Мы вышли из машин и сели на скамейку у забора.
— А скажи, Алексей, — продолжал я разговор, — у вас фашисты были уже или нет?
— Вчера были, — ответил мальчик. — На мотоциклах приезжали. Крутились по улице часа два, кур ловили, искали чего-то. Один как шлепнется с чердака, голову до крови разбил. Забрали кур и куда-то уехали.
— А отец твой дома?
— Нет, нету, пошел в Красную Армию.
— Кто же у вас дома?
— Дед, я да мать.
— Сходи-ка позови своего деда, скажи, что из Мозыря дяденьки приехали, хотят с ним поговорить.
— А что, в Мозыре тоже фашисты?
— Нет, там наши части.
— А кто вы такие? Дед, может, меня спросит, какие такие дяденьки.
Мы ответили, и тут кстати вспомнили, что в машине у нас было немного конфет. Шофер дал мальчику несколько штук, и он побежал. И сейчас же возле машины появились мальчишки. Дали гостинцев и им. Было ясно, что вслед за детворой придут старшие — мальчишки служили разведкой для них. В это тревожное время люди по вечерам не показывались на улице — сидели по хатам.
Через некоторое время к нам подошли несколько стариков и женщин. Они поняли, что мы люди свои, и начали разговаривать. О посещении деревни гитлеровцами они рассказывали совсем не так, как маленький Алексей. По словам Алексея, мотоциклисты только покрутились по улице и, поохотившись на кур, скрылись восвояси. А на самом деле они жестоко допрашивали крестьян, угрожали им расстрелом, если они не выдадут коммунистов, сельских активистов и попавших в окружение красноармейцев, которые, может быть, прячутся в деревне. Ничего не добившись, гитлеровцы забрали с колхозной птицефермы всех кур и уехали.
Мы попросили позвать председателя сельсовета или кого-нибудь из местного актива. Несколько замявшись, крестьяне ответили, что председатель сельсовета у них есть, только они не знают, где он, ничего не известно им и об активистах. Вот разве только доктор. Он инвалид, воевать идти не может, от врага не прячется и, как раньше, сидит в своей больнице, лечит больных.
Одна из женщин вызвалась сходить за доктором.
Это был еще не старый, высокий худощавый человек, хромой на левую ногу. Он поздоровался и назвал свою фамилию — Крук. В разговор вступил охотно, но только после того, как узнал, кто мы. На вопросы отвечал с достоинством, уверенно, без растерянности. Было видно, что ему можно довериться. Из разговора выяснилось, что доктор Крук родом из Руденского района и очень беспокоится за судьбу своих близких, которые там остались.
Мы поручили ему собрать коммунистов, комсомольцев и деревенский актив. Вскоре пришли председатель сельсовета Русаков, председатель колхоза Пакуш, ветеринарный врач Левкович. Пока не подошли остальные, мы завязали с ними разговор. Интересно было знать, что они думают, как намереваются поступать в будущем.
Из беседы выяснилось, что люди здесь не сидят сложа руки. В Заболотье создана партизанская группа из семи человек под командованием Русакова и Пакуша. Группа готова к действию, только оружия маловато и нет ясности, конкретности в планах.
Народ все подходил и подходил. Когда собралось человек сорок, мы рассказали о выступлении Сталина, о решении ЦК КП(б) о развертывании партизанского движения в Белоруссии. Это вызвало огромный интерес, но мы заметили, что собравшиеся вроде не удовлетворены чем-то, будто ждут от нас чего-то еще.
Из толпы раздался взволнованный голос:
— Может, у вас эта газета есть?
— Есть, — ответил я, — да темно уже, нельзя прочитать.
— Так хоть покажите ее!
Я вынул «Правду». Несколько рук бережно подхватили газету, все задвигались, плотнее сгрудились вокруг нас и почему-то начали говорить шепотом.
— Портрет Сталина!.. — взволнованно прошептала одна из женщин.
— Покажи, дай сюда… Прочитать бы!
И вдруг кто-то громко предложил:
— Чего тут шептаться! Пошли в сельсовет, зажжем огонь и почитаем!
И человек решительно зашагал по улице, а за ним двинулась вся толпа.
Пошли в сельсовет и мы. У ворот остановились: пусть люди зажгут огонь, разместятся.
Вдруг из соседнего двора выскочили четверо вооруженных и быстро направились к входу в сельсовет. Двое стали возле сельсовета на улице, а двое пропали где-то в вишняке, с другой стороны дома.
Когда мы входила в помещение, один из вооруженных, стоявший ближе к нам, вытянулся и приветствовал нас по-военному.
— Ночная охрана, — объяснил он Мачульскому, когда тот остановился.
— Это хорошо, — ответил Роман Наумович, — только на виду стоять вам незачем!
В помещении вокруг стола столпились люди.
— Дай-ка сюда, дай сюда, — к столу протиснулся Апанас Морозов, дед Алексея.
Это был колхозный садовод и огородник, не по годам живой, энергичный старик. Он на ходу достал из-за пазухи очки в тонкой железной оправе и протянул руку к газете. Нацепив очки, долго, словно не веря своим глазам, разглядывал полосу, портрет Сталина.
Газету решили читать с начала до конца. Старик передал ее молодому, чисто одетому человеку: это был учитель Анатолий Жулега.
— Можно, товарищ? — спросил он меня.
— Читайте, — ответил я.
И учитель начал читать.
Люди расселись на скамьях, стульях, а некоторые прямо на полу. Установилась тишина, только голос учителя звучал ровно и выразительно.
Закончив чтение, учитель стал бережно свертывать газету. Было похоже на то, что он не собирается возвращать этот номер «Правды».
— Ведь это и есть наша программа! — горячо зашептал мне в ухо председатель сельсовета. — Теперь ясно, за что браться, к чему руки приложить.
Через полчаса Жулега поехал разведывать для нас дорогу в совхоз «Жалы» и на Любань. Русаков, Крук, Пакуш и несколько комсомольцев уселись за стол и при свете лампы принялись переписывать материалы газеты. С нашего разрешения они разрезали текст на несколько частей и разделили его между переписчиками. Коммунисты правильно решили, что распространение и популяризация призыва партии — самый верный шаг к развертыванию партизанского движения.
И действительно, вскоре повсюду возникли подпольные патриотические группы. Они принимали по радио сводки Совинформбюро, переписывали их в десятках экземпляров и распространяли среди населения.
Приведу один пример. Заведующий Задомлянской начальной школой Смолевичского района Александр Мрочик организовал в своей деревне подпольную патриотическую группу. Он установил радиоприемник в заброшенном колодце, каждый день слушал Москву и принимал сводки с фронта. Все сообщения и новости передавал народу.
В начале августа сорок первого года провокатор донес гитлеровцам на Мрочика. Ночью гестаповцы схватили его. Допрос шел больше недели. Мрочика пытали, угрожали расправой с женой, детьми, родственниками. Ни слова не сказал фашистам мужественный советский человек. Гитлеровские разбойники, ничего не добившись, расстреляли Александра Мрочика в деревне Рудня Прилепского сельского Совета.
В ответ на зверства фашистов в Прилепском сельсовете патриоты организовали более десятка подпольных групп, создали организацию, которой руководила Олимпиада Бондарчик. Таких фактов в городах и селах Белоруссии было много.
…В ту ночь мы в Любань так и не выехали, дожидались возвращения Жулеги. Перед рассветом он подъехал к сельсовету. Добрый колхозный конь был весь в пене. Жулега рассказал, что проехал он до деревни Загалье Любанского района. Дорога свободна.
Мы вышли на улицу. У ворот стоял тот же часовой, что и вчера.
— Что ж ты не сменил парня? — спросил Мачульский Русакова.
— Ничего, — усмехаясь, ответил председатель, — этот вытянет.
— Что, в армии был?
— Нет, он призывник, не успел мобилизоваться.
Мне было грустно расставаться с этими славными людьми. Если бы перед нами не стояла задача организации широкого партийного подполья в каждом районе, можно остаться бы в Заболотье и отсюда развертывать партизанское движение. Но надо было ехать в Загалье. На нашем пути это была одна из первых крупных деревень Любанского района. В Загалье у меня были надежные люди: председатель сельсовета Степан Корнеев и председатель колхоза Григорий Плышевский.
Плышевского дома не застали, а Корнеева случайно встретил на улице Мачульский. Я был недалеко от них и услышал их странный разговор.
— Фашисты были у вас? — спрашивал Мачульский.
— Кто-то был, — с простоватым, безразличным видом ответил Корнеев.
— И вы не разобрали кто?
— Не разобрал, ей-богу. Я на гумне как раз находился… Проехали по улице в железных касках, а кто — не узнал, пусть себе едут.
— Вот здорово! — удивился Мачульский. — Вам, значит, все равно, кто проехал — наши или чужие? Тут что-то не то… Видно, притворяешься ты, человече.
Корнеев засмеялся, и нельзя было понять, что означал его смех.
— А где же ваш дом? — переменил тему беседы Роман Наумович.
— Далеко отсюда, — махнул Корнеев рукой. — В самом конце деревни. Вон, видите, молодая березка стоит. Она в моем огороде растет.
— Колхозник?
— А как же. Пастух колхозный. Овечек пас, пока были, а теперь вот скитаюсь. Овечек за Птичь люди погнали.
— Почему же не вы?
— Нашлось много охотников.
— Ну, а вам в армию надо бы идти, — окинув «пастуха» испытующим взглядом, сказал Мачульский.
— Что вы, това… гражданин, что вы говорите про армию? Я ж белобилетник. Рука у меня больная, и правый глаз почти не видит, испорчен с малолетства… Вот отойдете вы на пять шагов, я уже и не узнаю… По вечерам с палкой хожу, хоть и молодой еще.
Я понимал, что Корнеев проверяет себя в роли подпольщика, но все у него выходило как-то нескладно, примитивно. Мне надоело слушать эти неудачные упражнения, и, не дождавшись, пока Мачульский сам во всем разберется, я вышел со двора.
— Здорово, Корнеев! — поздоровался я и пожал его руку. — Конспирация не такое легкое дело, как тебе кажется… Молодую березку в конце деревни видишь, а уверяешь, что человека за пять шагов не можешь узнать.