«Через четыре месяца упорной работы, произведенной командой, в которой были все, кто угодно, кроме матросов и машинистов, – раненые кавалерийские офицеры, гимназисты, сенатские чиновники и балетные артисты, – корабль ожил», – рассказывал в эмиграции старший лейтенант фон Кубе.[59]
Накануне празднования годовщины освобождения Новороссийска от большевиков на транспорте сделали проверку исправленных машин и стали готовиться к переходу в Крым. Наверное, его команда присутствовала 13 августа на торжествах на Соборной площади.
«Занятие Новороссийска было первым крупным успехом зарождающейся Добровольческой армии, – выступил с речью генерал Добровольский, управлявший Черноморской губернией. – Теперь ее доблестные части неудержимо движутся вперед, и близок тот час, когда они займут сердце России – Москву».[60]
22 августа 1919 года «Рион» самостоятельно вернулся в Севастополь.
Сентябрь – время белогвардейских побед. В начале месяца взяты Курск и Воронеж, разгромлено несколько красных дивизий.
«Наши армии в данный момент беспрерывно гонят советские части», – сообщали газеты и зазывали на концерты столичных знаменитостей (понятно почему оказавшихся в Крыму), в театры, кабаре и синематограф. В Севастополе состоялись свободные выборы в городскую Думу, на которых победили эсеры и социал-демократы, занявшие больше половины мест. Однако, сокрушалась пресса, «выборы отличались необычайным абсентеизмом – к урнам явилось 15 процентов всех избирателей».[61]
23 сентября в Севастополь прибыл главнокомандующий ВСЮР Антон Деникин. «Рион» стоял на рейде, и Дмитрий Быстролетов мог видеть, как крейсер с генералом на борту входит в порт. А если был в то время на берегу, у Графской пристани, то слышал приветствия встречающих и ответные речи. Генерал говорил о том, что борьба еще продолжается и льется кровь на всех фронтах, но русская армия идет к осуществлению своей заветной мечты, и нет такой силы в мире, которая могла бы остановить ее. А поскольку положение так хорошо, что уже нет необходимости увеличивать разруху, он только что подписал приказ о возвращении из армии всех учащихся – ради продолжения образования.
Всего через два с половиной месяца главнокомандующий издаст другой приказ – о поголовной мобилизации для подготовки офицерских укомплектований учащихся старше 17 лет и лиц в возрасте 17-34 лет, закончивших гимназии, училища, университеты. С каждым поражением на фронте, отметит потом Быстролетов в своих записках, на улицах появлялось всё больше таких скороспелых офицеров – в куцых английских куртках с узкими погонами, на которых чернильным карандашом были начерчены прапорщицкая полоска и одна звездочка.[62]
Но пока о поражениях никто даже не думает. 3 октября газеты радостно сообщили о взятии Орла.
«Достаточно посмотреть на карту, чтобы понять, какими львиными прыжками двигается наша армия вперед, туда, к сердцу России. Мы вправе сказать, мы счастливы засвидетельствовать, что наша армия стоит в преддверии Москвы! Это уже не утопия, не мечта, не творимая легенда, а легенда, претворенная в живую сегодняшнюю действительность».[63]
А что «Рион»? Он нес обычную тыловую службу; одно время использовался как плавучая казарма – в начале октября там размещались около 3000 солдат, в том числе вернувшихся из Франции. Летом 1919 года французское командование начало отправлять солдат расформированного Русского экспедиционного корпуса, а также бывших военнопленных в Одессу, Севастополь и Новороссийск.
«[Генерал] Лукомский рассчитывал, – писал в своих мемуарах вице-адмирал Ненюков, командовавший Черноморским флотом, – что из числа пленных можно будет пополнить Добровольческую армию, и даже были присланы специальные агитаторы, но эти расчеты не оправдались. Большинству пленных было совершенно безразлично, кто большевики, а кто добровольцы. Им хотелось только попасть скорее домой… Между ними были и распропагандированные, которые не скрывали своих большевистских вкусов. Одна такая компания, помещенная на старом пароходе, стоявшем у берега, начала даже агитацию среди команд об устройстве восстания и захвате города в свои руки. Контрразведка своевременно узнала об этом, и этот пароход был поставлен на рейд без сообщения с берегом. На другой же день вся компания зачинщиков была выдана и посажена в тюрьму».[64]
О чем говорили между собой, за спинами офицеров нижние флотские чины? Что думали вольноопределяющиеся? Горели ли желанием сражаться за великую, единую и неделимую Россию, в которой, как уверяли плакаты, будет новая, светлая жизнь для всех – правых и левых, крестьян и рабочих? Что видели, читали, слышали, когда доводилось сойти на берег?
В Северной Таврии рыщет партизанская армия батьки Махно – но газеты уже второй месяц пишут, будто его банды ликвидированы. Войска генерала Юденича вроде бы подступают к Петрограду, но на Кавказе неспокойно. Армия верховного правителя России адмирала Колчака так и не соединилась с Добровольческой, а отошла за Урал и теперь сдерживает наступление красных уже в Сибири. И деникинцы после победных реляций тоже попятились назад. Отступление от Орла командование ВСЮР называло временной перегруппировкой:
«Мы ведем серьезную борьбу с противником, которым руководит отчаяние. Оказываемое ныне коммунистами сопротивление является последним…»
Точно так же потом говорилось, что оставление Курска – эпизод чисто местного значения и глубокому продвижению красных на юг не бывать. 18 ноября генерал Субботин, градоначальник и командующий гарнизоном Севастополя, издал приказ:
«Злонамеренными людьми распространяются самые нелепые слухи о неудачах на фронте. Объявляю населению, что всё это вздор и нелепые сплетни, распускаемые врагами армии. Фронт Добровольцев тверд и дух армии непоколебимо высок. Если и бывают частичные отходы и перегруппировки, то это ни что иное, как эпизоды, неизбежные при всякой войне. Предупреждаю, что уличенные в распространении ложных слухов будут беспощадно караться».
Но беженцы – откуда тогда берутся тысячи беженцев?.. И каждый день – поезда с сотнями раненых (в городской управе уже не знают, как размещать эвакуированные лазареты). И почему в газетах всё чаще появляются пустые места – следы цензуры? А если беды нет, зачем генерал Субботин вдруг объявил о сборе пожертвований для армии? Слишком велик был контраст между словами и действительностью.
Севастополь жил в тревоге – и в то же время пил, гулял, веселился. Дошло до того, что сам главнокомандующий в гневе запретил продажу спиртного в ресторанах, трактирах, клубах и приказал закрывать их после одиннадцати вечера:
«В то время, когда на фронте напрягаются все усилия к остановлению натиска врага, в тылу идут кутежи, пьянство и оргии. В ресторанах, кафе, других увеселительных местах и притонах тратятся и проигрываются громадные суммы…»
Что хуже всего, спивалась армия. Та ее часть, которой следовало быть образцовой, – офицерство.
«В городе наблюдаются ежедневно пьяные и безобразные скандалы, учиняемые преимущественно проезжающими через Севастополь военнослужащими, – констатировало комендантское управление. – Причем нарушители общественного порядка настолько дико ведут себя, что ни уговоры, ни грозящая ответственность на них не действуют».[65]
Однажды Быстролетов увидел лежащего на бульваре пьяного подпоручика в красивой черной форме Корниловской дивизии – той самой, что брала Курск и Орел. Он узнал в нем своего знакомого по гимназии, учившегося классом старше. «Я постоял над ним в раздумье. Гм… Нет, Толстому приличнее быть рулевым…».
За образцовое исполнение служебных обязанностей его повысили в матросы 1-го класса (следующим шел чин рулевого). А год заканчивался ожиданием близкой катастрофы. Черноморское командование начало загодя и скрытно готовиться к вероятной эвакуации, что породило слухи, будто флот собирается тайком покинуть Севастополь и оставить город и армию на произвол судьбы. Контрразведка искала на военных судах заговорщиков. Большевистское подполье изредка заявляло о себе. В ночь на 19 декабря кто-то пробрался к осушенному доку портового завода, где для проверки и починки корпуса стоял «Рион», и бросил туда гранату. Быстролетов в это время дежурил на батарее дока.[66] Судно не пострадало – и ближе к весне было спущено на воду.[67]
На фронтах положение складывалось хуже некуда. Красные заняли Ростов-на-Дону и Одессу, тяжелые бои шли уже на крымском Перекопе. 13 марта 1920 года «Рион» направился к Новороссийску, откуда спешно эвакуировались Добровольческая и Донская армии. Матроса Быстролетова на его борту уже не было.
«Эти годы тогда представлялись мне бурей, а себя я считал листом, сорванным с ветки, уносимым в неведомую даль. Рядом гремели войны, менялись границы государств, сотни тысяч обезумевших и голодных людей бежали одни туда, другие – сюда. И я бежал тоже, прыгал через тех, кто упал, и падал сам…»[68]
Можно ли назвать трусостью нежелание погибать за то, во что не веришь? Генерал Слащёв, назначенный командовать обороной Крыма и призывавший сплотить все силы в борьбе за спасение России, позднее признавал, что в тот момент «всюду царствовало недоверие, части таяли, разгром разрастался». В конце января 1920 года случилось невероятное – белогвардейский мятеж в белом тылу. Добровольческий отряд капитана Орлова из Симферополя потребовал «устранить от власти» тех, кто своим бездарным руководством способствовал военн