— Меня… а опосля внегда воины отказалися, Орла, — ответил Борила, и, сняв с плеча друда руку, поправил киндяк укутывающий ежа. — Тока мы ужо были предупреждены Ичетиком, шо друды могуть требовать платы… и посему Былята да Сеслав не согласилися итти у гости, да стали сразу про енту плату спрашивать… А когды отказались нас отдавать… тадыличи усе друды вушли… да восталси лишь твой дядька Лепей. Вон позвал нас у гости так… по-доброму, без усякой благодарности.
— Он такой… мой дядёк Лепей… он очень хороший, — вулыбаяся молвил Липка и перьвёл взгляд с вечереющего небушка на Борилу. — Он замечательный и самый добрый… настоящий друд.
— Борюша, Липка! — послухалси окрик Былята прерывая у ту болтовню. — Иде вы робятки! Айда жамкать!
— Тута мы… тутась…, — откликнулси Борила и мотнув главой у сторону видимого да улетающего у небеса дымка, отметил. — Пойдём, шо ж… ны зовуть… И помни Липка… возвярнёмси и заберём тобе отседова… вуйдём ко людям… и тя, и дядьку Лепея… и друга твово Лесина возьмём… и усех тех кто пожелаеть покинуть эвонти места.
— Ладно так и порешим, — согласно произнёс Липка. И направил свову поступь вслед за уходящим к костерку мальцом, крепко прижимающим ко груди очередной дар спешников Велеса. Кадыкась два отрока подошли к месту ночлега, то узрели, шо посторонь снятого котелка с похлёбушкой, от каковой отходил густой белый пар, установленного на покрывающей землицу хвое уже расположились усе и даже Гуша, оному выделили ложку. Токмо Былята продолжал стоять у полный рость, беспокойно обозревая краснолесье, да поджидаючи робят, а як их увидал, довольно осклабилси и вустремив очи на ежа, завёрнутого у киндяк, вопросил:
— Борюша, а эт… чавой-то ты принёс тако?
— Эвонто Ёж… егось нам Подкустовники повдарили, — сызнова начал пояснять мальчоночка, и неторопливо двинулси к своим вещам, кои лежали недалече на оземи. — Вон ны у Торонец поведёть… утак ему духами велено.
— Ёж…Ёж…, — озабоченно прокалякал Гуша и воблизал длинным, зелёно-серым языком пусту ложку. — От не люблю я ежий… ужось вони дюж колючи…
— И не люби, — вразумительно произнёс мальчик и вопустившись пред котомочкой на присядки начал раснуровывать снурки да вубирать туды свои дары. — Нешто нам надоть, шоб ты егось любил… Оно и добре то, шо ты Ёжа не любишь… значь не пожелаишь схрямдить як ванова червячка.
— От наново… от…, — закатывая и без того малешенькие глазки и выражая на своём лике дюжую обиду откликнулси Гуша. — Усё миня попликають… попликають… Овый лаз… овый лаз ошибьси… хотел систь… вдумая, шо ентов жук хочить сожлать виночек Лугового… и сици скока тачи вуплёков услыхал… скока слов бланных на мене було сказано… Ох! и чавось я тако несчастный… лазнисчастный…
— Ты, Гуша не несчастный… оно ты так зря на собе наговариваешь, — загутарил Сом, лягохонько помешивая ложкой похлёбку, шоб быстрей её вохладить. — Ты у нас ненагрыза.
— Ктось… ктось? — недоумеваючи перьспросил Гуша, и, вылупившись на Сома подтянул свову нижню губёнку сице, чё прикрыл ею не тока верхни уста, но и приплюснутый нос.
— Ненагрыза, — повторил Сом, и, мотнув главой Борилке, указуя идеже тому садиться, протянул подошедшему мальцу ложку. — Эвонто так беросы кличут брюзгу… каковой усё времечко со всеми грызётси… усем вон недоволен да вечно причитаеть.
— Ну… вколь он ненагрыза, — усмехаяся молвил Орёл и придвинулси к котелку ближее. — Сице ну-кась его тады вуставим у друдов занамест платы… али як дар.
— А, что мы вам такого плохого сделали, — поспешно откликнулси Липка и широкось расстялив по оземи свои восемь ног присел сторонь Сеслава. — Что вы порешили такого некрасивого ненагрызу нам оставить… Да, неужель, мы вас так разобидели, что вы в наказание покараете друдов таким всё поглощающим урюпой.
— Ким…кем? — дрогнувшим гласом вопросил шишуга и тяперича загнул губу у другу сторону пристроив её на подбородок.
— Урюпой— это мы так хныкалок, нюнь, рёв и плакс величаем, — звонко засмеявшись ответил Липка, перькладывая ложку из водной руки у другу. — Тебя Гуша надобно было именовать урюпой ненагрызной… ха…ха…ха.
— Эт точнёхонько ты Липка приметил, — поддержал друда Крас и потрепал рукой евойны жёлты волосья, слегка взъерошив их. — Урюпа ненагрызная сице и будём егось кликать… А то и вовсе не споймёшь чёй-то твово имечко Гуша значить… Гуша…Гуша, а утак сразу и не узришь каков вон ты… Ну, а урюпа ненагрызна так усяк поймёть чё то плакса брюзгливая… ха…ха…ха! Вопосля слов Липки легохонько засмеялси Борилка, шоб значить не вобидеть расстроенного шишугу, но кады пробалабонил у ту речь Крас зараз засмеялися усе… ужотко так смешно выдумал парень. И покуда Борилка и Былята пристраивалися обок котелка, а Гуша недовольно закручивал аль вывёртывал свову нижню губу, по-видимому, обдумывая чавось тако сказануть грубое, Сом велел приниматьси за итьбу. И хотясь раньше шишуга николи не жевал похлёбок, обаче после посещения друдского поселения порядил изменить собе и паче не отказыватьси от обьчей трапезы. А посему усе торопливо начали хлёбать из котелка, да и Гуша, крепенько сжимая у руках ложку, оной судя по сему егось одарил Лепей, присоединилси к жамканью, и не мнее быстренько стал выхватывать из котелка куски мясца по-жирней, да по-больше, при ентом не мнее скоренько отправляя выловленное у роть. Кадыличи котелок вопустел, да были съедены и зажаренные над костром зайцы, Гуша радостно похлопал собе по бурому шерстистому животю и неторопливо, растягиваючи слова, произнёс:
— Гуша… Гуша инто коли на белоский гуталить знасит губошлёп…
Вэнто тако ладнинько имичко… Одначе шишуге не дали договорить, занеже уначале зычно захохотали Борилка и Липка, апосля их поддержали Крас и Орёл, ну! а таче и усе други воины загалдели… И даже Щеко последне время не дюже часто улыбающийся и давненько не смеющийся также громко поддержал гоготанием соратников, меж смеху молвив:
— Эт про тобе Гуша вернёхонько гутарено истый ты губошлёп… хотясь можеть правильней балякать ротозёпа.
— А… чё… чё… вы тутась загоготали точно гуси на озелки, — недовольно проворчал Гуша и на миг стал похож на виденного Борилой Боли-Бошку. Шишуга резво вскочил на ноги и обозрел сердитыми вочами сидящих воинов и ужесь прямо-таки лежащих на оземи мальца да Липку, каковой ко сему прочему задрав кверху пару ног помахивал ими, рассыпая округ собя комья землицы.
— Губошлёп, — продолжил пыхтя шишуга. — У ны то очинно почётно имячко… очинно… И ни сякому воно можить достатьси… Да мой отец… исли хотите знать… он лади вэнтого вимячка дальши сех лялизку пулял… эт… значь, шоб иго сынку тако касивое имячко досталось.
— Гуш… а ковторое ж у вас тады некрасиво имячко? — совсем на чуток прекращая свой безудержный смех поспрашал Крас, и глянул на шишугу, светло лико парня утак раскраснелось, будто вон тока вышел на Бел Свет из жарко натопленной баньки.
— Исть… исть… у нас некласивы имячки… не ладненьки вони, — горестно вздохнув ответил шишуга, и сделал пару маханьких шажочков у бок, он слегка вздёрнул главу и наморщил свой и без того изборожденный полосами лоб. — От к плимелу: чупа… аль хананыга… а ащё фефёла…то ж ни чё ладного…
— Погодь… погодь, — не мешкаючи откликнулси Былята и вутёр тыльной стороной длани набрякшие на вочах слезинки, вызванные развесёлым смехом. — А чавось они возначають… а то нам сице сложно понять да воценить у те имечки… хороши вони аль дурны.
— Дулны… дулны…, — начал пояснять Гуша и покосилси управо идеже подле ели громко зажужжал кавкой-то чудной ярко-жёлтый жук. — Чупа— енто значить глязнуха… хананыга— шатун по гостям, у тако имечко сувсем бранное у шишуг… Ну! а фефёла— плостофиля… От то лазви холосо кады дочу твову… таку ласкласавицу… с большиньким лбом и клипкой лялизкой кличуть плостофиля… бе…бе…бе… А Гуша…
Гуша воно ладненькое такое, — и при эвонтих словах шишуга довольно ощерилси придав свому лицу приятность.
— Гуша, дэ-к як же губошлёп можеть быть добреньким вымячком, — вопросил Сом, и, встав на ноги поклал грязны ложки унутрь котелка, да подняв евось направилси к звонкому родничку, протекающему недалече, абы значить обмыть посуду у студёной водице, обаче заметив, — эвонто верно твово отца вобманули… Аль вон пулял свой язык не туды, куды було велено, оттогось его сынку и досталось тако непривлекательно имячко.
— Ох! Мног ты понимашь плевлекательно аль неть, — негромко произнёс шишуга и нежданно резко повернувшись боляхными прыжками вунёсся у сторону могутной, раскидистой ели, идеже не давно жужжал тот самый жёлтый жук. На ходу при том зычно прогамив, — у…у…у… самогось то имячко…о…о сов. в…но у лы…ы…бы.
Глава двадцать третья. Предание про Индру
— Ну, вот, — молвил Липка и обвел усеми своими четырьмя руками лежащие упереди него просторы. — Это и есть земли змея Цмока… друды ещё их величают мёртвыми землями… Хотя может это и неверное название. Путники стояли почитай на краю краснолесья и сотрели удаль на земли змея Цмока. Ели тутась ужо не росли, а разбросанно ютились лишь низкие, изогнутые сосенки да не мнее кривинькие пихты. У те дерева казались какими-то вобиженными, а высохшие их стволы, точно вумерли прям на корню, сбросив с собе не токмо обременительную хвою, но и усе ветоньки, начиная от тонюсеньких и заканчивая толстыми… И тяперича вони вельми тоскливо похрустывали да подвывали клонясь к оземи от неудержимо носящегося по просторам земель ветра. Впереди ж странников и вовсе расстилалось безлесье, идеже не зрелось сосенок и пихт, росли у там каки-то ползучие прижимающиеся к землице ивы да берёзоньки, будто укрытые свёрху мхами або обряженные у эвонти буро-зелёные наряды. Уся землюшка была схоронена под теми ж буро-зелёными мхами да подухообразными высокими кустарниками и травами.
— М-да…, — оглядывая ентот неуютный край, которому не видалось конца протянул Былята. — Эт… таковой землюшки я ащё николиже не зрел… И верненько молвлено — мёртвая… Вродь даже никако зверья и не видненько.
— Неть…, — покачивая главой откликнулси Борилка, и вубрал со рта залетевшу тудысь прядь волосьев. — Здеся много зверья… У там далёко, — и отрок протянул руку уперёдь. — Видать большо стадо…