Береславский немедленно обратил внимание путешественников на это обстоятельство. Ванечка слегка обиделся – его припасов хватило бы еще пикников на пять, – но оголодавший от свежего воздуха и долгого сна народ начал голосовать ногами, то есть выходить из машины и двигаться к заведению.
– А не потравят нас тут? – опасливо спросила Вичка.
– Тут – не потравят, – расставил акценты многоопытный профессор. – Это ж не Москва.
– В каком смысле? – не поняла девушка.
– Во всех, – засмеялся Береславский. – В частности, каждый горожанин знает остальных жителей, поэтому они в столовой друг друга травить не станут.
– Только проезжих. – Вичка, как настоящая женщина, оставила за собой последнее слово.
Народ в столовой здесь, возможно, и не травили, а вот сами себя – сколько угодно: у ворот закрытого рынка Ефим насчитал сразу троих безнадежно пьяных мужчин. Аж настроение упало: сколько он знал людей, кто безо всякого здоровья пахал на благо детям, себе и обществу! А эти просто растворили и здоровье, и интересы, и любовь в смеси воды и этанола.
Зато потом были только приятные впечатления.
«Столовая № 1» оказалась чистеньким до стерильности – но без запаха хлорки – учреждением общепита. Роскоши не было – однако имелись очевидные и искренние попытки добавить хоть какого-то уюта в спартанскую атмосферу. На столиках в вазочках стояли красивые веточки, на стенках висели фотографии здешних мест и детские рисунки.
«Тут точно вкусно накормят», – расслабился профессор.
В подобных местах с неформальным отношением к делу еда просто не могла быть невкусной.
Так и вышло.
Ефим заказал замечательнейшую, родом из собственного детсадовского прошлого, творожную запеканку с киселем. И какао, не какое-нибудь растворимое, а по-настоящему сваренное, да наверняка с молоком, которое вчера, возможно, еще было в корове – длинные коровники они миновали прямо перед въездом в городок.
Он собирался этим и ограничиться – Наташка бдительно следила за его весом. Однако не сумел вовремя остановиться и с разбегу дозаказал пшенную кашу, салат из крабовых палочек, пончик с повидлом, два кексика, бутерброды с семгой и с брынзой, салат из яйца с сыром и еще один бокал какао. Тем более что Наталья вышла мыть руки и контроль за состоянием дел временно утратила.
Ванечка, как высокий профессионал, пересилил обиду на неблагодарных едоков и тоже, похоже, тепло отнесся к «Столовой № 1». Его заказ был по номенклатуре меньше Ефимова, но по весу и объему примерно таким же.
Постепенно заказали еду и другие участники автопробега: официантов здесь отроду не водилось, просто каждый подходил к окошку, ведущему куда-то в глубь кухни, и выбирал по распечатанному на листочке меню.
Потом сдвинули столы и стали ждать.
Ефим оглядел участников банкета. Даже в этом, сугубо временном, коллективе вырисовывалась любопытная диспозиция характеров и ролей.
На Вичку смотрели заинтересованными взглядами как минимум двое мужчин: Игорь и Борис. Причем Игорь внешне выигрывал по всем статьям: тоньше, красивее, интеллигентнее. Об него даже молодая уборщица, протиравшая мокрой шваброй пол, и то глазами зацепилась.
Бориска был проще: рыже-белобрысый, неуклюжий и по определению не гламурный. Ефим сразу почувствовал к нему симпатию и пожелал удачи в битве за девушку. Наверное, потому что сам не имел бы никаких шансов в гламурной тусовке – так сказать, классовая солидарность.
На Надежду также смотрели двое: Ванечка – откровенно влюбленными глазами; профессор – искоса, с чувством, до обидного похожим на ревность. И одновременно – с опасением, что Наталья (а женщинам присуща дьявольская проницательность в подобных вопросах) перехватит эти его быстрые взгляды и расшифрует их бессовестную сущность.
Наконец, Наталья, когда не любовалась заоконными видами, смотрела только на Ефима. По большому счету, она очень по нему соскучилась, хотя тот – географически – и раньше был рядом. И вот теперь она сидела на переднем сиденье, стараясь то рукой до него дотронуться, то конфетку, освобожденную от фантика, дать или воды из бутылки глоток.
Ефиму тоже было приятно присутствие рядом своей женщины. Ну а фривольные мысли про Надежду он себе легко прощал, справедливо считая, что старого кобеля не отмоешь добела.
Кстати, Вичка – вполне оформившаяся девушка – хоть визуально очень нравилась профессору, однако ему даже в голову не приходило представить себя с ней в одной постели. Никаких тебе эротических фантазий.
Когда Береславский осознал этот факт, он сначала расстроился – вошел в возраст, в котором связь с двадцатилетней девицей самому себе кажется педофилией. Но потом снова выписал индульгенцию – это у него от взросления собственной дочки, а потому девушки ее возраста все равно по инерции кажутся детьми.
Тем временем подоспела заказанная еда – работали в «Столовой № 1» умело и быстро. Путешественники без промедления уничтожили принесенное. И без остатка.
А в автобусе неожиданно – после такого-то замечательного перекуса – повелись на политику.
Начал Ванечка, профессионально заявивший, что Кавказ практически оккупировал столичный общепит.
– Он не только общепит оккупировал! – засмеялся Игумнов.
Ефим тоже высказался, как выяснилось – неосмотрительно: про тех, кто ходит в чужой монастырь со своим уставом. Его слова показались Вичке недемократичными и даже националистическими.
– Не ожидала от вас, – сказала она, сделав сердитые глаза. – Никак не ожидала.
Бывшая американка Надежда молчаливо была на стороне Вички, а Ванечка – столь же молчаливо – на стороне Береславского.
Профессор здорово разозлился.
– Это я-то националист? – вскричал он, на мгновение даже бросив руль. Но тут же пришел в себя, обретя утраченную было академичность. – Ладно. Беру свои слова обратно, – наконец сказал он. – И сейчас верну их в более отточенной форме. В виде примера. Возьмем, скажем, пять групп людей, которые – в среднем! – максимально отличаются от меня. При условии, что остальная популяция данного населенного пункта отличается от меня непринципиально. Давайте, предлагайте.
Предложения пассажиров оказались довольно стандартными: гастарбайтеры-азиаты, громкоголосые и задиристые кавказцы, истовые мусульмане без географических привязок, гомосексуалисты.
Вичка, желая уязвить профессора, добавила также пятую категорию – приверженцы пищевых диет. Однако народ почему-то возразил, и в итоге пятым пунктом заклеймили велосипедистов – Ефим никогда бы не оседлал транспортное средство, имевшее менее четырех колес.
– О,кей, – подытожил профессор. – Итого, у нас есть пять групп явных чужаков – если за точку отсчета принять такого, как я. Теперь оценим по балльной шкале степень моего «национализма». Азиаты – ноль.
– Разве они вас не раздражают? – не могла остыть Вичка.
– А чем они могут меня раздражать? – удивился Ефим. – Тем, что разрез глаз другой? Вообще не волнует. Зато – чистые тротуары. Проблемы обязательно будут, но через поколение. Когда их натурализованные дети захотят жить с тем же уровнем комфорта и уважения, что и аборигены, – вот о чем надо думать уже сегодня. Однако это не имеет отношения к национализму.
– Хорошо. Что скажете о кавказцах? – не сдавалась девушка.
– Тот же ноль. Мою маму два года назад успешно прооперировал дагестанец, мусульманин, врач московской больницы. Что я должен к нему испытывать, кроме благодарности?
– А кто у вашего друга борсетку спер, вы сами вчера рассказывали?
– Кавказцы, – подтвердил профессор. – Но вопрос больше к милиции, которая допускает существование этнических банд. Или даже крышует их.
Тут Береславский сделал отступление, рассказав практически документальную историю, увиденную собственными глазами. В середине девяностых он купил дом во Владимирской области, в пригородной деревне, рядом с городом Кольчугино. И там все население дружно ненавидело односельчанина-цыгана. Причем было за что: тот толкал местным подросткам героин, при полном попустительстве участкового и прочих ментов. Дом для своей семьи отстроил кирпичный, на крови чужих детей и родителей – самый большой в деревне.
Остановил цыгана один из местных отцов. Выстрелом из охотничьего ружья. Сам уехал на десять лет на зону. Цыганская семья съехала неизвестно куда, даже дом не продала в спешке, он так и остался самым большим в деревне. Только теперь еще и самым пустым.
Результат: героин деревенским и поселковым подросткам стал толкать мерзавец славянской национальности. Радикальное устранение криминального цыгана никоим образом не решило проблемы.
– А как же про чужой монастырь? Слово не воробей. – Вичка была весьма настырной девушкой.
– А я от него и не отказываюсь, – подписался Береславский. – Из биологии известно: каждый вид животных инстинктивно не доверяет чужакам. Кстати, внутри вида тоже. Я тут недавно, например, полностью разочаровался в шимпанзе.
– Чем они тебя так? – удивилась Наталья, знавшая страстную любовь мужа к передачам из жизни животных.
– Показали документальный фильм про их семью. Сухой сезон, ягоды и листья кончились, а еда нужна. Они подманили молодого самца из чужой стаи, убили его и съели сырым. Муж нежно угощал жену оторванной рукой гостя. Восполнили, так сказать, нехватку протеинов.
– Все как у людей, – рассмеялся Игумнов.
– К сожалению, – сухо согласился профессор. – Так вот, недоверие к чужакам – биологически естественно. А если чужаки принципиально подчеркивают свою чужеродность, то недоверие будет лишь возрастать.
Короче, меня не напрягают ни кавказцы, ни правоверные, ни азиаты, ни гомосеки. Если они отправляют чуждые мне культы не на моих глазах и, главное, не принуждают к этому меня, мне безразличны их взгляды и верования. Кстати, заметили, что на буддистов никто не жалуется?
– Потому что их мало, – неполиткорректно предположил Ванечка.
– Потому что они никому ничего не навязывают, – не согласился с ним Ефим. – Правда, поэтому же их мало.