Харуфский замок был укреплен не особо тщательно. Рва перед ним не было, лишь неглубокая канавка, а земля вокруг не была утоптана и расчищена. На возвышении с восточной стороны располагалась деревушка, так что мы пошли на запад, стараясь не высовываться из зарослей вереска. Мы прошли несколько построек, где раньше жили охотники и сокольничие. Теперь они обитали внутри замковых стен – не из страха за свою безопасность, а потому, что теперь там было место и для них, и для их животных. После ухода прях ткачихи, швеи и портные тоже покинули замок, и их комнаты заняли те, кто остался на службе у короля. Никаких патрулей видно не было, хотя по стене двигались факелы, показывавшие, что стражники подходили к своим обязанностям серьезно.
Наконец мы обошли замок и оказались с северной стороны. Там было темнее. Я взглянул на башни: в одной светилось одно окно, во второй было темно. Жена свечника была права. Вот он, наш шанс попасть внутрь.
Я снял тунику, которая была сделана из светлого льна. Даже запачканная дорожной пылью, на фоне темных стен она бы светилась как маяк. Сауд протянул мне одну из своих, выкрашенную в темно-зеленый цвет. В ней меня будет почти не видно, если только свет не упадет прямо на меня, но в этом случае меня в любом случае обнаружили бы. Штаны у меня были темные, так что их я снимать не стал, а вот ботинки скинул. Лезть на стену босиком будет проще.
– Не забывай, что лезть можно не только вверх, – напомнила Арва. – Можно двигаться боком и забраться так же высоко, как если держаться в одном направлении.
– Не забуду, – пообещал я.
– Двигайся медленно, – добавил Тарик. – Если отвалится кусок стены, тебя могут услышать.
– Хорошо, – сказал я.
– Ты как? – спросил Сауд. – В голове ясно?
– Ясно, – ответил я. – Когда есть чем себя занять, становится легче, даже если это не то, чем бы я предпочел заниматься.
Он положил руки мне на плечи и прижался своим лбом к моему.
– Будь осторожен, брат, – сказал он. – И возвращайся.
Я хотел было ответить, но слова застряли в горле.
Вместо этого я просто кивнул и пошел прочь, в темноту.
Я дошел до канавы без приключений и на секунду остановился там, чтобы вымазать лицо грязью. Кожа у меня была и без того темная, но рисковать я был не намерен, а измазанный грязью, я скорее сольюсь с темнотой. Я собрался вытереть руки о штаны, но тут вспомнил, что Арва иногда нарочно пачкала руки перед тем, как куда-то забраться, чтобы было проще цепляться за поверхность. Тогда я еще раз макнул руки в грязь и потер их друг о друга, размазывая грязь по пальцам и ладоням. А потом перешел через канаву к стене.
Камни сгладились от многолетнего взаимодействия с дождем и ветром, но между ними кое-где были шероховатости, которые я мог использовать как уступы. Я помолился своим предкам, которые пришли сюда через пустыню и принесли с собой магию, и принялся карабкаться.
Даже если бы Тарик не наказал мне двигаться медленно, иначе бы просто не вышло. Было сложно найти, за что зацепиться пальцами, а именно им приходилось держать большую часть моего веса, потому что уступов для ног было еще меньше. Руки начали болеть, когда я едва проделал полпути. Я с тоской подумал о веревке, которая болталась у меня за спиной. По крайней мере, спускаться можно будет по ней.
Преодолевая ряд за рядом каменной кладки, я постепенно двигался к вершине башни. Добравшись до верха, я стал двигаться вбок, чтобы не оказаться на внешнем углу. По стене с обеих сторон шагали стражники, но сквозь башню они не проходили. Впервые я задумался, что могло быть внутри. Сауд считал, что там скорее всего какой-то склад, Тарик же в этом сомневался. Я был согласен с Тариком. Что за вещи надо хранить так высоко? Возможно, там была комната стражников или наблюдательный пункт, но, учитывая, что там нет света, это могло быть и что-то другое.
Надо мной в небе поднималась луна. Она была еще не совсем полная, но уже довольно круглая. Если она поднимется слишком высоко прежде, чем я успею слезть, меня могут заметить. Именно это в основном и ограничивало время, которое я мог провести в замке в поиске ответов.
Наконец мои пальцы нащупали оконный карниз. Это был самый сложный момент – не в последнюю очередь потому, что я чувствовал близость к цели и сгорал от желания ее достичь. Подоконник был сделан из дерева, который после камней показался мне столь гладким, что я, не обращая внимания на боль в уставших мышцах, резво подтянулся, закинув одну ногу в комнату, а вторую оставив снаружи.
Это был не склад. И не кабинет, даже не заброшенный. Это было очень и очень странное помещение.
Оно была широкое, во всю ширину башни, без перегородок. Дверей я не увидел, только два очень высоких окна во двор и странную нишу на том месте, где должна была бы быть дверь. У одного из окон стояла койка с соломенным матрасом. На ней – две подушки и толстое стеганое одеяло. Ночной горшок и пустой низенький столик. Ни очага, ни жаровни не было, и я задумался, как отапливали комнату, когда начинался снегопад.
Из окон во двор лился лунный свет, и я заметил, что на полу лежит толстый слой пыли, испещренный рисунками. Линии толщиной в палец, кое-где толще. Цветы, люди, лошади и бесчисленные завитушки.
И следы.
Я так удивился, что едва не вывалился из окна, но вовремя ухватился за подоконник и замер. Двери в комнате не было, а в ту странную нишу никто бы не пролез. Человек, оставивший эти следы, явно находился сейчас в комнате. Я медленно просунул в окно вторую ногу и встал на ноги, с трудом нащупав пол в темноте.
Сперва был слышен только стук моего сердца, но потом я услышал ее. Она засмеялась, поняв, что я напуган. Наверное, раньше ее никто не боялся. А потом она вошла в пятно лунного света, и я увидел ее.
На вид она была моей ровесницей – может, чуть младше, сложно сказать. Может, если она давно жила в этой башне, с ней случилось то, чего мы боялись, когда мать Арвы несла ее на спине через горы. Если она никогда толком не ходила и не видела солнечного света, она могла вырасти слабой и болезненной.
Вот только Арва совсем не была слабой. И эта девушка, похоже, тоже. Если бы она болела, ее бы выводили из замка, иначе бы она умерла. Жена свечника говорила, что они не были в замке много лет, а эта девушка все еще тут. Не может быть, чтобы она была больна. Ее заперли в замке по другой причине.
На ней было простое платье и мягкие туфли. Несмотря на простой покрой, платье было из добротной ткани и хорошо сидело. Ее волосы были покрыты платком, но несколько прядей выбились наружу, будто стремясь выбраться из ненавистного плена, и я понял, что она коротко острижена. Именно волосы ее и выдали. Волосы цвета спелой пшеницы или риса с шафраном – наследие предков, пришедших с той стороны пустыни.
– Здравствуй, мальчик, – сказала Маленькая Роза. Еще никогда мне не доводилось слышать, чтобы кто-нибудь говорил так покорно. – Ты пришел меня спасти?
III
Человеческие отродья не помнят, как они появились на свет. Не помнят ни первой вспышки зародившейся жизни, ни болезненного пути к своему первому вздоху. Ни своего первого слова, ни своего первого шага, ни первого куска пищи, который им довелось отведать. Они не помнят своего начала, но пряхам Харуфа я дала возможность сполна прочувствовать свой конец.
Вот как это было: сперва першение в горле, потом кашель. Это легко было оставить незамеченным, списать на легкую простуду или приставшую к нёбу пыльцу. Они пили чай с медом, ставили в комнате для прядения свежие цветы, чтобы очистить воздух. Пошире распахивали окна, выбивали ковры. Во дворе пыльно, говорили они друг другу. Это все пыль с овец, которых пригнали для пересчета. Но то была не пыль.
Раз появившись, кашель преследовал их неотступно. Им становилось трудно дышать, они спали, облокотившись на подушки или сидя в креслах. Малейший дым, будь то от очага, факела или даже свечи, был для них невыносим – они с хрипом хватали ртом воздух. Они ходили на прогулки по стене вокруг замка. Отправлялись на луга и сидели в тени росших там деревьев с широкими листьями. Ставили компрессы, чтобы вывести инфекцию, пили лечебные настои, чтобы прочистить легкие. Они пробовали все средства, какие могли придумать, кроме того, которое действительно помогло бы.
Пряхи советовались друг с другом, споря до поздней ночи. Сойтись во мнении им не удавалось, так что каждому предоставили принимать решение за себя. Большинство собрали свои инструменты, домочадцев и подмастерьев и отправились в путь, покинув Харуф, чтобы поискать счастья в другом месте. Некоторые остались и попробовали заняться другими ремеслами, но ничто иное их не удовлетворяло. Как бы заняты ни были их руки и помыслы, их тела жаждали ощутить кручение веретена, тяжесть прясла и натяжение нити, пока наконец им не оставалось ничего иного, кроме как снова взяться за прядение.
Не меньше дюжины остались и продолжали следовать традициям своего ремесла. Они пряли для короля и королевы, ибо любили их, и с каждым днем им становилось все хуже. Когда смерть наконец настигала их, мучения тянулись по много дней. Они не могли ни есть, ни пить – только дышали, все медленней и медленней. Сиделки замеряли промежутки между каждым вздохом, становившиеся такими длинными, что они уже готовились заметить время смерти и произнести молитву, как вдруг грудь больного вновь вздымалась. Хриплые мучительные звуки сводили сиделок с ума, отдаваясь эхом от стен коридора, куда приносили умирающих прях.
По моему замыслу, последним должен был отказать разум. Захлебываясь собственными легкими, они знали свою судьбу, хоть им и некому было это рассказать, даже будь у них силы говорить. Мне эти дополнительные страдания не давали ничего – разве что удовольствие за ними наблюдать.
В конце концов Касим сделал единственное, что пришло ему в голову. Последние оставшиеся при дворе пряхи так любили его, что отказывались оставить свое ремесло ради него, его же