— То я ни им… а ты ишь… а Гуша тако башковит подить и помаить… и ты… и… — шишуга обвел взглядом воинов да склонил, у то всё времечко задранную кверху, голову униз, да абие у няго на спине точно вырос большущий горб. И Гуша обращаясь толь к оземи, толь ваще не понятно к кому, сказал, — и воины будут ишть…
Возьмити… возьмити Гушу… Гуша падёть ш вами, можить надёть шишугушку, котола ни знаить, шо Гуша шилдиты и выть замуж за ниго…
— Ха…ха…ха…, — громко грянул со усех сторон смех, и воины вутирая носы аль глаза, спешно прижимали руки к животам сдерживаючи веселье желающее вырватьси из них наружу.
— Эвонто, — наконец прорезалси голос у Быляты и вон опершись рукой о плечо хохочущего сына, молвил, — ты Гуша у такой противный, шо ни водной шишугушке не мил, и вони на тя не глядять, оттогось ты к нам и прицепилси, надеясь у дальних краях разыскать собе невесту… Ну, а ежели у тех местах не живуть шишуги, як тады быть?
— Ох…хох, — горестно выдохнул Гуша, и вывернув свову нижню губу, пристроил её на подбородок, да немного погодя, верно обдумав слова старшины воинов, ответил, — ну, коли шишуги тама ни живуть, таки хоть плойдушь Бил Швить пошотлу, собя иму покажу.
— Кхе… те похоже не стоить Бел Свету казатьси, — встрял в разговор Сеслав да зачесал ладонью на главу свои рыжие волосья, вупавшие от дуновения ветерка на лицо. — Вжесь ты мне поверь…
Упавостью ты не блещишь… и окромя — охо. хо! ничавось вызвать не могёшь.
— Вжи я ни блищу, но ты тожи холош, — мгновенно откликнулси Гуша и вздернув выспрь голову, вызарилси на Сеслава. — Усё у тя лико, коли ты то ни видаишь, лашпалашовано шотлить ни плиятно… во ак…
— А ты и не сотри, ежели не приятно, ужось не прошу я тя о том, — усмехаясь ответил Сеслав, и провёл пальцами по поверхности пузатого шрама.
— А я и не шотлю… больно надо мни шотлить, — тутась же загутарил в ответ Гуша и лицо его исказила кака-то кривизна сице, шо верхня губа изогнулась управо да приподнявшаяся увысь щека поглотила правый глазь, и шишуга немедля превратилси в страшного вуродца. Токмо эвонто состояние лика длилось недолзе и ускоре вернулси прежний вобраз Гуши, може не оченно приятный, но усё ж терпимый, и тадысь шишуга продолжил, — я ушё шотлу на Быляту, — тяперича Гуша широкось расплылси у улыбке и заискивающе посотрел на старшину воинов. — Былята тут цалёк, шлавнийший, шильнейший, шталейший… Он ушё лешаеть.
— Не-а…, — покачивая головой принялси пояснять, заглядывающему яму у очи шишуге, Былята. — Я туто-ва не царёк… и рядить будем усе сообща, як то у ны и положено… у ны у беросов. И Сеслав, — воин кивнул у сторону стоящего обок соратника и снял широку ладонь с плеча сына. — Тоже будять решать: брать тя аль за язык взад к дереву прицепить да сице и оставить… Зане не должно то гостей по голове бахать дубиной, ко сему прочему ищё и мальца махого, то исть Борюшу нашего…. Эвонто я тобе, Гуша ищё тады в зачурованном твовом лесу хутел сказать, оттогось у дверь во твоё жилище и стучал… Да ты больно плотно её прикрыл и верно мово стука не слыхивал. Шишуга ураз от тех слов Быляты перьстал улыбатьси, оно как ему вельми не хотелось задерживатьси у ентом чужом березняке, да ащё и быть привязанным к дереву за столь необходимый ему язык. А посему Гуша испуганно оглядел лесны просторы точно намереваясь свершить побег, но на помочь ему пришёл Борилка, вон обошел Сеслава, и, подойдя к старшине воинов дернул егось за рукав, и втискиваясь меж соратников, подняв голову, произнёс:
— Дядька Былята, его… эвонтого Гушу стоить пояти с собой.
— Эт… чё сице? — удивленно пожав плечьми, вопросил Былята.
— А оттогось, шо вон лесной человек, — загутарил мальчик и кинув взгляд на приободрившегося от заступничества шишугу, порывисто закивавшего своей огромной главой. — И вон на усяком языке могёть балабонить, утак осе в байках наших сказываетси… Бачиться там, шо лесны люди, усе языки знають… Оно слыхал бы ты, аки вон непонятливо говаривал при нашей первой встрече, а чичас сице хорошо балабонить… усё… усё ясно… А язык у няго какой длинный видали вже… он из любой ямищи вытащить… тако крепкий.
— Энто ты насчёт языка точно подметил… не длины конешно, а тогось, шо лесны люди на усяких разных наречиях говаривают, — согласно молвил Сеслав. И вобращаясь к соотчичу, отметил, — стёжка у Торонец дальня, йдёть не токась чрез болота, но и чрез леса, а посему нам толмачь нужон… толмачь… тот каковой перьводить наши слова будеть.
— Ой! Гуша такой башковит… такой, — радостно выдохнул шишуга, понимая, шо чичас решаитьси его судьбинушка. — На лубом… лубом языки говолить могёть… на лубом…
— Ну, чавось робяты, — обратилси Былята к соратникам и обвёл их взором. — Бярём егось як толмача, аль неть?
— Да, ужось берём, куды ж тяперь его дёвать, — вступилси за шишугу Сом, когды и остальны воины согласно закивали, понимая, шо с таким языком, аки у Гуши вони однозначно не пропадуть и ужось засегда смогуть его использовать як толмача аль як крепку, хотя и склизку, ужу. Оно як вопрос о шишуге был единогласно разрешён, воины развернулись и побрели к кострам, которые от долгих разбирательств и разговоров ужось почитай прогорели. Борилка же ласковенько просияв шишуге и позвав его за собой, отправилси вслед за старшими. Гуша одначе не двигалси с места и усё также стоял, вжимаясь спиной в ствол дерева, будто не до конца осознавая, шо неприятности обошли его стороной, да тяперича вон у безопасности. Кады ж он то домыслил, а воины занялись своими делами, став умыватьси у прозрачной водицы ключа, да принявшись готовить итьбу, шишуга напоследях отступил от берёзы и содеяв несколько боляхных прыжков у направление путников, засим также резко перьйдя на шаг, приблизилси к костру за которым расположились Былята, Сеслав и Борил. Гуша ащё раз пужливо оглянулси, проверяя— нет ли како нападения и мгновение спустя опустившись на оземь, присел подле мальчика, лежащего на охабне и взирающего на голубо небо, проступающее скрозе белизну ушедшей ночи. Отрок перьвёл взор с небушка на шишугу, усё ищё беспокойно таращившегося на Сеслава, и вопросил:
— Гуша, сице энто ты у зарослях куги на Ковыльке пряталси? И усё ноченьку, як выразилси дедко Луговой, пакостил тамось.
— От… то я вбыл… тока я ни пакоштил… ни-а… я на ваш глядил… и ил… сю ночь ил… оно аки там на личьки много вкушношти жавёть, — вутветил шишуга и надсадно вздохнул.
— Кхы, — вухмульнулси малец и нанова молвил, — а чё — то я не скумекал… пошто вы с отяпами воюете… чавось делите? Шишуга поднял праву руку, и вострыми когтями почухал шерсть на голове, а таче пояснил:
— Да ни-и… ни воим мы ш ними… так тока змиями индовитыми и дубинами пиликидываимшя… да ужось шыздавна пиликидываимшя.
— Интересно, а чё вы тады на ездову полосу не выходите? — поспрашал Борилка немножечко попозжа, разглядывая морщинистый лоб шишуги.
— Оттогошь шо низя нам туда выходить, — сказал Гуша и повертал у разны стороны главой вроде як проверяя никто ни чё дурного не жёлаеть с ним сутворить. — Кады-та давным… дамно, у то шызвику було… хаживали по Бил Швиту Боги, я тады ащё ни лодилси… И лаз ихал на швовом шилиблиштом кони Ашул Шималгл, он тады вжи… Обаче малец перьбил каляканье шишуги, и, приподнявшись с охабня, опершись на него локтём, да подперев ладонью щёку, изумленно вуставилси на Гушу, перьспросив:
— Ктось… ктось хаживал, — но морг спустя догадавшись о чём речь, сам же и ответил, — а…а… Асур Семаргл, ты жёлал казать Бог Огня, Светозарый Семаргл.
— Вон…вон шамый, — закивал своей головёшкой Гуша, подтверждая слова отрока. — Ашул Шималгл ихал на коне…был Бог молодый шувшим… уный такой… голячий… А втады долог ни було и отяп зимли подходили плямо к зимлям шишуг… и мы сё влимя билишь и билишь с энтим плиплотивным налодцим…… плишлыми они потому как вбыли… плишли нивидомо откуда… пошилишь и давай лугатьши и длатьши… бида плям… И билишь мы с ними— то они вилх билуть, то мы… А тут Шималгл… идить вон идить, а отяпы давай у ниго змий индовитых кидать, ну, а шишуги то штилпить ни шмогли, шоб у Шималгла змий пулять да швылнули у отяп дубыни… От так одна дубыня Богу по голови и повпала… Шушайно, но попала, а змиюка отяпинская значь на коня впала, да кушанула у тот шамый… тот… а клуп. Кушанула… а конь як жалжёть… больно иму знать… А Шималгл голячий… молодой лассилдилси, мячом швоим махноть и ушё… ушё…
— Чагось усё? — вопросил казавшийся со стороны бестолковыми мальчоночка, и кивнул, задумчиво уставившемуся удаль шишуги, поощеряя гутарить преданье дальче.
— Ушё… долога миж нашими цалштвами плолегла… да и шами земли стали очалованными… ни шякий туды могёть войти, — вздыхаючи пробачил Гуша, и пожал широкими плечьми, вже как-то до зела расстроенно.
— А як же мы туды забрели? — спросил малец.
— Навилно, ктой-то вам туды плоходь вуказал… можи налочно, шоб мини вы могли у путь взять… а то аки у дальний доложки без толмача… никак ни можно, — шишуга сызнова смолк и не мнее горестно выдохнув, подтянул улегшуюся на подбородок нижню губу, да вутёр стекающую из левого уголка рта тонку струйку белой, пузырчатой слюны. — Мы лидко уходим, — вмале продолжил он бачить, — с наших зимиль… там жи дом наш… а дом знашь аки тяжило покидать… Но мни надо… Надо жину найти… да и вам биз миня никак… кто ж толмачом будить… кто ж поможить… А жинку хочу найти таку ж ак и я, шоб вбыла лашклашавица… и шоб лоб большой… и главное шоб лялизка клепка… а то без лялизки никак… Нежданно Гушина нижня губа и вовсе кажись вопустилась к долу, укрыв своей безобразностью увесь подбородок, рот стремительно открылси и оттуда, прямо-таки выстрелив, словно стрела, полетела уверх та сама длинна и крепка лялизка. Язык подлетел довольно высоко, уже не меньче двух косовых саженей, и громко плюмкнув, с той же быстротой вернулси обратно у роть шишуги. Правда Борилка вуспел заметить, шо на его конце тяперича поблескивало тело и две пары голубо-серых сетчатых крыльев. Гуша втянул в роть язык, и, судя по виду, прилепленну к няму стрекозу, да немедля плотно сомкнул губы и неспешно принялси перьжёвывать пойманное. Малец лежавший обок с шишугой и наблюдающий за эвонтовой удивительной охотой, немногось поморщилси и произнёс: