Письменное признание – это восемь листов, заполненных дергаными, корявыми строчками. Буквы скачут в каждом слове: очевидно, их выводила рука, еле держащая перо. На основе этих показаний младший лейтенант Шукшин потом составил протокол допроса, подобрав к каждому соответствующий вопрос. В объяснениях Быстролетова теперь имелись нужные следствию факты и логика. Выяснилось, что он не мог простить советской власти потерю капитала во время революции (мать копила деньги на обучение в университете) и рухнувшие надежды стать богатым буржуазным специалистом. Потому и согласился на предложение эсера Свияженинова вступить в контрреволюционную организацию. Все, кто в ней состоял, были так или иначе озлоблены против Советской России: одни – как белогвардейцы с дворянским или казацким прошлым, другие – как выходцы из богатых семей. Своей главной целью организация ставила нанесение вреда СССР в сотрудничестве с чешской разведкой, чтобы в дальнейшем установить там политический режим по эсеровской программе. Ради этого она мешала борьбе с белой эмиграцией, вела враждебную пропаганду среди тех, кто был положительно настроен к советской власти, и вербовала агентов для заброски в СССР. В частности, сам Быстролетов «рисовал жизнь в СССР таким образом, чтобы отбить у эмигрантов желание вернуться», а для шпионской работы завербовал архитектора Несиса из молодых эмигрантов и бухгалтера Тверского из советского торгпредства.
Дмитрий Александрович умолчал, что познакомился с Назимом Несисом – учащимся Пражского политеха – во время студенческого съезда в Москве. И если Быстролетов согласился стать секретным сотрудником ИНО ОГПУ, то Несис – Разведупра РККА. Ему помогли открыть в Праге небольшую архитектурную фирму, под крышей которой фабриковались паспорта и иные документы по заданиям разведки и Коминтерна. В 1929 году Несис вместе с женой вернулся в СССР и сделал блестящую карьеру: возглавил 1-ю Архитектурно-планировочную мастерскую НККХ СССР, руководил реконструкцией курорта Сочи-Мацеста. Его арестовали в феврале 1938 года, когда в мастерской проектировали дачу для Сталина в Абхазии, быстро осудили и расстреляли как румынского шпиона (он родился и вырос в Бессарабии). Для Соловьева всё складывалось наилучшим образом: одни «факты» подтверждали другие.
Зачем Быстролетов на самом деле ездил в Москву в 1925 году – Соловьева не интересовало. Конечно же, чтобы передать инструкции уже переброшенным членам союза «усилить борьбу». А в 1928-м он «привез» еще и деньги, а обратно «доставил шпионские сведения», полученные от Свияженинова, Быховского и других. «Шпионил» и «вредил» он и в пражском торгпредстве: «передавал» чехам сведения о планах закупок и продаж, в экономическом бюллетене «помещал статьи с ложной информацией». Когда окончательно вернулся в СССР – поначалу радовался разрыву связей с эсерами (ведь «мои соучастники здесь уже были арестованы»), но материальные лишения объективно подготовили его для новой вербовки и продолжения антисоветской работы. Вышло так, что он пересекся с английским шпионом Колениусом.[310]
Наверное, старшему следователю приглянулась звучащая по-иностранному фамилия бывшего коллеги Быстролетова по Торговой палате, которого тот упомянул в числе знакомых ему лиц. Соловьев и знать не знал, что Михаил Колениус уже арестован – и совсем по другому обвинению. В 1919-м Колениус вместе с матерью бежал из Гатчины в Эстонию; в годы НЭПа получил советское гражданство и окончил Ленинградский институт народного хозяйства. Работал в «Экспортлесе» и НИИ монополии внешней торговли, откуда в 1935 году был уволен по сокращению штата, и с той поры подрабатывал как автор-экономист по разовым договорам, в том числе во Всесоюзной торговой палате. Колениуса взяли чекисты из УНКВД Московской области в июне 1938 года по делу контрреволюционной группы в Наркомлесе. Как и многие, он на первом же допросе, начав с отрицания виновности, «признался», что состоял в троцкистской организации. Как сын царского генерала, он был враждебно настроен к советской власти, и сразу согласился на предложение председателя «Экспортлеса» Данишевского (будущий замнарком лесной промышленности, расстрелян в январе 1938 года) заняться вредительством, вербовать агентов и участвовать в подготовке террористических актов.[311]
Лейтенант Соловьев случайно попал в точку. Быстролетов повесил себе на шею камень, тяжесть которого с каждым допросом будет расти. Уже расколотый Колениус возьмет на себя роль английского шпиона – и его признания даже перевесят показания Юревича: антисоветская деятельность в эмиграции – это одно, а создание шпионской группы в СССР – совсем другое.
Вырисовывалась такая картина: Колениус подстерег Быстролетова в Музее западного искусства в сентябре 1937 года. Прикинувшись ценителем живописи, завел разговор, а потом заявил, что «ему известна моя прежняя работа в Праге, и теперь я должен работать с ним». Благодаря своим связям устроил в Торговую палату. Быстролетов «поставлял сведения» о зарубежных сделках СССР, «завербовал» в своем отделе старшего референта Радзивановича и переводчицу Лебедеву, в Наркомвнешторге разыскал бухгалтера Тверского и «восстановил связь» с Несисом, который пообещал добыть секретные данные о строительной промышленности.[312]
Потом Быстролетов еще раз подтвердил, что в Праге примыкал к антисоветской эмиграции, был связан с чехословацкой, а затем с английской разведкой, и по заданию Колениуса создал шпионскую группу в Москве. Судя по его собственноручным показаниям, он заключил с Соловьевым негласное соглашение – в обмен на признания не трогать жену (жёны арестованных изменников родины обычно «шли прицепом» за недоносительство и содействие преступной деятельности мужей).
«По убеждениям она – твердая коммунистка… Настроение у нее, несмотря ни на что, твердо советское… Мой арест она восприняла спокойно: “Если ты не виноват, то скоро вернешься, а виноват – тогда неси заслуженное наказание”… Я ее использовал только как прикрытие».[313]
Старшего следователя это объяснение устроило.
Признаний и показаний у следствия набралось уже столько, что Соловьев решил не обременять себя новыми подозреваемыми-обвиняемыми.
На допросе 26 декабря Быстролетов рассказал, что Радзиванович – бывший комдив, озлобленный против советской власти, – согласился вербовать агентов среди знакомых офицеров, служивших в царской армии. Стоило бы сделать запрос по кадровой линии – обнаружилось бы много интересного. Владимира Радзивановича арестовывали четырежды: в 1919 году – тогда он командовал кавалерийским дивизионом, обвинили в желании перейти к белым; в 1927-м – был начальником погранзаставы, осудили за антисоветскую агитацию, отправили на Соловки, но освободили досрочно и даже позволили восстановиться в войсках ОГПУ; в 1935-м, когда служил помощником начальника Волжского района Дмитлага, и в 1937-м, когда в том же Дмитлаге отвечал за один из карьерных участков – в обоих случаях вскоре отпускали. Уволившись в запас по личному желанию, Радзиванович окончил переводческий факультет Литинститута им. Горького – так и оказался в Торговой палате (как и Быстролетов, он владел несколькими иностранными языками). Будущий кавалер четырех орденов Красного Знамени и Красной Звезды так и не узнал, что в 1938 году мимо него «пролетела крышка гроба».
Соловьев не счел нужным просить санкции на арест участников раскрытой шпионской группы. Радзиванович остался на свободе. Перевел для Воениздата несколько исторических книг. А в июле 1941 года был призван в РККА, сражался на Западном и Южном фронтах и встретил победу командиром Варшавской кавалерийской бригады.
Не тронули ни Тверского, ни Лебедеву. Хотя следователь Шукшин (в конце января 1939 года ему передали дело Быстролетова) без устали уточнял, какие секретные сведения группа сообщила Колениусу и сколько ей за это платили. Михаила Колениуса в связи с открывшимися обстоятельствами допросили в Таганской тюрьме только 14 апреля 1939 года. Несчастный экономист упорно отрицал причастность к шпионажу и признал лишь, что имел с Быстролетовым «поверхностную служебную связь». Но уже 20 апреля дал собственноручные показания: «Для шпионской деятельности я был завербован английской разведкой в лице Данишевского в 1932 году». Поскольку ему не сообщили, когда и где он завербовал Быстролетова, то Колениус указал – в феврале 1938 года в кафе «Москва». Быстролетов и Радзиванович согласились за приличное вознаграждение собрать сведения о военных частях, находящихся в Москве и области, и о размещении оборонных заводов. К маю Колениус получил первую партию сведений, ожидал вторую 20 июня, но был арестован.[314]
Неожиданный подарок столичным следователям сделали одесские чекисты. В конце 1938 года Евгений Кавецкий, капитан теплохода «Таррагона», был арестован по обвинению в подготовке диверсионной группы в Управлении Черноморского пароходства. На допросе 26 января 1939 года он попытался вкратце и более-менее откровенно пересказать историю своей жизни – от побега в Константинополь до начала работы на советскую разведку. Но стоило ему упомянуть Быстролетова и своего первого шефа, как оперуполномоченный УГБ навострил уши. Даже в Одессе знали, за что в сентябре 1938-го арестовали Бориса Бермана, возглавлявшего на тот момент Управление транспорта и связи НКВД СССР – за шпионаж в пользу Германии. «Следствие располагает данными, что, выполняя задания ИНО, вы в то же время работали на иностранные разведывательные органы!». Признание, судя по записям в протоколе, последовало незамедлительно:
«Да, в конце 1931 года я был завербован Быстролетовым для шпионской работы в пользу германской разведки… [Он] предложил последовать его примеру, сказав, что уже сообщил германской разведке о моем сотрудничестве с ИНО… Не упорствуя, я дал согласие».