ноздрей, лишь едва различимы тонки щели. Нависающий над лицом лоб крупный, покрытый корявыми и глубочайшими, словно русла рек, морщинами, заканчивалси кудреватыми, густыми бровьми напрочь загораживающими махонечкие очи, какого-то тёмного почти, шо чёрного цвету. Уста у энтого человечка были также внеобычны, широки да толсты ко сему прочему ищё и пучалися. А нижняя и вовсе выворачивалася, и оттого, шо подбородок прямой да большенький тоже як и лоб выпирал уперёдь, вона, вэнта нижня губа, покоилась на подбородке. Из-за оттопыренной губы оченно хорошо просматривались два ряда зеленоватых зубов, а из левого уголка рта стекала тонкой струечкой бела пузырчата слюна. На существе окромя обмотанного подле бёдер холста, на вроде бероской женской, токмо короткой, понёвы, зеленоватого цвету ничавось не имелось. Оно и ясно почему, ведь та сама шёрсть должно неплохо сугревала его коряво тельце. Борил оглядел человечка, аки гутарится, с головы до ног и ещё раз громко охнул, зане днесь на существе заметил свои чёрные сапоги, правда не снурованные, а на плече висевше туло.
Человечек, шагнув ближее к мальчику, гулко закряхтев, присел на корточки, да заглянув у егось зелены с карими брызгами очи, на ломанном бероском скузал:
— Зайша плока убивад… ок! плока, дак аки ды убил таво зайша… болна будид диби.
— Зайца, — с трудом разобрав о чём калякаеть жилец энтой землянки, принялси оправдыватьси Борилка, почувствовав як от сказанных услух слов загудела ударенна голова. — Я убил зайца, абы пожелвить егось.
Существо яростно замотало из стороны у сторону головёшкой, сице чё из евойного рта во все направления полётели пухлы снежинки слюны, и сердито молвило:
— Лиша мой, убивад могу тока я.
— А ты ктой таков? — поспрашал Боренька, узрев у мелких, растянутых очах человечка обиду.
— Я шишуга, — гордо вскидывая уверх свову здоровенну голову, гикнуло существо.
— Ах, — обрадованно признёс малец и пошевелил крепко стянутыми позадь столба руками. — Ты лесной дух, эт ладно… Тады ты должён.
— Я ни дука, — недовольно выдохнул человечек своим сиплым, низким голосом. — Я налода.
— Налода? — повторил мальчик, явно не понимая о чем балабонить человечек. А миг спустя разгадав то чудно слово, пожав плечьми, молвил, — обаче шишиги не народ, энто лесны духи и вони…
Однакось, рассерженно существо, протяжно закряхтев, будто тащило на собе чавой-то весьма не подъемно, протянуло правую руку уперёдь да махонисто расстопырив пальцы, короткими, крепкими и малёхо загнутыми когтьми, на вроде звёриных, прибольно стукнуло мальчишечку у лоб сице, шо от вэнтого удара у тогось наново закружилась голова. Человечек, мгновение помедлив, верно позволяючи Бориле проморгатьси, произнёс:
— Я ни шишига, а шишуга… ни дука я, а жидил лиша… Моя налода очинно дливня. Мы налода ни дука… И мы лубим лиша, звиля, пдиша. Мы укаживаим за озилами, лодниками, клучами и ни позваляем даким аки ды, убивад зайша, и не дока зайша.
— А, сице вы выходють не духи, вы люди, — поморщившись от тогось крепкого да болезного удара об лоб острых, словно острие стрелы, когтей, закалякал Борилка. — Я уразумел… уразумел… вы народ, шишуги. От-то я и не ведал, шо такой народ есть… думал шишиги энто таки масеньки духи лесны, охраняющи корни деревов от зла усякого, того, шо из Пеклу у Бел Свет иноредь хаживает.
Шишуга поднялси с корточек и выпрямившись посотрел на отрока свёрху униз, да покачал головой, ужось правда не так яростно, посему слюна стекающая по подбородку, не разлетелась в стороны, а лишь, сорвавшись с него, юркнула кудый-то ближее к земляному полу, и принялси разъяснять:
— Шишуги налод, и он окланяит колни диливив од злобнык лудий, кодолыи пликодяд в наши лиша, абы лубит дилива, убивад зайша и пдиша.
— Я убил зайца, занеже был голоден, жёлал пожамкать, — ответствовал мальчик, стараяся втолковать такому сёрдитому человечку, шо ни о чём дурном, ни помышлял.
— Гы… гы… гы, — загигикал шишуга, и потер меж собой волосаты ладошки. — Голодин… и я голодин, подому съим дибя. Ды болшой и дакой кушный.
— Неть! неть! — испуганно вскликнул Борилка припоминаючи полученный по лбу удар, и понимая, шо человечек кажись ня шутить, да дёрнулси уперёдь намереваяся разорвать связывающи егось путы. — Я вовсе не кусный, и шамать мене не стоить… зане я до зела горький… горький. Тьфу и у роть неприятно брать.
— Кгы… кгы… кгы, — тяперича шишуга не смеялси, а похоже закашлял. — Кушный… кушный.
Существо казало те слова да немедля развернулось и медленной поступью, усё ащё покашливая, пошло тудысь у тёмну часть землянки. А Борила узрев уходящего шишугу, ощутил аки на голове у няго сами собой поднялися дыбом волосы, по коже спины колкой волной пробегли крупны мурашки, и во душе, на какой-то сиг, появилси дикий ужас, жёлающий вырватьси из приоткрытого рта. Токмо малец поспешно сжал плотно уста и принялси шибче рватьси воперёдь, стараясь разорвать ужу связывающу руки.
Скрывшегося, у сумраке землянки, человечка, в энтот раз, было усё ж можно разглядеть и мальчоночка видал як тот чуток пройдя, остановилси осторонь левой стены и, покряхтывая, наклонившись, поднял чавой-то с пола. Кадыличи ж он сызнова распрямил свой стан, и неторопливо развернувшись, направилси к мальчику, Борилка задышав ищё тяжелее, с большим усердием принялси рвать сдерживающие егось путы. Потому как приближающейся шишуга нёс во руках ту саму здоровенну дубину с набалдашником, каковым судя посему и был приветственно огрет мальчишечка по лбу. Человечек подошёл ближее к отроку и занёс над ним дубину, ноли коснувшись ейным набалдашником свода землянки.
— Погодь, погодь, — гикнул мальчоночка, и, задравши голову, уставился на занесенную над ним дубину. — Глянь чавось у мене на груди есть.
— И чиго дам? — слегка покряхтывая, вопросил шишуга, продолжая подпирать дубиной потолок свово жилища.
— У тама знак Асура Велеса, — торопливо ответил Борилка и повел очами в сторону груди. — Ты як лесной житель, должён подчинятьси Велесу поелику…
— Никаму я ни подчинаус… сыг… сыг, — чуть слышно рыкнув, скузал шишуга. — Я диби ни дука, я лудя.
И человечек, сувсем немножечко согнув ноги у коленях, отвел назадь дубину с округлым набалдашником, запрокинув туды не тока руки, но и усё тело, да абие, резко, низвергнул её на голову отрока.
— Ай! — токась и вуспел выкрикнуть малец, да у последний морг увидав летящу в его направление дубину, склонил голову униз подставляя под тот удар не лоб, а затылок, шею и спину.
Раздалси довольно громкий звук, будто ктой-то сломал вельми крупну ветвь у дерева, таче Борилка вощутил сильну боль в подставляемой им спине, и голове, да вдругорядь пред евойными очами проплыл густой чёрный мрак, усеянный с водного краю яркими белыми крапинками света.
Верно, како-то времечко, та темина парила пред глазами мальчика, засим белы крапинки света нежданно вспыхнув начали мерцать, будто звёзды во ночном небе, а ускорости и вовсе принялись увеличиватьси, разрастаяся уширь, поедая усю мглу. Немного погодя они полностью поглотили ту плотну темриву, заполнив очи отрока сначала белым, а опосля бледно-голубым светом. Мальчоночка, пару раз моргнул, и узрел поперед собя кучу сухого бурого мха, да лежащи на нем раскиданны у разны стороны ноги. Медленно покрутив головой, Боренька почувствовал резку боль сразу у главе, шее и спине. Он ащё раз порывисто моргнул, тряхнул свисающими, устремлёнными к долу волосами, и неспешно подняв склоненну, и точно повисшу удол главу, распрямил шею, стан, да осмотрелси.
Малец усё так же находилси в землянке, привязанный ко столбу, в шаге от няго на земляном полу валялась дубина, да туло, а недалече, в светлой части жилища, приткнувшись ко стене, свярнувшись калачиком и укрыв голову руками лёжал шишуга, над оным лётало цельно облако масеньких, жёлтых бчёлок. Они нещадно жалили человечка и у лицо, и спину, и руки, и ноги, да несмотря на шёрсть, по-видимому, причиняли дюже болезненны страдания. Шишуга легохонько да вельми жалостливо постанывал, и, стараяся отбитьси от бчёлок, инолды отрывал руки от головы, мотылял ими тудыли-сюды, жаждая разогнать расшалившихся махунечких животинок. Обаче, при энтом он открывал свово и вовсе ничем не прикрыто лицо, у кые немедля, прямёхонько у бледно-буровату кожу, впивались сёрдиты бчёлки, кусая ащё шибче да злее. Шишуга тадысь издавал продолжительное: «А… а… а!..» да пронзительно всхлипывал, будто сбираясь ревмя зареветь.
Борила задрав, тяжёлу от боли, голову, поглядел увыспрь. Там, над ним, совсем близёхонько также витали бчёлки. Чай вони, вылетаючи из раны, оставшейся на главе и спине, да кружа над волосьями отрока, не жалили егось, а даже наобороть точно старались помочь. Еле слышно жужжа, бчёлки, порывисто дергали своими крохотулечными ножками, и, ссыпали с них на мальчоночку мельчайше крошево златого света, от которого боль у ранах вроде як утихала.
— Бчёлки, бчёлки, — заплетающимся, неповоротливым языком вымолвил отрок. — От пут мене освободите.
Бчёлки словно смякнув, о чём просить мальчик, сей же миг порхнули униз, да воблетев привязанного ко столбу Борилку, зажужжали обок стянутых ужой рук. Како-то мгновение вони настырно и весьма шумно там жужжали. А чуток погодя малец почувствовал як сила пут стала слабеть, тады он резко потянулси уперёдь, да, единожды с энтим напрягая усю свову мощь, дёрнул руками у стороны. Раздалси тихий скрып и остатки, подобно обожженных у местах, иде трудились бчёлки, верёвок распалися, высвободив руки отрока. Борила припал спиной ко столбу и поднеся руки к очам осмотрел их. Кожа на запястье тяперича була не смуглой, а сине-жёлтой. Огладив перстами те саднящи места, вон поморщилси, да подняв праву руку увыспрь, ощупал голову, из раны коей усё ищё сочилась юшка, оборачивающаяся у бчёлок, а длинны волосы висели какими-то спутанными клоками. Опираясь спиной о столб, покачиваясь вправо або влево, мальчишечка тяжело поднялси на ноги, на чуток застыв у таком положеньеце, шоб прийтить у собе, да прогнать завертевшихся сторонь очей голубоватых капелек света.