Есть и другие мифологические персонажи – вилы, которые также близки образу валькирии. Хоть они и не всегда воинственны, но их воля не сломлена.
В отличие от обрядовой свадебной песни и поздних былин, где дается патриархальное понимание женской Доли, миф опирается на более древние устои, при которых женщина могла быть воинственной. И именно в мифах образ Бабы Яги – жрицы, проводящей обряды перехода, – сливается с образом Бабы Яги – воительницы. Одним из первых об этом написал Александр Потебня, опираясь на схожесть Бабы Яги с Перхтой и с фрау Холле.
Напрямую со смертью и с дохристианским пониманием рая связаны девы-валькирии из скандинавской мифологии, собиравшие на поле боя души достойных воинов. Они изображались либо лебедями, либо девушками в шлемах, украшенных лебедиными крыльями. Во время битвы они ткут ткань брани.
Валькирии. Картина Элизабет Йерихау-Бауман.
Elisabeth Jerichau Baumann. Valkyrier / SMK Open
Считалось, что в мирные дни простые смертные могут их увидеть купающимися в озерах. Если же при этом мужчина похитит лебединую сорочку валькирии или ее кольцо, то он сможет таким образом вынудить ее выйти за него замуж[178].
У датского хрониста Саксона Грамматика (ок. 1150 – после 1208) есть заметка, что одна из валькирий зовется Сванхвит (от сканд. svan – «лебедь», hvit – «белый»). Сходны с валькириями и женщины-лебеди, населяющие загробный мир Сид, о которых говорят предания Ирландии и Бретани. Отсюда же известные по средневековым легендам погребальные ладьи в виде лебедя[179].
Кельтские источники дают начало средневековым преданиям о рыцаре с лебедем, который может оказаться либо его прародителем, либо братом, либо соперником. Это цикл, начинающийся с «Рождения Рыцаря Лебедя» и завершающийся историей «Конец Элиаса». Дева-лебедь выходит замуж за короля, но их детей злодейка превращает в лебедей – этот сюжет был известен за много веков до того, как Андерсен написал своих «Диких лебедей». В ирландских сагах эти белоснежные птицы постоянно упоминаются как существа, прилетевшие из иного мира[180].
В описанных примерах девы-лебеди сталкиваются с людским коварством, но время и судьба все расставляют по своим местам. В истории об Элиасе (Гелиасе) чудесные дети обретают кров, а затем возвращаются домой, их мать оправдывают и спасают от казни, а бабку, наоборот, наказывают за подмену. Что касается валькирий, то с приходом христианства они становятся уже не частью легендарных сказаний, а героинями баллад, которые носят лебединое оперение не по своей воле, а будучи заколдованными смертными девушками. Так ход истории дает новое понимание старых образов. А на женские судьбы в легендах и балладах уже влияют новые нормы справедливости и закона, а не одно только волеизъявление героини.
В сказке о Царевне-лягушке ее имя уже названо, что еще раз указывает на успешно пройденную инициацию. Она по своей воле выходит замуж, а потом покидает супруга. Ее воля и Доля неразделимы, ведь именно она принимает в сюжете судьбоносные решения.
Выбрав свою Долю, Иван-царевич ищет жену, тем самым разделяя ее судьбу, а Царевна-лягушка через некоторое время даже собирается выйти замуж повторно, так как его поиски затянулись – он слишком долго находился в пути…
И даже здесь он непохож на героев, которые оказываются на свадьбе собственной жены. Ведь те всегда возвращаются к себе домой, а царевич вынужден покинуть родное царство, но, как мы видим, супруга для него важнее статуса.
Наиболее популярным вариантом сказки стала та, в которой Иван-царевич, желая вернуть лягушку, ищет Кощееву смерть. Но тот не является соперником Ивану, как доказывает Софья Агранович: он отец Царевны-лягушки, которого она превзошла в магических умениях. Так что Кощей, естественно, не претендует на ее руку и сердце; а не отпускает он ее лишь для того, чтобы продлить срок своего царствования.
Напрямую о каком-то родстве Царевны-лягушки и Кощея не говорится ни в одном из сюжетов. Сказана только одна фраза – о том, что героиня уродилась «мудренее своего отца», то есть была более талантливой волшебницей, выражаясь современным языком.
Что же роднит ее с Кощеем? Вероятнее всего, это некое духовное родство, принадлежность к чародейству: они оба умеют совершать магические действия. Их колдовство также может быть направлено не только во благо, но и во вред (как неправильные подсказки старшим царским невесткам). К тому же по сюжету Царевна-лягушка оборачивается лебедем, который является перелетной птицей, а они в понимании славян улетали на зиму в вырий/ирий – обитель мертвых, которой и правит Кощей. Он, исходя из этих соображений, не ищет брака с Царевной-лягушкой, а хочет, чтобы она оставалась в его царстве, давая тому процветание[181].
Однако наиболее интересным в контексте женской инициации можно назвать сюжет, где герой ищет любви и расположения Царевны-лягушки. Карта его поисков примерно та же: многоярусная «матрешка», где одно находится в другом. Как и Кощей, царевна сама прячет то, что для нее представляет наибольшую ценность. И знает об этом, кроме нее самой, только ее мать, хотя мы можем лишь догадываться, родная ли она или названая.
Так мы подходим к тем версиям сказки о Царевне-лягушке, в которых кажется, что Бабы Яги в сюжете нет. Но на самом деле это не так. По мнению Агранович, Баба Яга – это любая посвященная в тайны бытия женщина, прошедшая специализированную инициацию. Следовательно, Царевна-лягушка – сама по себе тоже Баба Яга. И в финале сказки № 268 сборника Афанасьева ее схожесть с этим персонажем максимальна.
Иван-царевич доходит до избушки, в которой живет вещая старушка, назвавшаяся матерью лягушки. Она указывает, где за морем найти камень с заточённой в него уткой, в которой есть волшебное яичко. Когда герой его приносит, старушка на этом яичке замешивает тесто и печет пышечку, а съев эту пышечку, лягушка узнаёт мужа и теряет желание его «разорвать».
Явление царевны здесь необычно: «Прилетела лягушка, железным пихтелем стучит и говорит: “Фу! Русским духом пахнет…”». Пихтель – большой пест – обычный атрибут Бабы Яги, да и сама фраза принадлежит именно ей.
Ивана-царевича спасли лишь подсказки старушки, которая указала, где за морем найти камень с заточённой в него уткой, в которой есть волшебное яичко.
В другой версии Бабы Яги целых три и царевна поддерживает отношения с ними всеми. Младшая из них говорит Ивану-царевичу, что жена его у нее «давно не бывала», но при этом жрица Великой Матери помогает Ивану-царевичу советом и направляет его дальше. Царевна обнаруживается у старшей Бабы Яги. В ее избушке она превращается уже не в лягушку или лебедя, а в предмет – веретено, повитое золотой ниткой. Ее секрет выдает средняя из жриц, и Иван-царевич вызволяет супругу, преломив веретено и бросив одну его часть перед собой, а другую – через плечо.
Кощей Бессмертный. Иллюстрация Ивана Билибина к сказке «Марья Моревна».
Российская государственная библиотека
Если сломанная игла – это смерть Кощея, несмотря на его кажущееся бессмертие, то сломанное веретено лишь очередная трансформация Царевны-лягушки, ее возвращение к человеческому облику.
Сюжет о поисках волшебной супруги существует во всех странах мира. Царевна-лягушка в русской сказке представлена не просто существом, способным принимать различный облик. Главная ее сила – магические умения. Через ритуальный танец она может влиять на благополучие урожая и скота. Ее тесные взаимосвязи с предками очевидны, и именно с их поддержкой она творит свои чудеса.
Заключение
Читая сказки, можно обратить внимание на то, что их героини ничего не делают спонтанно. Они бесстрашно идут навстречу судьбе, не испытывая ни сомнений, ни колебаний. Подготовка к инициации и прохождение обряда были школой жизни – необходимым и обязательным этапом.
У Бабы Яги девушки учились выстраивать социальные связи, сохраняя собственную значимость в родовой нише. Они узнавали о необходимости соблюдения табу, у них формировалось понимание, чего нельзя делать и говорить, чтобы не навлечь на себя и свой дом несчастья. Выбор мужа тоже входил в систему знаний древней женщины. Живя у Бабы Яги, девушка должна была научиться умению защищать себя и свою семью от негативных внешних воздействий, в том числе магических. А если находилась та, что хотела бы знать больше и служить Великой Матери, то она продолжала свое обучение в избушке в глуши дремучего леса и сама становилась Бабой Ягой, посвященной в сакральные тайны бытия.
Умение правильно обращаться с нитями и само прядение приближали любую женщину к богине-пряхе, что помогало ей выстраивать свою судьбу, улучшать свою Долю.
Пока обряд был частью жизни человека, сказок о нем не могло существовать. Постепенно он уходил в прошлое, забывался, становился все более непонятным и диковинным. Так Бабу Ягу перестали воспринимать как хранительницу знаний и традиций, и она превратилась в непредсказуемую отшельницу-ведьму.
Сейчас, когда интерес к древним традициям возрождается, нужно ли сделать инициацию частью жизни, чтобы шаги к взрослению снова стали осознанными? Способен ли древний обряд избавить от инфантильности отдельных людей и помочь обществу быть ближе к истокам?
На этот вопрос в свое время прекрасно ответила психолог, автор и собирательница сказок Кларисса Пинкола Эстес (р. 1945). Она сказала, что инициацию может проводить лишь человек, который сам прошел обряд перехода, иначе такое «посвящение» причинит всем только вред. Человечество давно перешагнуло тот порог, когда индивиду требовалось доказывать роду-племени свою человеческую суть. Отголоски древности живут в играх, песнях, пословицах, в сказках – и этого вполне достаточно.