ами на боках.
Похищение Европы. Фреска работы Пинтуриккьо. Около 1509 г.
The Metropolitan Museum of Art
Лосев называет всю историю, связанную с Европой, матриархальной, так как в ней человеческие и животные черты персонажей неразделимы, что характерно для культа Великой Матери, а ее саму сравнивает с «универсальным женским божеством». Он же подчеркивает, что миф пришел с Крита, где представления о земле и небе, принимающих вид животных и растений, были особенно сильны, а быкообразное божество занимало одну из центральных позиций[50].
В любой мифологии бык выступает грозной силой, явным воплощением маскулинности. Но, несмотря на все его сильные свойства, именно его чаще всего приносят в жертву в конце празднеств.
Дикие быки – бизоны, зубры, туры – были объектом коллективной охоты еще в палеолите. Охота завершалась большим пиршеством; кроме того, возможности хранить мясо не было, и люди старались съесть как можно больше. В эпоху энеолита бык уже был приручен. Известны захоронения афанасьевской культуры, в которых имеется двухколесная арба для бычьей упряжки, окуневская и катакомбная культуры располагают арбами с ярмом, куда впрягали уже пару быков, а в катакомбах находят и остатки жертвенных подношений – черепа и кости четырех ног быка. С этого периода начинаются заклания быков для похорон, тризн и для подношения богам и духам.
Бык, задушенный голыми руками воинов-зулусов Южной Африки, тризны горного племени тода в Южной Индии, на которых забивали буйволов ритуальными топорами, быки Крита, бык, посвященный древнеегипетскому богу Апису, поминальные обычаи тюркских народов Сибири и Средней Азии и дошедшая до наших дней коррида – все они представляют звенья одной многовековой цепи жертвоприношений[51].
Если корова остается жить, чтобы продолжать род, то бык – это жертва, залог добрых отношений с богами и предками, символ будущего плодородия.
На славянских территориях на Святки один из колядовщиков наряжался быком, что часто связывают с культом Велеса. Человек облачался в лохматую шкуру, его голову украшали настоящие или самодельные рога. Придя на сход, где собирались молодые люди со всего села, он то и дело обращал внимание на девушек, стараясь задеть или забодать их так, чтобы им «было больно и стыдно»[52].
Во время масленичных гуляний просили Велеса, чтобы он умножил поголовье скота и дал хороший урожай льна. Для него пекли «блины и оладки, чтоб волы были гладки». Христианский святой Власий, который в народном сознании слился с языческим Велесом и заменил его, стал покровительствовать скотоводству. Его молили: «Святой Власий, дай счастья на гладких телушек, на толстых бычков».
Колядование у поляков. Открытка с иллюстрацией Вацлава Боратынского.
Biblioteka Narodowa
Возникает вопрос: почему именно бык считался лучшим женихом для Снегурушки или для Нюрочки-девчурочки? Дело в том, что через брак с «бычком» девушка становилась «коровой». Известна даже новгородская свадебная песня со словами «На горе-то стоит телочка»[53].
Если коза или курочка – это обычные жены, то корова – это всегда большуха в доме. Даже в патриархальной семье она подчинялась только мужу, а все остальные, включая неженатых мужчин, ходили под ее началом. Пословица «Крестьянин не черт в лесу и не хозяин в дому» исследователями деревенского быта Лорой Олсон и Светланой Адоньевой интерпретируется так: мужчина считается главой семьи, но управлением и организацией всей семейной жизни занимается его жена.
Вероятнее всего, большина старшей в семье женщины ведется с древнейших времен. Ведь именно у нее были жизненный опыт, понимание, как вести хозяйство, знания обычаев и обрядов. Именно она передавала младшим свои знания и умения и руководила всем, что касалось женских работ и духовной сферы жизни семьи. Иногда по стечению обстоятельств в доме становилась хозяйкой совсем юная женщина или даже незамужняя девушка, но при знаниях и умении работать и организовывать быт она вполне могла справиться с новой ролью.
У прозаика-реалиста XIX века Глеба Успенского (1843–1902) в труде «Крестьянские женщины» описан подобный случай: «…надо всеми шестью сиротами осталась большухой девушка, сестра покойных братьев. Хозяйство было большое, до двадцати дес[ятин] посевов и соответственное количество скота. Но девушка, Василиса Андреевна, не потерялась. Работая смолоду, она не хуже знала всю крестьянскую работу и продолжала вести хозяйство в прежних размерах; в помощь ей были старые работники. Вставая с петухами, она успевала все состряпать, подоить коров и на рассвете вместе с работниками отправлялась в поле и в огороде работала. Кроме крестьянских, земледельческих работ, она обшивала всю семью: ткала холсты, сукна и кушаки, валяла валенки, шила шубы, поддевки, только что не плотничала. Кроме всего, она воспитывала и ходила за всеми детьми и по целым ночам сидела над ребенком, если он хворал. К знахаркам она не обращалась, а имела всегда лекарства».
Как уже отмечалось выше, большуха заботилась о благополучии всей семьи, в том числе о ее чести. Магическими действиями она обеспечивала здоровье домочадцев и скота и защищала всех от зависти и сглаза посторонних людей. Таким образом, она выступала не просто старшей женщиной, а кем-то большим – матерью-кормилицей. Это и связывало ее с коровой, которая кормила всю семью на протяжении многих лет.
Крестьянка с детьми. Картина Владимира Маковского. 1883 г.
Екатеринбургский музей изобразительных искусств
Архаические матриархальные представления о корове удивительным образом дожили и до наших дней. В Вологодской области были зафиксированы рассказы деревенских большух, где они прямо ассоциировали себя с коровой в своем хозяйстве. И речь идет не о крестьянском быте глубокой старины, а об исследованиях, проведенных с 1995 по 2005 год.
Корова была не просто единицей скотины в хлеву. Она давала женщине понимание собственной состоятельности, через кормление своим молоком подтверждала ее материнские качества, а в качестве символа большухи свидетельствовала о ее независимости и высоком семейном статусе. Кроме того, корова подчеркивала положение женщины в деревенской социальной среде, где большухи составляли костяк тех, кто следовал традициям и правильно исполнял все ритуальные действия во время свадеб, похорон и других общественных событий, связанных с переменами.
Когда у женщины уже не хватало сил содержать корову и должным образом заботиться о ней, это виделось ее переходом в новое состояние – старухи. На протяжении нескольких лет женщина внутренне готовилась к расставанию с коровой, но все равно свершившийся факт воспринимался с тоской и болью.
Расставание с коровой могло быть символическим: если женщина переходила в категорию старух, то она перепоручала заботы о рогатой кормилице старшей снохе (невестке), которая и становилась большухой, главой хозяйства. Если женщине при этом некому было поручить корову – нет женатых сыновей, дети живут далеко, произошел раздел хозяйства, и дети живут своими домами, – то она просто продавала ее (или даже отдавала на убой), а для получения молочной продукции оставляла или заводила коз. В книге Лоры Олсон и Светланы Адоньевой «Традиция, трансгрессия, компромисс. Миры русской деревенской женщины» (с. 127) описан случай, когда одна из информанток, которой было 67 лет, но у нее был молодой «сожитель», о чем в селе было известно, сказала, будто собирается выводить из хозяйства корову. В ее словах был очевидный для слушательницы подвох, но в чем он заключался, стало понятно лишь после исследования вопроса. Деревенская женщина, живущая половой жизнью, хозяйка в доме, просто не могла отказаться от коровы – символа ее статуса как в личном понимании, так и в глазах социума. Корову выводили из хозяйства, если не было другого выхода. Вынужденная продажа коровы или ее внезапная смерть воспринимались как трагедия для женщины и всей семьи. Расставание с коровой, даже если та оставалась в хозяйстве, было психологически тяжелым моментом. Женщина, привыкшая управлять домом, уже становилась не столь значимой в семье и сообществе, она теряла свою женскую состоятельность. К тому же, после того как она переходила в категорию старух, понятно было, что у нее оставался только один возможный шаг на жизненном пути – на погост.
Часто женщины измеряли свой «бабий век» в коровах и о каждой могли рассказать столько же, сколько о домочадцах.
Есть по крайней мере три причины того, почему сказки о Снегурушке и Нюрочке-девчурочке можно считать близкими к патриархальным.
Во-первых, образ Бабы Яги в них вырисовывается не самый приятный. Она груба с девушками, тогда как в других женских сказках, пусть и неласкова, хотя бы «не обижает» главных героинь.
Во-вторых, обычно девушки покидают избушку Бабы Яги самостоятельно, иногда пользуясь советами мышки, кота или работницы. А Василисе вообще путь освещает свет из глазниц черепа. Бывает, что героини обращаются за помощью и получают ее, они спасаются от преследования, как в сказке «Гуси-лебеди», прячась под берегом молочной реки, под ветвями яблони или в устье печи, или защищаются, бросая на землю полотенце или гребень, которые превращаются в водную преграду или в густой лес. Но путь домой они совершают сами.
К тому же Снегурушка и Нюрочка боятся. Нельзя сказать, чего именно: гнева Бабы Яги, диких зверей или чащи леса, которая им кажется непроходимой. Именно поэтому у них находятся «помощники»: петух, баран, козел и бычок.
Иллюстрация Ивана Билибина к сказке «Василиса Прекрасная».
Российская государственная библиотека
В-третьих, в конце сказки бычок, увозя Нюрочкудевчурочку, не только уходит от преследования Бабы Яги, но и предварительно ослепляет ее, забрызгав болотной грязью. И этот момент для нас особенно интересен и важен.