Если бы Россия отдала своих православных братьев и судьбы Европы на милость других стран, она бы, конечно, выторговала себе несколько лет мирной жизни. Может быть, и революция произошла бы несколькими годами позже или не произошла бы вовсе, а внешние силы поменяли бы государственный строй бескровным или менее кровавым способом. Но страна оказалась бы ведомой и уподобилась бы одному из тех прежде могущественных государств Центра и Востока Европы, которые сейчас полностью лишены самостоятельного влияния на происходящее в мире. Можно было пойти таким путем… Но была ли бы это уже Россия, особая Божия избранница? Или это был бы некий набор теплохладных индивидуумов и групп, партий и клубов, не имеющий ни единого шанса не только участвовать в определении судеб мира, но и определять свою собственную судьбу? Мне бы такого поворота истории не хотелось.
Воинство – и сам народ-воин – всегда собирали волю в кулак именно для защиты Отечества и веры, для отстаивания самобытности русской жизни. И священники всегда были вместе с воинами. Их присутствие в армии и на флоте до революции было делом естественным – насчитывалось и немало примеров героизма военного духовенства. В советское время пастыри нередко помогали партизанам. Впрочем, конечно, до 90-х годов регулярное присутствие священников в армии было немыслимо.
В самом начале истории «новой России» появились инициативы по сближению Церкви и армии. Первыми за это высказались офицеры – действующие и отставные. Потом подключились отец Димитрий Смирнов, отец Феодор Соколов, отец Виктор Петлюченко, автор этих строк и тогдашний митрополит Кирилл, который стал курировать нашу общую работу. В ОВЦС появился «военный» сектор. Начали проводиться – под улюлюканье либеральной прессы – конференции на тему сотрудничества армии и Церкви. В первой половине девяностых я вел очень непростые переговоры с Министерством обороны о подписании совместных с Церковью документов. О создании штатной структуры военного духовенства тогда не было и речи – договаривались о регулярном посещении воинских частей священниками из ближайших приходов. На человеческом уровне взаимопонимание было достигнуто быстро – правда, пришлось выпить не один литр спиртного и поучаствовать в десятках военных торжеств. Огромную роль играл скромный полковник Борис Лукичев, который сначала принял «церковный вопрос» по должности в Главном управлении воспитательной работы, а потом посвятил делу возрождения военного духовенства 25 лет жизни, работая в Администрации Президента, потом опять в Минобороны, а затем в Церкви.
В 1994 году было подписано совместное заявление Патриарха Алексия и министра обороны Павла Грачева – текст разработали мы с Лукичевым. После этого доступ священников в воинские части был легализован. Подобные документы Церковь подписала и с другими ведомствами, где служили люди в погонах, – в частности, с МЧС, где министром был Сергей Шойгу. Вскоре среди священников появились люди, буквально «прикипевшие» к воинству – и оно стало доверять пастырям. В результате в XXI веке в России вновь появилось штатное военное духовенство.
Впрочем, сейчас, как и в далекие теперь 90-е годы, некоторые пытаются оспорить саму возможность сотрудничества Церкви и армии. «Как же так, – периодически читаем мы в Интернете, – христиане должны подставлять врагу другую щеку, а Церковь освящает оружие, включая ядерные ракеты!» Да, освящает. Более того, говорит при этом: «Благословение Бога… в окроплении воды сей священной да снизойдет и пребудет на оружии сем и на носящих его к защищению и заступлению истины Христовой». Святитель Филарет, митрополит Московский – а его слова, вошедшие в Священное Предание, для православного человека не менее важны, чем Библия, – писал: «Гнушайтесь врагами Божиими, поражайте врагов Отечества, любите врагов ваших». Пацифизм обнаруживает свою неправду в столкновении не только с истинным христианством, но и с реалиями жизни нашего испорченного грехом мира. Я много раз предлагал выделить пацифистам какую-нибудь прекрасную землю с наилучшим климатом и дать возможность установить там свой порядок, без армии и оружия, чтобы посмотреть, сколько такой порядок просуществует. Нравится это кому-то или нет, в этом мире люди должны защищать друг друга, своих ближних, свое Отечество, свою веру – очень часто с оружием в руках. И пусть даже иногда солдат, убивавших на войне, на время отлучают от причастия – это никак не умаляет их подвига, если война была справедливой.
«Я надеюсь, что Борис Борисович в своей жизни столкнется с чем-то, что позволит понять: самоуспокоенность, душевный комфорт – все это только мешает человеку увидеть настоящую цель, которая состоит в достижении вечной жизни, по отношению к которой нынешняя жизнь – это лишь вступительный экзамен. И если человек живет слишком спокойно и сыто и слишком сильно подвержен душевному комфорту, это значит, что Господь его оставляет, а когда испытания приходят, тут Господь посещает», – пояснил священник. Он добавил, что настоящие христиане придерживаются противоположной позиции. «Слова Бориса Борисовича оставим на его совести. Мы с ним расходимся мировоззренчески, как и все православные христиане, думаю, с ним мировоззренчески расходятся. Пацифизм, который он, по сути, исповедует, весьма далек от истинного христианства, которое предполагает защиту своей семьи, своего Отечества, своих близких с оружием в руках. И надо прямо сказать, что христианство противоположно обывательскому идеалу спокойной и сытой земной жизни», – добавил Чаплин. По мнению священника, высшие силы могут вмешиваться в историю в тех случаях, когда люди отклоняются от правильного пути.
«Многие считают, что Великая Отечественная война стала Божиим наказанием за грехи цареубийства, отступления от Бога и прочие грехи, которые произошли в нашей стране после 1917 года, в том числе грехи массовых гонений на Церковь и невинных людей. И если кто-то полагает, что, живя богато, спокойно, заботясь о своем душевном комфорте, который проповедуют сторонники религиозных учений, к которым близок Борис Борисович Гребенщиков, – это что-то самодостаточное, эти люди не правы. Господь еще не раз может вмешаться в историю, чтобы показать людям, что сытая и спокойная земная жизнь и ложный душевный комфорт являются на самом деле обманчивыми, – это перевернутая логика. Такое вмешательство нужно для того, чтобы люди поняли: главная жизнь – это не эта жизнь, а жизнь вечная, которая достигается истинной верой и добрыми делами», – заключил Чаплин.
Не менее, чем с армией, история страны и народа связана со школой. Недаром сегодня так часто вспоминают слова Бисмарка: «Войны выигрывают не генералы, войны выигрывают школьные учителя и приходские священники». Школа в России имеет во многом церковное происхождение – наряду с аристократическим. Именно при храмах и монастырях первоначально возник учебный процесс. Светская школа появилась вместе с западным влиянием, но не отменила решающей роли Церкви в деле образования и воспитания простых людей (в отличие, к сожалению, от дворянства и «служилого сословия»). В церковных школах знания, полезные в жизни, соединялись не только с изучением евангельских истин, но и с формированием целостного взгляда на мир, свойственного православному человеку. Юношество училось понимать, где у России друзья, а где недруги, почему надо защищать Отечество, каково идеальное устройство государства, какое место в жизни должны занимать деньги и материальное богатство, как выбрать супругу или супруга, какой должна быть семья, чем опасны разного рода пороки. Представления обо всем этом органично наполняют Писание и Предание, хранимые Церковью.
Образовательные тенденции, пришедшие из Западной Европы, вроде бы несли с собой универсализм и также предполагали целостное мировосприятие. Но уже с самого начала – с XVIII века – они разделили в сознании высших слоев общества православную церковность и взгляды на устройство жизни народа и государства. «Декабристы» – деятели первого в России масонско-либерального заговора – по большей части были православными людьми, но представления об идеальном общественном строе у них были антиправославными, сформировавшимися под влиянием зарубежных учителей и публицистов.
Не случайно я как-то предложил отметить годовщину путча на Сенатской площади молодежной акцией. На здании Сахаровского центра на Земляном валу много лет висел плакат: «С 1994 года в Чечне идет война. Хватит!» Я попросил православную молодежь встать напротив с плакатом: «С 1825 года либералы разваливают Россию. Хватит!» Молодые люди, правда, так и не удосужились плакат нарисовать – как водится, не хватило минимальной организованности. Да и инерция ложного благоговения перед «декабристами», чей культ талантливо пропагандировался в позднем СССР, сыграл свою роль. «Как же, они такие милые, про них фильм хороший сняли, там Костолевский играл» – такие настроения живы до сих пор…
Как ни странно, тенденцию к «разделяющему» образованию на время остановили коммунисты, причем не сразу, а начиная с позднесталинского времени. Советская школа давала целостную картину мира и социальных процессов – конечно, однобокую, закованную в рамки тогдашней идеологии, но все-таки дававшую юному человеку способность сопоставлять исторические события, эпохи, мировоззрения, экономические тенденции и делать собственные выводы. Все это очень помогает среднему и старшему поколениям наших сограждан мыслить самостоятельно. Иногда сравниваешь их с американцами и видишь, как последние практически не в состоянии критически переосмысливать западную пропаганду. Сопоставлять разные интерпретации истории и разные политические доктрины этих людей просто не научили, да и знаний не хватает.
Впрочем, в советской школе также существовал опасный перекос – приоритетными считались «полезные» знания. По сути, эта школа готовила военно-технический и инженерный персонал – с успехом большим (в городе) или меньшим (на селе и в южных республиках). Грандиозные объемы изучения математики, физики, химии подталкивали человека уже в 14–15 лет к поступлению в один из многочисленных тогда «технических» или военных вузов – и к работе на «оборонку» в институте-«ящике» или на высокотехнологичном предприятии. В крайнем случае – к посту инженера или мастера в «мирной» промышленности. Гуманитарии должны были, по сути, пробиваться в жизнь вопреки этой системе.