На заседании неожиданно всплыл один важный вопрос. Когда зашла речь о политико-воспитательной работе среди населения, один из старобинских коммунистов бросил реплику:
— Надо гитлеровцев бить, а не ходить по деревням.
Кое-кто его поддержал: теперь, мол, не до собраний, все внимание надо сосредоточить на одном, главном — на боевых операциях.
Недооценка политико-воспитательной работы среди населения в первые дни оккупации таила в себе большую опасность. Бюро обкома решительно осудило эти настроения. Товарищи не понимали, что теперь людям, больше чем когда-либо, нужно правдивое большевистское слово. Обком наметил мероприятия по массовому выпуску листовок. В сельсоветы и колхозы были направлены уполномоченные райкома. На них возлагалась задача довести до сведения широких масс решения ЦК КП(б)Б и Минского обкома о развертывании партизанского движения. Каждый партизан должен быть и агитатором — такая установка была взята обкомом с первых дней подполья.
Только мы собрались расходиться, как в избу вошел связной от Хомицевича. Он принес нам тяжелое известие: эсэсовцы расстреляли Якова Кривальцевича. И он рассказал, как все это произошло.
Ничем не поживившись во время налета на Скавшин, фашисты ринулись на Домановичи. Хомицевичу с группой удалось скрыться, а Яков попал в руки оккупантов.
Фашистская нечисть ликовала. В штаб был послан хвастливый рапорт, что разгромлен крупный центр большевистского подполья и в ближайшие один-два дня все подпольщики на Полесье будут выловлены и уничтожены. Самонадеянным оккупантам, которые привыкли к легким победам на Западе, и в голову не могло прийти, что на советской земле все будет иначе. Они думали, что если попал в руки один партизан, то скоро попадут и остальные. Своя, мол, рубашка ближе к телу: пообещай человеку жизнь, он все расскажет.
В штабе дивизии Якову Кривальцевичу предложили сигарету и лист бумаги.
— Пиши, — сказали ему, — старайся припомнить всех.
Офицер с переводчиком вышли, в комнате остался только часовой.
Через некоторое время офицер вернулся. Сигарета лежала перед Яковом, на листе бумаги не было ни одной буквы. «Рус неграмотный», — решил офицер и приказал переводчику записать все, что скажет арестованный.
Переводчик сел напротив и уставился на Кривальцевича.
— Что, только крестики ставить умеешь? — насмешливо спросил он. — Говори, я сам запишу.
— Запиши на своей шкуре, — спокойно ответил Кривальцевич, — что мы не те, за кого ты нас принимаешь!
Офицер вопросительно взглянул на переводчика, тот криво усмехнулся и процедил:
— Герой в лаптях, здесь это в моде.
— Скажи «герою», — небрежно бросил фашист, — что мы не любим медлить. Если ему трудно вспомнить то, что нам нужно, мы можем помочь.
Он постучал пальцем по кобуре, шагнул к окну и прикрикнул:
— Слушай, морда!
— Слушаю, господин, — подобострастно пролепетал переводчик, сгорбившись и моргая глазами.
— Не спеши! Скажи ему, что немецкие власти не остаются в долгу перед теми, кто оказывает им услуги. Рус может получить деньги и землю, которую у него отобрали большевики.
Переводчик старался изо всех сил.
— Земля у тебя была? — спросил он у Кривальцевича.
Яков молчал, в глазах его светились ненависть и отвращение.
— Конечно была, — заспешил переводчик. — Только, наверно, маловато. Ну, при новой власти ты можешь получить больше… Тэ-эк… — переводчик оттопырил нижнюю губу, оскалил зубы, — и считай, что задарма, так себе, за какие-то пустячки…
— Собака! — с ненавистью проговорил Кривальцевич. — Выродок! И как тебя земля носит, поганого!
В тот день допрашивали Кривальцевича несколько раз. Сначала старались обмануть его, подкупить, потом угрожали смертью, пытали. Штаб переехал в другое место. Якова забрали с собой. По дороге били его палками, ставили под расстрел, потом снова пробовали подкупить, вырвать признание обманом.
— Откуда он родом? — спросил вдруг офицер у переводчика.
— Как откуда? — не понял вопроса переводчик.
— Где его дом, семья, жена?
— В Скавшине, — ответил переводчик.
— Хорошо, мы его заставим говорить.
В Скавшине гитлеровцы сразу же направились в дом Кривальцевича. Они собирались схватить его отца, жену, детей и пытать их до тех пор, пока арестованный не заговорит. Но хата была пуста, скавшинцы после налета фашистских молодчиков почти все ушли в лес.
Тогда фашисты стали рубить мебель, побили посуду, забрали одежду, зерно. Потом подожгли гумно, хлев, хату, а Кривальцевича держали на улице, чтобы он все это видел.
Ничто не поколебало мужественного советского человека. Он погиб, не сказав фашистам ни слова о партизанах. Тяжело было, что человек погиб, не успев проявить все свои силы, развернуть все свои способности. Но это еще раз подтверждало, что такой народ, как наш, никогда не покорится врагу. Какая несокрушимая отвага, какое мужество! Первые дни войны… Еще не собраны силы в тылу врага, еще кое-где прячется по углам неуверенность, а этот рядовой советский человек не сломился перед оккупантами. Он смело смотрел в лицо смерти. И он победил, хоть и отдал за победу свою жизнь…
Смерть Кривальцевича была тяжелой утратой и очень серьезным предупреждением нам всем. Стало ясно, что наша тактика нуждалась в некоторых изменениях. В первые дни подполья мы не требовали от партизанских групп перехода в лес на боевое положение. Некоторые из них оставались в своих деревнях, обрастали резервами, препятствовали появлению полицейских гарнизонов. В этом тоже было немало положительного. Однако жизнь показала, что, живя у себя дома, партизаны иногда забывали о строжайшей конспирации, допускали ослабление боевой дисциплины и легко могли попасть в ловушку.
На бюро обкома мы решили перевести всех старобинских партизан на лагерно-боевое положение, как следует вооружить их и подчинить единому руководству — бюро подпольного райкома партии.
Курс был взят на то, чтобы с первых же шагов своей деятельности партизанские группы становились партизанскими отрядами, привыкали вести широкие боевые действия, маневрировать и оказывать сопротивление захватчикам. Если у партизан будут успехи в борьбе с врагом, им будет обеспечена и поддержка народа. Люди и у себя дома нас не подведут и найдут дорогу в лес.
К концу августа подпольный обком КП(б)Б перебрался на более удобное для работы место — Червонное озеро. Этот чудесный уголок природы славится своей живописностью на всю Белоруссию. В зелени лесов, среди густых зарослей и лугов раскинулась широкая, светлая озерная гладь. Возле озера, там, где берега повыше, растут стройные белоствольные березы, а вербы склоняются своими ветвями до самой воды.
Много легенд ходит на Полесье об этом озере. Одна из них говорит, что в незапамятные времена жил у Князь-озера, так в старые времена называлось оно, старый рыбак Андрей с дочерью Надейкой. И такая она была красавица, что во всей округе подобной не сыщешь. От сватов отбоя не было: за сотню верст приезжали. Только от Надейки всем отказ. Слюбилась она с панским сокольничим Иваном.
Посредине озера, на острове, окруженный дубовыми стенами стоял тогда княжеский замок. И был тот Иван самым лучшим сокольничим у князя. Стал Иван просить князя, чтобы позволил ему жениться на красавице Надейке.
— Хорошо, — говорит князь, — только сначала я хочу посмотреть, на ком ты женишься. Понравится невеста — помогу тебе свадьбу справить!
Один раз, возвращаясь с охоты, заехал князь посмотреть на суженую Ивана. Как взглянул на красавицу, сердце у него загорелось.
— Ну что ж, — говорит, — любимый мой сокольничий, справляй свадьбу. Я тебе буду посаженым отцом.
Устроили гулянье, собрались гости. Повенчали Ивана с Надейкой. Сидят они в красном углу, как пара голубков. Тогда встает посаженый отец их — князь, черный, как туча, внезапно закрывшая небо.
— Гей вы, слуги мои верные! Не было еще такого, чтоб рабу моему доставалась жемчужина моего княжества. Возьмите сокольничего, закуйте ему руки кандалами, а Надейка моей будет.
Онемели гости от неожиданности, потом пошел среда них ропот:
— Не по совести поступаешь, князь…
Разъярился князь. Приказал гостям убираться подобру-поздорову.
А над озером небо все мрачнее да мрачнее. Молнии так и блещут. Загорелся замок, как свечка. А потом остров вместе с замком стал в озеро уходить и исчез под водой…
Еще не так давно такие вот легенды рассказывали о Червонном озере. Попы охотно поддерживали таинственные, религиозно-мистические сказания. Это привлекало людей в богатую церковь, отстроенную в деревне Червонное озеро. От церкви через болота к озеру и дальше к ближайшим деревням была прорыта канава. В дни больших церковных праздников крестьяне на лодках приплывали по канаве на богомолье. Это был единственный путь… Местные жители прозвали эту канаву «ездовней».
В годы первых пятилеток колхозники расчистили и расширили «ездовню», она стала мелиоративным каналом. От него пошли каналы поменьше. Десятки гектаров непролазной топи были таким образом осушены и превращены в поля. Червонноозерские колхозы собирали с них богатейшие урожаи зерна, овощей. Это был самый урожайный уголок Старобинского района.
Работая секретарем Старобинского райкома партии, я часто бывал на озере. В то время я не думал, что этот красивейший уголок Полесья станет прибежищем подпольного обкома партии, одним из центров боевых действий партизанских отрядов Полесья и Минщины.
За несколько дней до нашего прихода на Червонное озеро произошло очень важное событие.
Однажды под вечер Меркуль и Бондарь отправились в Скавшин. Шли, как и всегда, болотом. Вдруг из лесу показались вооруженные люди в гражданской одежде. На фашистов это было не похоже — они ходили больше по дорогам.
На всякий случай Бондарь и Меркуль притаились за стогом. Неподалеку пожилой бородатый человек сгребал отаву. Они попросили его узнать, что это за люди. Бородач, видно, был не из боязливых, взял баклажку и пошел к лесу, как будто за водой. Увидев, что он идет в их сторону, люди остановились, и невысокий грузный мужчина, перетянутый ремнями, вышел вперед и махнул ему рукой.