Дальше – больше. Одним из главных источников международного права объявляются решения Европейского суда по правам человека (ЕСПЧ) – органа, избираемого по довольно закрытой процедуре и почти не подконтрольного парламентам, правительствам и народам отдельных стран. Реально контролируют его информационно-медийная среда, психологически и идейно влияющая на судей ЕСПЧ, и международная бюрократия, готовящая проекты решений. Даже мотивировочную часть этих вердиктов – часто противоречащую друг другу в разных документах, содержащую термины с разным смыслом в разных языковых версиях – пытаются «назначить» универсальной нормой права, превосходящей по силе законы и даже конституции отдельных стран. Суд давно зашел далеко за пределы положенной ему «по должности» трактовки Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод – вольно интерпретируя ее, он формулирует именно новые нормы. Россия ни разу не оспорила легитимности этого процесса, ни разу не напомнила о том, что международное законодательство, по идее, должно формироваться межгосударственными договорами, ратифицированными в парламентах, а не судебными решениями, подобно тому как формируются нормы в англо-американской системе прецедентного права. Все, что у нас получилось, – это решение Конституционного суда, позволяющее не исполнять решения ЕСПЧ, противоречащие нашим конституционным принципам. И то, как говорится, слава Богу. Впрочем, настает время привлечь внимание других стран к нарождающейся диктатуре «прецедентных» вердиктов и к выстраиванию народов под гребенку текстов, рожденных в недрах ультралиберального страсбургского экспертно-бюрократического сообщества.
Все перечисленные вопросы надо ставить ребром, как и вопрос об идейных и правовых основах российской государственности. Сам республиканский строй в России был принят без детального и всестороннего обсуждения – да, он одобрен на референдумах, принявших советские конституции и нынешнюю Конституцию РФ, но со сторонниками монархии при подготовке проектов основного закона ни разу не вступили в реальный диалог. Ни разу не дали им и возможности полноценно обратиться к народу с изложением альтернатив республике. К Учредительному собранию, разогнанному в свое время большевиками, было бы очень неплохо однажды вернуться.
Православные христиане соблюдают нынешнюю Конституцию. Но это не означает, что с ней нельзя спорить и что нельзя обсуждать пути ее изменения. Над проектами новой конституции не первый год работают группы экспертов во главе с Олегом Румянцевым – одним из авторов нынешней Конституции, и Степаном Сулакшиным – многолетним парламентарием и самобытным мыслителем. Был рад в свое время предложить обоим руководителям групп несколько идей. Впрочем, предложил несколько мыслей и широкой общественности.
Сразу предупрежу искателей экстремизма – я не призываю к насильственному изменению государственного строя и выполняю действующую Конституцию РФ. Однако считаю себя вправе мечтать о ее изменении и поддерживать дискуссию о том, какой она может стать в будущем. <…> Хотелось бы сделать несколько решительных предложений.
1. Вводится пост императора, избираемого всенародно и пожизненно (с возможностью добровольной отставки или отрешения от поста по болезни). Полномочия – пост Верховного главнокомандующего, функции гаранта Конституции, роспуск Верховного Совета, предложение Верховному Совету состава правительства и отправка правительства в отставку, помилование, внешнее представительство.
2. Восстанавливается система выборных советов от районного до регионального с широкими полномочиями. Предлагается возрождение Верховного Совета: верхняя палата избирается членами региональных советов из своей среды, нижняя – всенародно из членов районных советов. Губернаторы избираются населением регионов. Партии могут участвовать в выборах, но не формировать фракции в советах.
3. Расширяется возможность проведения референдумов – от общенационального уровня до районного.
4. Национальное право получает приоритет над международным.
5. «Ценностная» статья (ныне ст. 2) звучит примерно так: «Отечество, российский народ, его свобода, безопасность, духовно-нравственное и материальное благосостояние являются высшими ценностями. Права и свободы человека осуществляются в гармонии с этими ценностями, будучи неразрывно связаны с достоинством и ответственностью».
6. Запрет на государственную идеологию снимается, на общеобязательную – остается.
Убежден, что сегодня можно и нужно объединить монархический идеал сильной, персонифицированной центральной власти – и советский опыт народовластия, лишенного привязки к узкопартийным интересам (КПСС в подлинном смысле партией не была) и к политическим играм. Партии, другие политические сообщества, сословия и даже этносы – для нашей культуры вторичны, и их интересы всегда ставились на второй или третий план по отношению к единству народа, из которого не стоит исключать и власть. Все конфликты между группами партикулярных, «особенных» интересов, на балансировке которых строится жизнь Запада, для нас вовсе не являются существенными. В лучшие, образцовые периоды нашей истории мы объединялись поверх любых различий – да, обычно перед лицом врага, но не случайно 9 Мая или в День народного единства мы вспоминаем не неприятелей и даже не сражения, а именно общность нашего духа, пересекающую национальные и «классовые» границы. Вот почему партиям в нашем будущем общественном устройстве не стоит уделять слишком много места. Так же как и «классам» – социальным, сословным группам. Нам не следует копировать политические механизмы, придуманные не нами и рожденные не в нашей реальности, не в нашей культуре. Мы можем созидать новую жизнь на основе собственного правового наследия, рожденного в Российской империи и в Советском Союзе.
Более того, мы можем включить в нашу общественную систему идеал людей, живущих с нами в одном обществе много веков – последователей ислама. Идеи шариата – религиозного права, и халифата – религиозно ориентированного государства, вряд ли в обозримом будущем исчезнут с лица земли, сколько бы с ними ни боролись. Однако вместо спокойного диалога о степени применимости этих идеалов в нынешнем мире нам предлагают два жестких, конфронтационных ответа: установление «халифата» военной силой, принуждение населения к шариату со стороны террористических организаций – и истеричное «нет» любому религиозному праву и любому религиозно ориентированному государству со стороны приверженцев радикальной светскости.
У России на это есть свой, «царский» – то есть срединный – ответ. В имперские времена на юге России существовали и казыятские (фактически шариатские) суды, и многоженство, и целостный мусульманский образ жизни. Целостности государства это не разрушало, а авторитета гибкой власти добавляло. Некоторые послабления в отношении исламских порядков делались даже в атеистическом СССР. Чечня и некоторые другие северокавказские республики нынче также отличаются по общественному укладу и по нравам от Центральной России. «Включив» сегодня мудрый опыт прошлого, можно привлечь на свою сторону лучшую часть тех людей, которые хотят устроять жизнь общества по исламским законам – и внутри регионов России, населяемых мусульманами, и в тех местах, где насильственному преобразованию подвергаются целые страны исламской культуры. Условий сотрудничества должно быть два – отказ от террора и уважение к России как стране, православной по культуре и миросозерцанию большинства народа.
Правовые и этические проблемы пересекаются в трех сферах, очень для России важных. Это национальная политика, культура, деятельность средств массовой информации. Происходящее в каждой из них волнует не только политиков, но и миллионы простых людей. Жители многих регионов опасаются нашествия мигрантов и внутренних переселенцев, приехавших со своими представлениями о том, что хорошо и что плохо, что допустимо, а что нет. Сами мигранты, особенно небогатые, постепенно начинают «кипеть», понимая, что могут навечно стать на новом месте людьми второго сорта. Их настроения подогреваются околорелигиозным радикализмом, говорящим мигранту второго поколения: ты родился здесь и можешь быть хозяином на этой земле.
В культурной и медийной сфере вопиющие факты безнравственности давно набили оскомину. По их поводу критически не высказывается только ленивый. Телевидение и «массовую культуру» ругают чиновники, общественники, религиозные лидеры всех направлений и – что самое удивительное – сами журналисты и культурные деятели, в том числе «попсовики». Среди справедливо критикуемых явлений – не только полупорнографические шоу, не только отупляющая попса, не только воспевание «яркой» и «успешной» жизни преступников, аферистов и развратников. Таких примеров «творчества», слава Богу, стало гораздо меньше по сравнению с 90-ми годами. Новой проблемой стали настойчивые, хорошо организованные покушения на ценности и святыни – не только религиозные, но и светские, такие как вечный огонь, память предков, национальные символы, памятники побед давнего и недавнего прошлого. Все это делается совершенно не случайно: народ, лишенный «твердых», неприкосновенных ценностей и святынь, очень скоро оказывается деморализованным и превращается в легкую добычу. Именно поэтому деструктивное культурное «новаторство» так активно поддерживается из-за рубежа.
Границу этически допустимого и недопустимого в культуре и СМИ надо проводить не там, где ее проложили в 90-е годы, а возвращать к норме – к положению середины прошлого века, если не конца позапрошлого. Уже писал здесь об этом, но повторюсь. Скажете – нереально, «поезд истории ушел далеко»? Нет: культура и СМИ не только в исламских странах или Северной Корее, но и в американском или европейском мейнстриме гораздо более целомудренные, чем у нас. Для того чтобы все изменить, не надо даже создавать новые министерства и цензурные комитеты – достаточно привести к руководству творческой и медийной сферы новых людей.