Этот американский киноактер в то время считался едва ли не самым красивым мужчиной в мире, пресса именовала его королем Голливуда. Эмигрантка Шарлотта Моос не удержалась от мысленного сравнения, когда познакомилась с Дмитрием Быстролетовым. В своих письменных показаниях, данных MI5 в 1940 году, Моос интерпретировала его фамилию как Buistroleto и упорно называла Джоном. Вероятно, так он и представился при первой встрече в Амстердаме, куда Шарлотта приехала, еще не догадываясь, во что ввязался ее лондонский кавалер – связник советской разведки.
Ирландец Брайан Гулд-Верскойл – в обычной жизни инженер-электрик из корпорации BBC – состоял в молодежной организации Компартии Великобритании, симпатизировал СССР и учил русский язык. Его старший брат Нейл, убежденный коммунист, эмигрировал в Советский Союз в 1932 году. Брайан трижды гостил у него в Москве, мечтая как-нибудь стать гражданином государства рабочих и крестьян. Во время последнего визита с ним и пообщались люди из ОГПУ, снабдив парижским адресом для связи.
«Он идеализировал жизнь в России… Его иллюзии даже перевешивали мои»,
– отмечала Моос, бежавшая из гитлеровской Германии вместе с мужем, экономистом по профессии и коммунистом по взглядам. Брайан и Шарлотта познакомились в лондонском «Linguists Club» – ирландец учил немецкий, ей требовалось подтянуть английский. Приятельские отношения переросли в близкие.
В начале октября 1935 года Гулд-Верскойл предложил провести с ним уикенд в Париже. По прибытии он встретился с каким-то человеком, якобы обещавшим помочь перебраться в Россию. В ноябре Брайан взял подругу с собой в Амстердам. Здесь круг контактов оказался шире, и он уже не скрывал их: Быстролетов, то есть Джон – именно с ним была встреча в Париже, Кривицкий – его фамилию Шарлотта узнала позднее по публикациям в газетах, некая дама-фламандка и русский мужчина, приехавший из Америки и явно неравнодушный к алкоголю (не исключено, что Кавецкий, отличавшийся той же склонностью). Вместе с ними Брайан ненадолго съездил в Гаагу (вероятно, потому что там под крышей антикварного магазина базировалась резидентура Кривицкого) и вернулся в превосходном настроении. Шарлотте он рассказал, как по пути на вокзал и обратно на пару с Джоном декламировал Шекспира, а в подходящий момент спросил: могла бы его подруга тоже поехать в СССР? – и получил согласие.
А потом в Лондоне начались странные встречи. Брайана зачем-то навестила та самая фламандка (много лет спустя британская контрразведка опознала в ней Жермину Шнайдер – связную советской разведывательной сети «Красная капелла»[271]). В другой раз он упомянул, что виделся с лучшим другом главы британской разведки. Был еще и загадочный «кто-то», о котором Моос немножко узнала уже в Москве, – родом из Венгрии, приехал в Англию из Голландии и открыл какой-то бизнес, по-русски его имя звучало как Федор.
В конце февраля 1936 года Гулд-Верскойлу внезапно понадобилось уехать из Лондона. В момент его прощания с Шарлоттой на вокзале в открытое окно купе заглянул некий старичок и попросил доставить в Париж подарок – портрет недавно коронованного Эдуарда VIII. Брайан охотно принял большой сверток. Он выполнял первое секретное задание – по всей вероятности, вез Теодору Малли партию документов от шифровальщика Кинга. В Париже резидент познакомил его с Генри Пиком – представил как связника на случай приезда Пика в Англию. Гулд-Верскойл также получил фальшивый паспорт, с которым и пересек границы до СССР. Но прежде отправил письмо подруге. Следуя его указаниям, Шарлотта приехала в Вену, получила советскую визу в отделении Интуриста и в середине апреля сошла на перрон в Москве.
«Я нашла работу переводчика благодаря немецким друзьям моего мужа, но Брайан ничего не делал, – вспоминала Моос. – В начале мая Брайан взял меня с собой к Джону на дачу на севере Москвы. Джон, вернувшийся на родину после 17 лет отсутствия, выглядел удрученным… Он жил на даче со своей престарелой матерью и женой Миленой, работавшей вместе с ним. Она была чешкой, страдала острым туберкулезом – действовало только одно легкое… Джон и Милена по-дружески спросили, нравится ли мне в России. Я ответила откровенно, чему они сильно удивились, хотя моя критика, похоже, совпадала с их собственным мнением… Джон отругал меня за письма, которые я посылала своему мужу (у меня всё еще была иллюзия, что каждый волен писать то, что хочет), за несогласованную смену комнаты[272]. Он называл меня “госпожа доктор” из-за моего критичного отношения к СССР и прямо говорил, что за такие слова можно получить ссылку в Сибирь. В то же время сам он был в плохом настроении, особенно из-за болеющей жены, которой приходится жить на убогой даче. Там мы гостили только еще один раз…»[273]
Шарлотта пробыла в Москве до октября 1936 года. Однажды Брайан позвонил ей в Лондон из Парижа. Затем стали приходить письма из Испании, где полыхала гражданская война. Вскоре эта ниточка оборвалась. Гулд-Верскойл исчез.
А в апреле 1940 года Шарлотту арестовали: невозвращенец Вальтер Кривицкий (о причинах его бегства на Запад будет сказано дальше) сообщил MI5, что миссис Моос – вероятно, агент ОГПУ. В тюремной камере она написала довольно откровенные показания, опровергая свою причастность к шпионажу и настаивая, что Брайан в итоге отказался работать на советскую разведку, а в Испанию поехал бороться с фашизмом. Это совпадало со словами Кривицкого: Гулд-Верскойл был шокирован, когда узнал, что пакет, который он перевозил по заданию Малли, содержал секретные документы из Foreign Office; в Испанию его отправили радистом советского посольства, там же арестовали по подозрению в принадлежности к троцкистам и вывезли в Москву. Британские власти, тем не менее, сочли нужным интернировать Моос за неблагонадежность. Лишь благодаря заступничеству ряда лиц, знавших ее и мужа – сотрудника Оксфорда, Шарлотте вернули свободу. Судьба ее сердечного друга сложилась трагично: осужденный на восемь лет заключения, он окончил свои дни в лагере под Оренбургом.
Англичане, наверное, могли бы вновь связаться с Кривицким и расспросить о людях, упомянутых Моос. Однако представить не могли, что Buistroleto и Галлени из показаний Вальтера Кривицкого – один и тот же человек.
Бывший советский резидент, обосновавшийся в США, посетил Лондон по приглашению MI5 зимой 1940 года. Результатом многочасовых бесед с ним стал внушительный отчет о структуре, целях и методах работы советской разведки, а также список агентов и резидентов (надо сказать, по большей части вышедших или выведенных из игры). Кривицкий раскрыл покойного Олдхема и его куратора – агента с оперативным псевдонимом Ганс и паспортом на фамилию Галлени, действовавшего под прикрытием фирмы GADA. «Хорошо образованный и красивый мужчина», и очень осмотрительный: однажды Галлени, следуя поездом из Лондона на континент, оказался в одном вагоне с правительственным курьером; когда тот на некоторое время вышел из купе и попросил присмотреть за его сумками, агент к ним даже не притронулся – он не поверил, что незнакомцу просто так доверят ценную почту. Почувствовав, что Олдхем со своим алкоголизмом вскоре будет бесполезен, Галлени вытащил из него информацию о потенциальных объектах вербовки среди коллег – так источником советской разведки стал шифровальщик Джон Кинг; с ним начинали работать голландец Генри Пик и русский – бывший моряк, прежде живший в Соединенных Штатах, потом Кинга взял на себя Теодор Малли.[274]
Набросав в общих чертах биографии Малли, Пика и Давидовича, беглый резидент не сообщил ничего существенного о личности агента Ганса – хотя назвал даже адрес парижской гостиницы, где жил Быстролетов. У Кривицкого имелись какие-то резоны сохранить инкогнито бывшего коллеги. В MI5 отождествили Галлени с непойманным Джо Пирелли. Личность John Buistroleto осталась нераскрытой.
Дмитрий Александрович, наверное, посмеялся бы, если бы узнал, что контрразведчики попытались идентифицировать его как Сергея Басова. Парижского связника-нелегала, вернувшегося в Соединенные Штаты, взяли на заметку после того, как Кривицкий засветил его в своих показаниях. В конце 1940-х американцы заподозрили Басова, служившего третьим помощником капитана торгового судна, в шпионаже в пользу СССР. Англичане поделились с ФБР информацией, в том числе выписками из показаний Моос, указав на ряд схожестей в скупых биографических сведениях и словесных портретах John Buistroleto и Serge Bassow. Правда, в конце этой справки отмечалось: «Судя по фотографии, он не особенно похож на Кларка Гейбла».[275]
Несколько недель для улаживания личных дел не принесли Быстролетову облегчения.
На исходе лета 1936 года старший майор госбезопасности Борис Берман получил тревожное письмо из Европы:
«Уважаемый товарищ Артем, я устал, не здоров и работать дальше без серьезного отдыха не могу. Я чувствую изо дня в день растущий недостаток сил, естественно понижающий качество работы, вызывающий неряшливость в технике. Кроме того, на почве переутомления появились симптомы болезни, которой я болел в 1922–1923 годах, – депрессии. В моих руках дело большой важности и судьбы нескольких человек. А между тем на меня давят усталость и периоды депрессии, я работаю только нервами и напряжением воли. Без малейшей радости успехов и любви к делу, с постоянной мыслью – хорошо бы вечером лечь и утром не подняться. Я нахожусь за границей 17 лет, из них на нашей работе 11 лет, в подполье 6 лет. Неужели этого недостаточно для получения смены?»
Беспощадное и безоговорочное одиночество. Так Артур Артузов в порыве откровенности с самим собой – в личном дневнике – определил работу разведчика-нелегала.