— Ха!..Ха!..Ха!.. — слышалси с усех сторон громкий и такой обнадёживающий жизтью радостный смех.
— Ничавось, — на малость прекращая смеятьси, молвил Сеслав и вутёр очи, оно як на них ово ли от порывистого ветра пролетевшего недалече, ово ли от смеха выступили капельки водицы. — Быляте нашему чё надобно… Надобен правый рукав каковой на евойной рубахе сгорел… а на вэнтом костыче он целенький, хотясь и покрыть латками… Ни чё… ни чё сносишь ты ентов костыч Былята.
— Ужесь ты евонто Сеслав верно подметил… такой костыч я няпременно сношу, — кивая главой да подходя к своей вельми изношенной обновке, прогутарил старшина воинов. — Як же не сносить… раз вэто така рвань… Тако отрепье не тока я, но и Борила быстрёхонько доносит… Ну, а ты… чавось Борюша свой дар с оземи поднять не желаешь? Да, вобозреть… сице балабонить примерить обновочку. Былята протянул руки навстречу к держащему костыч Орлу и тот не мешкая, перьдал воину дар Боли-Бошкиного киндячка. Приняв енту рвань Былята распахнул егось да начал одевать на себе. И як токась надел… у тот отрёпанный костыч, сомкнув края на нём встык друг к дружке, да слегка поморщившись от болезненности в обожжённой руке, неторопливо застегнул евойные узелковы пуговицы из снура… а посем казал у тот дар соратникам, немножечко повертавшись. Смех ащё паче зычный наново взорвал енти неприютные, сёрдитые земли, потомуй как на спине у костыча находилися здоровенные, почитай с кулак, дырищи, таки же дыры были на груди и на правом рукаве, идеже вони чуток прикрывались лоскутными заплатами. Левый рукав был и вовсе оторван почти, шо до локтя и висел там драными отрепьями.
— У… да, отец… добре у тобе наряд… ничавось не прогутаришь… дивен так, — посмеиваясь откликнулси Крас, прервав укладывание у котомку еды в торенку, да залюбовавшийся даром духа. — А чё ж усё ж надоть быть благодарным Боли-Бошке… правый рукав у оном и есть нужда цел….Аття! Аття Боли-Бошка за добренький такой костыч! И сызнова раздалось то дружное гоготание, кое присуще людям светлым, сильным и чистым, не щадящим свои жизни во имя земли и народа, а посему умеющих ценить и саму жизть, и смерть.
— А я…так мыслю, возьму луче свой охабень у стёжку… сице теплее будять, — протянул Борилка, расстроенно поглядывая на Быляту который клонил главу у бочину, выгибая шею, желаючи рассмотреть як выглять евойна обновка сзади. — У мене в таком костыче надобности не имаетси… пущай егось Боли-Бошка собе сберёть… верно ему нужней, абы значить сверху на зипун надёвывать.
— От ты тако не выдумывай…, — немедля молвил Сеслав, вон вже перьстал смеятьси и лишь маленько вулыбаясь крепил ножны к сыромятному, широкому поясу на стане. — Костыч непременно надень, усё теплее будеть… А охабень сверху накинь.
— Идеже тяплее, — возмущённым голоском откликнулси Борилка. Мальчик прытко подскочил к дару духа, порывисто наклонившись, поднял положенный ему костыч с земли, вухватив егось водной рукой за ворот, да выпрямившись враз повернулси, прижав енту одёжу к груди и казав её воинам. И вдругорядь ужесь прямо-таки зарокотал, почитай стихший, смех. Зане костыч отрока был сувсем никаким… егось не можно було даже назвать дранным аль ношеным. Чудилось костыч ктой-то, оченно гневливый, пыталси порвать, но, по-видимому, справилси с энтим не доконца, обаче оторвав у негось воба рукава, а весь остальной холст доведя до отрезанных долгих лоскутов, не дюже широких, которые при дуновение ветерка ано малёхо трепыхались, будто жаждали и вовсе расстатьси с ним.
— Ты… навелно, — встрял в ентот весёлый смех Гуша, и, приподнявшись на локотке, вуперши егось у охабень, выпучив уперёдь свои маненькие зелёные глазки, заметил, — ии нуждалси… От тяби Боли-Бошка таку длянь и подалил.
— От…от… мене подарил, — захлёбываясь от возмущения, ответствовал Борилка, и оторвав от груди одёжку протянул её навстречу шишуге. — А я тяперича его тобе перьдарю… ты им вукрыватьси будешь…, — мальчик смолк и глянув на ту рвань кою ему даровали, расстроенно покачал главой. — Луче ты на негось ляжешь… а охабень я свой приберу… У нём точнёхонько не змёрзну.
— Дэ-к… повеселил нас Боли-Бошка на славу…. на славу, — бурчливо отметил Гордыня, и, поднявшись с нарубленных камышей, оные притянул к костерку, да на которых сидывал, встал у полный рость, зачесав растопыренными пальцами пряди тёмно-пошеничных волос назадь. — Чё ж водевай Борюша охабень, а энту дрань мы и прямь як подстилку будём использовать… Одначе, ты, Орёл киндяк Боли-Бошки подыми и Ёжа у него пристрой… хоть вон и рвань даёть, а усё ж одёжку… мало ль чаво можеть случитьси, пригодитси ащё. Гордыня, медленно приблизилси к Гуше, каковой без задержки повалилси на лежанку и вухватил крепенько охабень отрока, не желая с ним расставатьси, да замотыляв главой, тяхонечко заскулил… вызывая у тем самым жалость к собе. Токмо на воина у те жалки стенания не произвели положенного действа и вон высвободив из цепких рук шишуги одёжу мальчонки, поднял её и повернувшись, направилси к Борилке.
Несчастный Гуша ужось ни на чё ни надеясь, тоскливо подвыл да ащё сильнее затрясси от холода або хвори, кыя поедала егось тело. Гордыня, меж тем, обойдя костерок, и сидящих иль стоящих окрестъ него воинов, подошёл к мальцу. Появ подранный костыч, который тот сжимал у руке протягивая Гуше, воин перьдал его Орлу да киваючи главой на болезного поручил у тем самым накрыть его им, а сам принялси спомогать надевать охабень Бориле. Расставив широкось руки, и следя вочами за злобной Лиходейкой, отрок продел их у махонисты разрезы одёжи, а опосля они сообща с Гордыней начали застёгивать на одёже пуговицы вздевая их у петлицы. Кады ж охабень был застёгнут Гордыня оправил на спине мальчугана четырёхугольный откидной ворот— величаемый кукля, доходивший почти до середины одёжи.
— Благодарствую, дядька Гордыня, — молвил мальчишечка, а воин ураз привлёк евось к себе и нежно приобнял.
— Будь тока восторожен, Борюша, — негромко пробачил Гордыня, выпуская егось из объятий и вобращаясь к Сеславу, оный ужо был готов к дороженьке, да, закинул на спину котомку со светочами да плетённу верёвку. — Ступайте спешно и тихо… Ежели вы чрез три дня ня возвратитеся на вечерней зорьке, мы с Орлом выступим вам на выручку… Эй, скверна противная, — гневно вопросил вон и свёл купно свои всклокоченные брови, сёрдито глянув на неторопливо взмахивающую крылами Лиходейку. — У каку сторону надобно иттить. Но Ворогуха, будто та реченька не касалась её, молчала, да продолжала витать у воздухе, плавно махая белыми, лёгкими крылышками. Негодующе вуставившись на старушенцию, мальчоночка приподнял повыше левую руку, крепенько обхватил большим пальцем волосок, прижав к вуказательному, и немножечко потряс егось.
Лихорадка сей миг затрепыхалася у воздухе, а ейные парящие крылья беспорядочно закачалися, погодя дрогнуло усё её тельце и вона сбивши полёть, чуть было не впала униз… хорошо усё ж, шо пролетающее мимо порывчатое дуновение ветра поддержало старушенцию у вышине. Оттогось она нанова смогла встать на крыло, да взметнув ими, недовольственно сморщив личико, злобно пропищала:
— Надобно иттийть тудыкась, — Лиходейка подняла тонюнесенькую рученьку и показала маленечко правее того направления у коем шли путники держась на всток. — У там и зачинаитси взлобок. Вон такой низянький… Ужесь многонько… многонько времечка, вон гибнить… ломаитси, вроде як вумираеть, в там и есть земли Богов. В стародавни годы были построенны там чертоги ихне, и субраны усе богатства Бел Света…Тудыкась… тудыкась ступать надо.
— Ну, чё ж раз туды… так туды, — протянул Гордыня и потрепал ладонью волосья стоящего подле него мальчугана. — Знать сице и поряшем… Ждём вас до послезавтру… коль не вертаетесь вы, мы поспешим на выручку.
— Таки… таки… долги сборы, долги проводы… порась у стёженьку, — скузал Сеслав, да кивнул соотчичам, а узрев як робяты склонилися над оружием, добавил, — Борюша ты лук и туло с собой не бяри… Тутась воставь, абы значить налегке шагать. Хватить нам лука Краса… Чавось тогды ж… пора нам. Гуша ты крепись значить, не кашляй. Сом, а ты мажь ожог Быляте и собе… да ежели чё не так, липовым отваром, я там тобе у котомку положил сухого сбору, пои… усех хворых пои… а мы невдолзе вертаимси… не трявожьтесь. Да скончив гутарить воин оправил на собе охабень, и, немедля ни морга двинулси у том направление, каковое до энтого казала Ворогуха, чуть правее встока и восхода на небосвод солнечного Бога Ра. Следом за ним вустремилси широким шагом Борилка, прижав большим пальцем к вуказательному тонкий волосок с Лихорадкой, которая послушно полетела сторонь. Замыкая шествие тронулси Крас, поправив на собе туло и оглядев беспокойным взглядом хворого Гушу и ужесь вусевшегося у костра Быляту, обряженного у драный костыч.
Глава двадцать седьмая. У торенке
Пройдя малеша уперёдь, Борила, напоследок, воглянулси и увидал як, поеживаясь от вузноба, Былята поправил на собе дарёный Боли-Бошкой костыч, нежно огладив драный холст на груди дланью здоровой руки да придвинулси к костерку поближе. Орёл, промаж того, со всем уважением отряхнул киндяк Боли-Бошки, завертал у него Ёжа и стал неторопливо вукладывать евось у котомку. Мальчик на прощание поднял руку, и, помахав оставшимся путникам, звонко крикнул:
— Вмале вярнёмси!
— Тихо! — окликнул его Сеслав и повярнув главу, сёрдито зыркнул глазьми на отрока. — Не надобно гамить Борюша, а то прислужники подземных Богов ащё вуслыхають.
— От… то няведомо вуслыхають вони али неть, — нежданно встряла в каляканья, до ентого редко подающая глас, Ворогуха. — А вот мене зараз видимо, шо тот… каковово вы кликаете Былятой можеть, аки втот коего я облобызала, почить… Вжесь до зела шибко ево потряхиваеть… хи…хи…хи… до зела шибко…хи…хи…хи…, — и вдругорядь подленько сице захихикала своим скрыпучим смехом.
— Чавось? — встревоженно протянул мальчонка, у то ж времечко ни на шаг не вутставая от воина, да подтянув волосок, который вудерживал Лиходейку, ближе к пальцу и слегка развернув старушенцию, заглянул у её страшное лико, истерзанное морщинками, иде зрелись тока две чёрные крупинки глазка. — Чавось ты тако про дядьку Быляту молвила…