Законы притяжения душ до конца не изучены. Иногда всё начинается с первого взгляда. Иногда люди долго не решаются открыться друг другу. Здесь, после знакомства в больничном бараке, вдруг вспыхнул огонек, постепенно, но уверенно разгоравшийся и согревавший тех, кто его породил.
«Мы стояли у печки над теплым чайником и делали вид, что греем руки. В темноте наши пальцы иногда встречались. Самые кончики. Коснутся – и сейчас же пугливо отскочат назад, чтобы сейчас же снова начать игру…»[387]
Самый близкий человек – тот, рядом с которым ты можешь быть самим собой, ничего не опасаясь. Кто знает значение слов «в горе и в радости, в богатстве и в бедности, в болезни и в здравии». Быстролетов почувствовал, какая это великая сила – любовь у края могилы.
Оба немножко стеснялись сложившихся отношений, но весной 1945 года Анна получила весточку от мужа: он прощался – писал, что тяжело болен и медленно умирает, просил ее не ждать и устраивать свою жизнь.
Анечка освободилась в июле 1947-го, и Дмитрий Александрович проводил ее до ворот. На прощанье сказала уверенно: «Увидимся в Москве». Вскоре сообщила, что благополучно устроилась инженером в лаборатории военного завода на Алтае. Затем нашла место на Тамбовском котельно-механическом заводе. Каждый месяц выкраивала из своей скромной зарплаты немножко денег для перевода в Суслово. Потом письма и переводы прекратились: адресат оказался в спецобъекте, отправитель – на строительстве Волго-Донского канала. В апреле 1950 года Анну Иванову вновь арестовали (чекисты просеивали и проверяли бывших «контриков»), и в надежде получить малый срок она призналась в хищении социалистической собственности – бутыли спирта. В сентябре 1952-го ее досрочно освободили за высокие производственные показатели и хорошее поведение, сняли вторую судимость и на пару лет оставили вольнонаемным инженером. Благодаря своей настойчивости Анна выяснила новый, озерлаговский адрес Дмитрия. В Москву она вернулась чуть раньше Быстролетова.
«На улице я издали замечал милиционеров и чекистов и проходил мимо – не очень, правда, уверенно, но проходил, – и с каждым днем всё больше и больше убеждался, что, мол, ничего, всё нормально, никто меня не трогает, – вспоминал Дмитрий Александрович. – Но у меня в нагрудном кармане лежал документ об освобождении, и в нем значилось, что я – досрочно выпущенный из лагеря по болезни шпион, террорист и заговорщик. Преступник, лишенный гражданских прав и не имеющий разрешения проживать в Москве… Анечка начала искать работу. Предложения сыпались со всех сторон: опытный инженер нужен всюду. Но когда дело доходило до биографии и выяснялось, что она не одна и на ее полном иждивении находится досрочно освобожденный из лагерей шпион и террорист, то энтузиазм работников отдела кадров внезапно сменялся вежливой холодностью и кончался просьбой наведаться позднее, когда-нибудь, в неопределенном будущем».[388]
Анна не держалась за столичную квартиру, где со своим мужем жила дочь, выросшая под чужим влиянием, без матери, и потому равнодушная к ее нынешним заботам.
«В декабре 1954 года морозным ветреным утром мы погрузились на заваленный ящиками и снегом грузовик, предоставленный директором металлургического завода в селе Истье под Рязанью. Анечка поступила туда начальником литейного цеха, хотя не была специалистом-литейщиком… В нижнем этаже старинного рабочего барака нам отвели узкую полутемную комнатку… Началась новая жизнь».
Анна Михайловна целыми днями пропадала на работе, Дмитрий Александрович по мере сил хлопотал по хозяйству – пилил дрова, носил воду из колодца, готовил обеды. Так они протянули около года. Анна не сумела врасти в трудовой коллектив и решила вернуться в Москву. Для нее нашлась должность на радиозаводе. Быстролетов как лишенец остался за 101-м километром – в городе Александрове Владимирской области.
Как-то утром, взглянув на лежавшую на столе газету «Правда», он понял, что снова может свободно читать.
«Голова закружилась так сильно и так затошнило, что я сидел на стуле с закрытыми глазами почти час, прежде чем дикие перебои сердца прекратились… Библиотекарь дала мне пачку старых газет, и дома я читал их – десять и сто раз, читал до одурения… Из животного я постепенно превращался в человека».
Он сумел устроиться сторожем в горкомхозе Александрова. Анечка по-прежнему помогала деньгами, душевным теплом и регулярно наведывалась в московскую прокуратуру с вопросом о реабилитации, каждый раз получая ответ: «Дело разбирается. Ждите».
Дело Быстролетова действительно разбиралось. В вывезенном из Берлина полицейском архиве обнаружилась переписка имперского комиссара по наблюдению за общественным порядком с МВД Чехословакии за июнь-ноябрь 1926 года. Немцы интересовались Союзом студентов-граждан СССР, и чехи характеризовали его как коммунистически настроенную организацию, связанную с советской миссией в Праге, пропагандирующую советский строй, поддерживающую соответствующие настроения среди русских студентов и агитирующую за возвращение на родину. По запросу МГБ СССР органы госбезопасности Чехословакии разыскали брата и сестру Марии Шелматовой – членов КПЧ, рассказавших, что Быстролетова они знали как «преданного Советскому Союзу хорошего коммуниста». Согласно сведениям из чешских архивов, «деятельность Быстролетова в названном союзе студентов оценивается по отношению к СССР положительно».[389]
Бывшая сотрудница Торговой палаты Лебедева на свидетельском допросе «никаких компрометирующих сведений о Быстролетове не дала». По архивным данным ОГПУ и НКВД Быстролетов «как сотрудник этих органов характеризовался положительно». В конце января 1956 года Главная военная прокуратура закончила проверку дела. Военная коллегия Верховного суда СССР на заседании 22 февраля определила:
«Дополнительное расследование [показало], что Быстролетов Д.А. был осужден необоснованно… Приговор отменить, дело прекратить за отсутствием состава преступления».[390]
А вместе с этим настал момент оправдания друзей и стирания взаимных оговоров. Когда Быстролетова пригласили в военную прокуратуру, попросив написать объяснительные показания, его рука буквально летала по бумаге, будто и не было никакой скованности сознания и тела после недавнего паралича.
«Я задохнулся от волнения. Боже! Неужели я дожил до этого дивного мгновения восстановления истины! Наконец-то свершилось то, во что я верил вопреки разуму! И я стал перечислять всех, кого помнил по своему делу и по чужим делам. Костю Юревича, Женьку Кавецкого, многих других…»
Юревич и Эвенчик вместе отсидели-отработали в Севжелдорлаге, освободились в 1946 году и остались по вольному найму на строительстве новой Трансполярной магистрали. Но в декабре 1952 года бдительные местные чекисты, изучив материалы их дел, связались с ОСО при МГБ СССР, и вчерашних з/к заочно приговорили «за принадлежность к контрреволюционной организации и шпионаж сослать на поселение в Красноярский край [где они и так находились – И.П.] под надзор органов МГБ». Лишь в мае 1954-го Юревич осмелился отправить в президиум Верховного совета СССР заявление о реабилитации.
В показаниях от 11 февраля 1956 года Быстролетов вкратце изложил свою биографию, историю знакомства с Юревичем, детали совместной работы в союзе студентов и причины оговора на следствии. Следователи прокуратуры учли сведения из чехословацких и трофейных немецких архивов. В апреле трибунал Московского военного округа определил постановления ОСО НКВД-МГБ в отношении Юревича и Эвенчика отменить и дела прекратить за отсутствием состава преступления.[391]
Евгений Кавецкий испытал худшие мытарства. Он отмотал свой срок в августе 1947 года, вернулся на Украину, поселился во Львове, но в апреле 1951-го был арестован и постановлением ОСО сослан на поселение в Красноярский край как прежде осужденный за шпионаж. Летом 1954-го с места поселения был освобожден согласно еще бериевскому указу об амнистии. По заявлению Кавецкого Главная транспортная прокуратура СССР возбудила надзорное производство. Однако осторожный следователь, изучив материалы дела, 1 марта 1955 года вынес заключение: «Достаточных оснований к опротестованию решений ОСО при НКВД и МГБ СССР от 1939 и 1951 г. не имеется» (пересмотр дел Малли и Быстролетова не закончился, и их обличающие показания еще не были расценены как ложные).[392]
15 июня 1956 года Анна Иванова получила решение Президиума Мосгорсуда об отмене постановления ОСО по ее делу и прекращении самого дела. Тем же летом она зарегистрировала в загсе брак с гражданином Быстролетовым Д.А.
При оформлении пенсии по инвалидности вся его невероятно сложная и насыщенная жизнь в канцелярском измерении уложилась в короткий ряд цифр:
«Непрерывный трудовой стаж: по труд. книжке МГБ: 1) разные учреждения в СССР – 7 л. 9 м. 26 д., 2) НКВД – 8 л. 2 м. Не вошедший в трудовую книжку стаж: 3) Торгпредство СССР в Чехословакии – 4 г. 10 м., 4) Всесоюзная Торговая палата – 5 м. 18 д. Заключение – 16 л. 1 м. Всего 37 л. 4 м. 14 д.
Пенсия назначена из среднего месячного заработка 1900 р. Основной размер пенсии 201 р. Надбавка: а) за непрерывный стаж работы 40 р. 20 к., б) друг. надб. 60 р. Общая сумма пенсии 301 р. 20 к.»[393]
Сумма эта была всего-навсего минимальным размером выплат по I группе инвалидности «вследствие общего заболевания». Но Быстролетов нашел вполне достойную работу переводчика в ВИНИТИ – Всесоюзном институте научной и технической информации.