— Поглядите-ка, мой маленький дипломат! — воскликнул он. — Счастье, что папа крепко сидит в седле, иначе лукавый болтливый ротик мог бы усложнить ему жизнь! Смешно! — пожимая плечами, сказал он господину фон Висмару — единственному, на чьём лице появилась тень сомнения, хотя этот франтоватый господин не имел, конечно, никакого представления о предмете, — этот человек понимает в нумизматике примерно столько же, сколько я в разведении тюльпанов… К вашему спокойствию я хочу вам сказать, что продавец монет с рекомендательными письмами от меня ещё сегодня покинет К. — он поедет по дворам и университетам под эгидой моего имени; достаточно ли вам такого поручительства за новейшее приобретение его светлости, которому я способствовал?
Господин фон Висмар смущённо улыбнулся и заверил, что он не испытывает ни малейшего сомнения.
Присутствующие дружно накинулись на дилетантство, и злее всех была фройляйн фон Вилденшпринг, которая с самоуверенной миной на лице вставляла учёные реплики в общий разговор.
— Дилетанты — бич профессионала, — сказал отец. — У меня до сих пор не было повода жаловаться на Клаудиуса-старшего — он очень сдержан, нарочно избегает встреч со мной на своей собственной территории и предоставляет мне полную свободу действий с его коллекцией сокровищ — но мой так называемый ассистент частенько усложняет мне жизнь.
— Ах, бравый лейтенант! — засмеялся один из господ.
— Он пригубливает науку, как бабочка собирает нектар с цветка, — продолжал мой отец, энергично кивая головой. — Когда же хоть чуть-чуть апеллируешь к его мышлению, то — фр-р-р! — его уже и след простыл!.. Для него внимание двора к античности — это что-то вроде быстро меняющейся моды, которая сегодня предпишет ему носить подвеску в виде маленького золотого седла, а завтра — майского жука… Недавно он сопровождал дядю в деловой поездке на север. По его горячей просьбе я дал ему рекомендательное письмо к профессору Харту в Ганновере, который согласился сопровождать обоих господ к могильным курганам на пустоши и позволил вскрыть один из них… Боже, как выглядели находки, которые господин лейтенант передал мне в руки! Погнутые, побитые, «потому что он сложил их в один ящик с минералами, которые ему дал профессор Харт для передачи одному из коллег» — вот так он извинился! У меня просто сердце перевернулось!
Мой отец и не подозревал, что в этот момент перевернулось и моё сердце: я испытывала неописуемую неприязнь к тем, среди которых сейчас находилась!.. Они насмехались и иронизировали, и никому из них не пришло в голову взять отсутствующих под свою защиту. За господина Клаудиуса принцесса сразу же заступилась, как только мои обвинения зашли слишком далеко; даже господин фон Висмар высказался в его пользу — и лишь для Шарлотты и Дагоберта ни у кого не нашлось доброго слова — бедные брат с сестрой!
Общий разговор прервала принцесса, обратившись к моему отцу с вопросом, когда же будет открыта выставка античностей в «Усладе Каролины»; она живо интересовалась найденными там произведениями искусства и намеревалась сопровождать герцога во время его первого визита.
— При этом у меня есть ещё одно пожелание, — сказала она. — Мне бы хотелось посмотреть на предприятие Клаудиусов — их оранжереи с пальмами широко известны… Просто так прийти туда я не решаюсь — у этого человека просто-таки непереносимая буржуазная гордость, и это, я боюсь, может сильно усложнить мой визит…
— И, конечно же, тот пиетет, который с некоторых пор демонстрирует эта фирма и который так сильно неприятен вашей светлости? — услужливо подсказала фройляйн фон Вильденшпрунг — было видно, что высочайшее намерение переступить порог этого дома кажется ей прямо-таки фатальным.
— Именно поэтому главной целью моего визита будут сокровища античности — я осмотрю сад по дороге в «Усладу Каролины», и мне не нужно будет оглядываться на высокомерие или пиетет владельца фирмы.
Придворная дама молча передала своей повелительнице чашку чая и подчёркнуто смиренно взялась за свою вышивку. Оставшуюся часть вечера заняла живая дискуссия о древнем искусстве, и господа придворные, которые так категорично высказывались по поводу дилетантства, сейчас говорили так уверенно и с таким энтузиазмом, словно они были столь же выдающимися учёными, как и мой отец, словно занятия археологией — это то единственное, чему они посвящали своё время и силы. Я бы обязательно в это поверила, если бы не саркастические взгляды, которыми обменивались герцог и мой отец.
Когда мы уходили, принцесса велела принести шаль и закутала мне горло. Стало холодно, сказала она, и её милый маленький жаворонок не должен охрипнуть. Она заверила моего отца, что она теперь часто будет приглашать меня к себе и возьмёт меня под своё особое покровительство; затем она поцеловала меня в лоб, и мы покинули замок.
21
Тем временем над городом разразилась гроза. Холодный воздух сжал мне виски, влажный гравий перед дворцом блестел и искрился в свете газовых фонарей. Нас довёз до дома дворцовый экипаж. Он с грохотом въехал во двор Клаудиусов, и я, раздуваясь от детского тщеславия, спрыгнула на тротуар рядом с почтительно склонившимся лакеем. Карета привезла меня во двор, в проходе по которому мне был почти отказано несколько дней тому назад! Мои глаза отыскали окна Шарлотты, я страстно желала, чтобы меня оттуда увидели; но весь главный дом был погружён во тьму, не считая окон над лестницей. Роскошная старинная лампа висела в прихожей и освещала серые изгибы потолка, которые при свете дня совсем не были видны.
В одной из гигантских оранжерей, о которых сегодня говорила принцесса Маргарет, горел свет — две громадные круглые лампы пурпурно пылали в ночи. Идя по дорожке, я услышала звук торопливых шагов, приближавшихся к нам со стороны оранжереи — за ближайшим розовым кустом мелькнуло светлое платье, и перед нами появилась Шарлотта.
— Я услышала, как вы идёте, — переводя дыхание, приглушённым голосом сказала она. — Пожалуйста, оставьте мне принцессочку ещё на полчаса, господин фон Зассен, — такая прекрасная ночь — потом я доставлю малышку в целости и сохранности в «Усладу Каролины».
Мой отец пожелал нам доброй ночи и пообещал сообщить Илзе о моём местонахождении. Он ушёл, а Шарлотта обняла меня за плечи и крепко прижала к себе.
— Ничего не поделаешь, детка, вам придётся сыграть роль громоотвода, — вполголоса сказала она. — Там, — она показала на оранжерею, — столкнулись две упрямые головы… Дядя Эрих редко проводит с нами вечера, так что старина Экхоф постепенно привык играть первую скрипку за нашим чайным столом. Но сегодня дядя, к нашему общему удивлению, председательствует собственной персоной; однако едва мы спаслись от первых капель дождя в оранжерее, как Экхоф в непостижимой глупости и бестактности стал жестко упрекать дядю по поводу присутствия Хелльдорфа за сегодняшним обедом — и тем самым разворошил жуткое осиное гнездо!
Она умолкла и остановилась, прислушиваясь; из оранжереи доносился громкий голос Экхофа.
— Старику, конечно же, не повредит, если его ханжеские интриги в доме и на фирме будут хоть как-то поставлены в рамки, — сказала она, и в её голосе послышалось злоба; — он стал слишком самоуверенным и вообще переходит всякие границы! Но дяде Эриху не стоит вмешиваться — он просто убьёт старика своими неумолимыми глазами, своей холодностью и невозмутимостью, которые делают каждое его слово острым как нож! — Она ускорила шаги. — Бог его знает, что явилось причиной этих взаимных нападок! Годами дядя Эрих ходил в доме с завязанными глазами — Экхоф избегал впадать при нём в свой непереносимый библейский пафос; но в данный момент, когда он в таком яростном возбуждении, с его губ прямо-таки низвергается поток глупостей — это невозможно слушать! Мне противно, когда мужчина несёт подобную чушь; с другой стороны, я должна быть благодарна старику, поскольку он поддерживает нас с Дагобертом, и это обязывает меня попытаться сократить, насколько возможно, вынесение приговора… Идёмте, ваше появление сразу же положит конец сцене!
Чем больше я приближалась к оранжерее — не той, которую разгромил Дарлинг, — тем упоительнее становилось у меня на душе; я едва прислушивалась к тому, что шептала Шарлотта, и механически позволяла ей вести меня дальше… Теплица находилась в стороне от главной дороги — до сих пор я лишь издали видела громадные поблескивающие стёкла и ни разу не оказывалась поблизости. В то время, разумеется, я не имела никакого представления о географии и ботанике — я не понимала, что необычные создания там, за стеклом — это тропики посреди германской растительности… У меня было для них лишь два названия: чудо и реальность.
Там не было ни кадок, ни горшков с цветами, как в первой оранжерее. Пальмы росли прямо из земли — так высоко и мощно, как будто они собирались пробить стеклянную крышу. Над бурыми камнями били фонтанчики воды — они растекались в разные стороны струящимися ручейками и заставляли непрерывно дрожать могучие листья папоротника. Из-под камней пробивались кактусы, беспомощно тянущие вверх свои неуклюжие отростки; но из их колючей мясистости выстреливали пурпурные чаши цветков, а причудливо переплетённые ветви растений даже в самые тёмные сумерки нежно светились жёлтым и белым — словно отражение матового, рассеянного света.
Я взглянула на Шарлотту и подумала, что она охвачена теми же чарами, что и взволнованное, неопытное человеческое дитя рядом с ней, — но я забыла, что всё это было для неё «мелочной лавкой», которую они с Дагобертом так сильно ненавидели и презирали… Её горящий взгляд не отрывался от одной-единственной точки — лица господина Клаудиуса. Он стоял на свету рядом с пальмой — такой же стройный и горделивый, как и её ствол в нежной броне коры… Неправда — в этот момент в его «беспощадных глазах» не было никакой убийственной холодности. Его живое лицо слегка покраснело от внутреннего волнения, хотя скрещенные на груди руки говорили, казалось, о спокойствии и душевном равновесии.
Чайный стол, в спешке перенесённый в оранжерею, странным образом контрастировал со с