигенции, он шокирует ее последовательно патриотической, консервативной повесткой дня. И значит, идет против течения именно в «своей» среде, где «диссидентов среди диссидентов» никогда не любили и всегда по-тихому грызли.
Бесспорно, это человек убеждений. Он не работает на политический заказ, сколько бы его в этом ни пытались обвинить. Убеждения могут меняться, но в этом ничего стыдного нет, если ты признаешь перемены перед лицом собственной совести и окружающих. Сергей открыт ко всем культурам и к самым разным людям – от ультралибералов до ультраконсерваторов. Берет от них лучшее, но не перестает быть собой и не дает изменить себя помимо собственной воли. Поддерживает любую беседу, но имеет смелость со многим в ней не соглашаться. Собственно, так и должен вести себя христианин – с друзьями и недругами.
Занусси
С польским режиссером случай нас сводил много раз – то на кинофестивалях, то на московских кухнях, то в дискуссиях. Иногда они происходили заочно: я, например, в отличие от пана Кшиштофа и многих других западных друзей, не считаю, что христианская государственность – это «константинов грех», названный так по имени римского императора, сделавшего учение Христа религией империи. Для православного человека – как и для католиков прошлых веков – считается естественным устроять жизнь народа и государства по Христову закону правды и любви.
Много у нас споров, много – и с польским народом, и с Католической церковью. Но это никогда не мешало мне видеть со стороны Занусси очень доброе, в лучшем смысле заинтересованное отношение – к России, к Православию, к нашей культуре. Он может приехать на творческое событие, которое в Польше объявят «проявлением духа российского империализма». Он может встречаться с людьми, объявленными «персонами нон грата» консенсусом западных элит. Он прекрасно говорит по-русски и выступает на этом языке, не боясь кривотолков у себя на родине. Словом, для него христианство (в понимании католическом, но открытом к другим традициям) – это не только содержание творчества, но и образ жизни.
Присекин
Художник, более всего известный как баталист и автор портретов «сильных мира сего» – древних, недавних и современных – долго воспринимался как баловень судьбы. На наших посиделках в 80-е годы он был душой компании и мечтой женского пола – прекрасно пел, выглядел успешным и полным энергией человеком, да еще и слыл «немножко диссидентом». Затем были премия Ленинского комсомола, пост художественного руководителя Студии военных художников имени Грекова, чин полковника, официальное признание, размещение в Кремле картины, изображающей победу Александра Невского на Чудском озере.
Блестящая карьера и статус «звезды от живописи» не помешали, впрочем, сохранить духовную чуткость. Именно на рисунках Присекина сохранились лица монахов Псково-Печерского монастыря, забытых уже в конце прошлого века. Когда восстановили стены Храма Христа Спасителя, Сергей руководил его росписью и многое написал сам.
В середине «победного» творческого и жизненного пути Господь послал Сергею испытания: он пережил тяжелый инсульт, руки работали лишь отчасти. Но он продолжал писать и жить – очень активно. Даже компании собирал, хотя сам участвовал в них уже отстраненно. Мы иногда пересекались, много раз передавали друг другу поклоны через общих друзей, но так по-настоящему и не поговорили до кончины Сергея в 56 лет, последовавшей осенью 2015 года. Оставалось молиться и перечитывать интервью. Вот хоть такие слова: «Искусство уникально по силе своего воздействия не только на зрителя, но и на самого художника. Будучи методом познания, оно организовало и дисциплинировало меня, подтолкнув к осознанию гармонии всего сущего. Гармония для художника – это единство бытия, души, разума, внутреннего мира в их пластическом воплощении. <…> Присутствие в мертвой плоти постоянно живого, бьющего, пульсирующего, духовного естества, Божией благодати – это не что иное, как чудо. <…> Мало кто в жизни может найти в себе те дары, которыми мы награждены, но этот внутренний поиск необходим каждому из нас – как на пути к самому себе, так и на пути к Богу».
Пярт
Уникальный эстонский – и всеевропейский, всемирный – композитор создал свой музыкальный язык, который ты сразу узнаешь. Зашел я как-то в модный магазин, расположенный рядом с храмом, где сейчас служу, – поздравить людей с Пасхой, подарить кулич. Услышал фоновую музыку, удивился: Пярт! «Молодцы, не ожидал», – с ходу похвалил продавцов. Впрочем, такой эпизод в Москве почти немыслим. Композитор, выросший в СССР, «делавший» музыку для советского кино, ставший одним из первых открытых и сознательных христиан в тогдашнем искусстве, сегодня широко известен на Западе, но почти незнаком российской аудитории – за исключением узкого круга ценителей, половина которых узнала о Пярте на том же Западе, где композитор, впрочем, в основном и живет. Когда в 2005 году мы вместе с Алексеем Пузаковым решились организовать в Московской консерватории концерт в честь 70-летия композитора, деньги и исполнителей пришлось искать буквально до последнего дня.
С рабом Божиим Арефой (таково имя Арво Пярта в крещении) мы познакомились в начале девяностых в Пюхтицком монастыре. С тех пор лишь изредка перезванивались. Музыку Пярта я открыл для себя довольно поздно – и, наверное, она не совсем для молодежи. Начав с поставангардного минимализма, композитор пропустил через свой особый язык григорианский хорал, другие образцы старинной католической музыки, барокко, православные песнопения. Получился авторский стиль – tintinnabuli, в переводе с латыни – церковные колокольчики. Эту музыку можно слушать и в горе, и в радости – и для современного замороченного горожанина она очень полезна. За кажущейся порой «душевностью» у Пярта скрываются высочайшая духовность и интеллект.
Псой
Павел Эдуардович Лион, более известный как Псой Короленко, – личность уникальная. Он сформировался в пространстве серьезных текстов и продолжает очень талантливо писать. Однако, будучи человеком, мягко говоря, проницательным, Павел быстро уловил кризис восприятия большого текстового формата. И начал петь свои стихотворения – провокационно, подчас нецензурно, бросая вызов идолам постмодернистской философии и вообще всем идолам современной интеллигенции.
Я пифия, я пифия, я маленькая пифия,
Послушайте, послушайте, чего вам скажет
пифия! <…>
Я понял – на <…> те стихи,
Нужны лишь песенки, хи-хи! <…>
И все уж поняли давно,
Что не <…> я, не говно!
Вот такая декларация избранного творческого пути. Хотите – смейтесь, хотите – ругайтесь, но Павел, ставший Псоем (между прочим, это древнее египетское монашеское имя), привлекает внимание самой взыскательной аудитории. В клубах для интеллектуалов люди – и пожилые, и молодые – внимательно его слушают, подчас стоя, и заряжаются необычайной энергетикой исполнителя. Лион, настоящий странник, редко проводящий больше пяти дней в одной точке мира, может спеть не только собственные тексты – но и еврейские клезмерские песни, и французских шансонье, и псалмы Давида, и поэзию серебряного либо бронзового века, и советские шлягеры, и вообще все что угодно. На английском, французском, русском, молдавском, идише, иврите. Все чаще он выступает и в церковной аудитории, а иногда даже читает за богослужением.
На песни Псоя я наткнулся в Интернете случайно – раньше только необычное имя слышал «по касательной». Первая реакция была, как и у многих других «серьезных» людей, – удивление на грани отвращения. Но потом прислушался и все понял. Человек в гротескной форме говорит о любви и ненависти, грехе и добродетели, последнем суде, рае и аде. Очень часто – о неправдах этого мира, но без злобы, а скорее с ироничным назиданием. И люди слушают – даже те, кто в обычной жизни никогда не обратит внимания на проповедь, на благочестивый сайт или на какую-нибудь «мораль». Я не раз был на его концертах – в том числе в подвале храма святителя Николая на Трех Горах, где тогда служил. И в разных модных московских клубах. И думал, кто еще может вот там, среди критически мыслящей молодежи, спеть:
Когда оскудеет любовь
И станет война сему царь,
Тогда христианская кровь
Повсюду прольется как встарь.
И станете нас вы опять
Ко львам на арены бросать,
Бросать на арены ко львам,
Но мы не поклонимся вам.
Быстрицкий
Скажете, что за профессия такая – медиа-менеджер? Широкая публика ее не понимает и относится к ней с подозрением. За жизнью одного из таких людей я наблюдаю уже лет двадцать пять. Андрей Георгиевич, когда мы познакомились, был главным социологом ВГТРК. Вскоре его карьера быстро пошла вверх – он стал заместителем генпродюсера канала «ТВ-Центр», потом работал на русской службе Би-би-си, возглавлял радио «Маяк», затем программу «Вести», был заместителем главы ВГТРК, после этого руководил «иновещанием» – радиокомпанией «Голос России». В топовые моменты этой карьеры человеку приходилось буквально каждый час в режиме реального времени отслеживать информационный поток и немедленно реагировать. Я всегда поражался его выносливости и способности переваривать огромное количество информации, оставаясь при этом «незамороченным» человеком.
Последнее позволяло нам периодически вести беседы о «высоком» и об обычной жизни – как в эфире, так и, конечно же, за бокалом вина. Присоединялись самые разные люди, иногда даже случайные посетители клуба или ресторана. Думайте о таких разговорах что желаете, но в них часто рождаются мысли, которые потом ты можешь применить хоть в управлении, хоть в публицистике. Не случайно Быстрицкий сейчас возглавляет аппарат Валдайского клуба – как раз одного из генераторов идей.