«В нем Арно видит “нобльмена”, венгерского дворянина (что ему весьма импонирует – этой легенде [Арно], видимо, всерьез поверил), который оказался каким-то образом большевиком, но, не будучи русским, он гораздо приемлемее для него».[182]
«Он» – это Дмитрий Быстролетов, агент Ганс. Кин – Борис Базаров, руководитель нелегальных резидентур в Англии и во Франции, работавший под прикрытием полпредства СССР в Берлине. Арно – Эрнест Олдхем, служащий шифровального отдела МИД Великобритании.
Его не искали, он сам предложил свои услуги – но очень, очень осторожно. Когда в августе 1929 года Олдхем переступил порог полпредства СССР в Париже, то не раскрыл ни своего настоящего имени, ни должности. Гостя провели к делопроизводителю Яновичу – в действительности резиденту ИНО Захару Воловичу. Англичанин попросил называть себя Чарли и сказал, что служит наборщиком в типографии МИД, печатающей расшифрованные дипломатические телеграммы для дальнейших докладов наверх. Он мог бы делиться этой секретной информацией за приличное вознаграждение. Почему с русскими? Так безопаснее, в других посольствах есть британские осведомители.[183]
Поскольку следующую встречу Чарли назначил в Берлине, контакт с ним перешел к Базарову. Изучение первых купленных материалов показало, что они – подлинные. Объясняя Быстролетову предстоящую задачу, Базаров рассказал, что Чарли стал тянуть с обещанной доставкой дипломатических шифров и привозит меньше сводок, чем раньше, к тому же невысокого значения. ИНО не устраивало, что инициатива по времени и месту встречи всегда оставалась за ним. Необходимо сделать так, чтобы он приносил не то, что хочет, а всё, что может. То есть завербовать его. Поскольку англичанин пошел на предательство явно из-за денег, в вербовке нужно соблюсти баланс между угрозой разоблачения и обещанием приличной оплаты.
Кин взял Быстролетова-Переньи на встречу с Чарли, которую тот назначил в Париже.
«Первые же попытки слежки показали, что Чарли не простак-рабочий, а опытный разведчик, – вспоминал Дмитрий Александрович. – Он великолепно ориентировался в Париже и так ловко вилял по суматошным улицам, что поспеть за ним представлялось невозможным».
И всё же его помощникам удалось не только выяснить, в каком отеле остановился англичанин, но и под каким именем – Эрнест Х.Олдхем. Ниточка была зацеплена. Когда Быстролетов узнал, что в списке членов британской делегации на сессии Лиги Наций в Женеве есть некий Эрнест Холлоуэй Олдхем, то незамедлительно выехал в Швейцарию. И в баре отеля «Beau Rivage» повстречал Чарли, не подав и вида, что они знакомы – «наборщик» же растерялся и побледнел. Установить место его жительства в Лондоне не составило труда – в адресном справочнике значился лишь один Олдхем, служивший в МИД.
Для начала Быстролетов познакомился с горничной особняка на Пемброк Гарденс, потом обаял миссис Люси Олдхем, от нее же узнал, что хозяин дома страдает запоями и сейчас лечится в одном частном заведении. «Вы? Здесь? – поразился продавец секретов, увидев Переньи в клинике, обосновавшейся в деревенской глуши. – Будьте вы прокляты!». Он понял, что попался на крючок, теперь им могут манипулировать. Но Переньи повел себя не как шантажист. Быстролетов заранее обговорил с Базаровым тактику действий:
«Было решено, что я изображаю аристократа, зажатого в тиски советской разведкой, а Кин – безжалостного чекиста. Это позволит мне использовать симпатии и антипатии Чарли и облегчит установление дружеских отношений с ним, Кин же будет появляться на сцене лишь изредка и только для того, чтобы давать нагоняй одновременно англичанину и мне».
Уловка сработала. Олдхем согласился регулярно передавать Переньи сводки важных шифрограмм и иные секретные материалы. В сентябре 1931 года Базаров известил Центр об успешном завершении вербовки.
«Я считаю это блестящим оперативным шагом, – ответил заместитель начальника ИНО Абрам Слуцкий (к тому моменту руководство внешней разведкой полностью перешло к Артузову). – Письма твои прочел Артур и просил написать, что он очень доволен проделанной работой».[184]
Единственное, что не удалось Гансу, – выяснить служебный статус Арно. Конечно, он никакой не наборщик, а клерк Foreign Office, – но с какими возможностями? Англичанин упорно уверял, что он лишь посредник некоего источника и потому просит высокую цену за документы – как двойное вознаграждение. Олдхема «привязывали» последовательно: сначала дважды заплатили крупные суммы, а когда дело наладилось, перешли на меньшую, но помесячную оплату. Отношения с Олдхемом укрепились настолько, что, как докладывал Кин в Центр, «жена Арно весьма настойчиво предлагала Гансу остановиться у них в доме. То же предложил и Арно».
«По-видимому, он [Арно] думает, что либо Ганс был военнопленным у нас, либо “заблудился” в Европе… [Ганс] только просит, объясняет мой нажим, причем сам как будто бы поставлен в положение, при котором неуспех в работе означает переброску его на другой, неевропейский участок работы».
Осталось неизвестным, что́ Арно рассказывал жене о новом приятеле, который перед Люси Олдхем играл отдельную роль – выступал под именем Джо (Йозеф) Пирелли. Вероятно, говорил, что у них с Джо есть совместный бизнес, – иначе как объяснить частые отъезды за границу и появление доходов, которые было бессмысленно скрывать от миссис Олдхем.[185] Благодаря этим доходам он, например, смог отправить старшего приемного сына учиться в Германию, в престижный Боннский университет.
Все материалы Арно передавал Быстролетову на заграничных встречах – как правило, во Франции или Германии, иногда в Бельгии или Швейцарии. Так, он ухитрился привезти в Париж шифровальную книгу и коды – на одну ночь для копирования. Если не считать пристрастия к алкоголю, Арно оказался почти идеальным объектом вербовки.
Олдхему не исполнилось и 40 лет, но он уже успел разочароваться в жизни. В МИД он работал с 1914 года, понюхал пороха на войне как пехотный лейтенант, хотел служить в военной разведке, но прошение было отклонено, поскольку Foreign Office желал заполучить его обратно в консульский отдел. В 1927 году Эрнест женился – то ли по любви, то ли по расчету – на женщине старше себя, с двумя детьми от первого брака, зато с некоторым капиталом. Супруги приобрели дом в хорошем районе, который вскоре пришлось заложить под кредит.[186] В браке Олдхем не был особо счастлив, и по службе продвинулся лишь клерком в шифровальный отдел. Ему хотелось поправить финансовые дела, когда он тайком посетил советское полпредство. Разовое стало регулярным, он осознавал, что пошел на государственное преступление, но, похоже, не считал это предательством родины – ведь он не выдавал ничего, что угрожало бы обороноспособности страны. Дипломатическая переписка лишь приоткрывала некоторые нюансы международного положения. Но благополучие СССР с его ускоренной индустриализацией напрямую зависело от этого положения, и в Кремле хотели знать всё о раскладе интересов и сил в Европе, Азии, да и во всём мире.
17 ноября 1932 года заместитель председателя ОГПУ Балицкий подписал приказ:
«За успешное проведение ряда разработок крупного оперативного значения и проявленную при этом исключительную настойчивость – награждаю: Быстролетова Д.А. – сотрудника ИНО ОГПУ – боевым оружием с надписью: “За беспощадную борьбу с к.-р. [контрреволюцией] от Коллегии ОГПУ”».
По традиции, зародившейся в ВЧК, маузеры и браунинги с гравированной серебряной накладкой были главной наградой для разведчиков. Быстролетов к тому же не состоял в штате ОГПУ, до конца 1935 года числился в Наркомтяжпроме, так что высшего знака признания заслуг для него в то время и быть не могло.
Правда, методы его борьбы подчас оказывались далеки от героизма, хотя и становились сильнейшим испытанием для нервов – тем, что сам он называл «добровольной отдачей себя на поругание». Вжившись в роль обаятельного аристократа, Дмитрий сам загнал себя в ловушку. Интерес миссис Олдхем к красавцу-мужчине перерос в домогание, и Быстролетову пришлось заняться с ней любовью в день отсутствия супруга в доме на Пемброк Гарденс.
«Ганс был не в том положении, – сообщал Кин, – когда можно отвергнуть отчаявшуюся [то есть решившуюся – И.П.] на такой поступок женщину».
Результаты исключительной настойчивости, оформленные должным образом, ложились на стол Сталина. Генеральный секретарь ВКП(б), судя по пометкам, внимательно изучал эти документы.
«Среди всех хорошо информированных военных атташе в Токио существует единодушное мнение, что японские армейские круги убеждены в том, что война с Россией рано или поздно неизбежна, – выделил он в переводе доклада, отправленного 9 декабря 1932 года английским послом в Токио министру иностранных дел Джону Саймону. – Недалеко то время, когда Владивосток станет базой, откуда будут возможны воздушные рейды на города японского архипелага… Захват Японией Приморья устранил бы эту опасность и округлил бы территорию Маньчжурии, превратив ее в единое целое… По-видимому, таковы соображения, которыми руководствуется генеральный штаб».
Меморандум военного атташе, посланный в Лондон 5 января 1933 года, содержал не только важные данные о военной промышленности Японии, но и выводы: в ближайшее время Япония будет занята операциями против Китая, в частности – в Маньчжурии; возможность конфликта с США еще считается отдаленной.
«Я прихожу к тому мнению, что теперешняя активность и решение о перевооружении японской армии направлены главным образом против России».[187]