— Как по-твоему, который час?
Она скорее озадачена, чем взбудоражена. Солнце еще не прошло над головой — и все же они двое намного старше, чем были в это же время вчера. Он отрывается от набросков местного лабиринта веток и качает головой. Она хихикает.
— Ну ладно. А какой день?
И вскоре полдень, полчаса, минута, полфразы или полсловечка — все кажутся на один размер. Они исчезают в ритме полного безритмия. Уже перейти шестифутовую платформу — национальный эпос. Проходит еще время. Десятая часть вечности. Две десятых. Когда Адиантум заговаривает вновь, его сокрушает мягкость ее голоса.
— Я и не знала, какой это сильный наркотик — другие люди.
— Сильнейший. По крайней мере, им чаще всего злоупотребляют.
— И сколько времени… идет детокс?
Он задумывается.
— С него еще никто не слез.
ОН РИСУЕТ ЕЕ, пока она готовит обед. Пока дремлет. Умасливает птиц или играет с мышью на высоте в двести футов. Ее попытки замедлиться для него смотрятся человеческой сагой в зародыше, в секвойном семени. Он зарисовывает овраг, полный секвой и других разбросанных великанов, что высятся над братьями меньшими. Потом откладывает альбом, чтобы лучше разглядеть меняющийся свет.
— ТЫ ИХ СЛЫШИШЬ? — спрашивает он. Далекое гудение, систематическое и профессиональное. Пилы и двигатели.
— Да. Они повсюду.
С каждым павшим гигантом бригады все ближе. Деревья со стволами по десять футов в обхвате, которые жили девятьсот лет, падают за двадцать минут и раскряжевываются еще за час. Когда рушатся крупные, даже на расстоянии кажется, будто артиллерийский снаряд попал в собор. Земля разжижается. Платформа на Мимасе содрогается. Самые большие деревья в мире припасены на последний раунд.
В ГАМАКЕ-БИБЛИОТЕКЕ Адиантум находит книгу. «Тайный лес». На обложке — доисторический тис, над землей и под ней. На задней стороне надпись: «Бестселлер-сюрприз года — переведен на 23 языка».
— Хочешь, я тебе почитаю?
Она читает, будто декламирует долгий товарный поезд строф из «Листьев травы», который задали зазубрить всему десятому классу.
«Вы и дерево на вашем дворе произошли от общего предка».
Адиантум прерывается и выглядывает за прозрачную стену их древесного дома.
«Полтора миллиарда лет назад вы расстались».
Она снова замолчала, словно подсчитывая.
«Но даже сейчас, после невероятного путешествия по совершенно разным дорогам, вас по-прежнему объединяет четверть общих генов».
И вот так, подстраиваясь под ветер авторской мысли, они пробираются через четыре страницы, пока не начинает смеркаться. Снова едят при свете свечи — быстрорастворимый суп в двух чашках воды, согретых на походной плитке. Когда заканчивают с ужином, уже правит тьма. Двигатели лесорубов заглохли, сменившись тысячей призрачных зовов ночи, которые пара не может расшифровать.
— Надо поберечь свечку, — говорит она.
— Надо.
До сна еще часы. Они лежат на длинной раскачивающейся платформе своей обязанности, болтают в потемках. Наверху угроз нет, кроме самой древней. Когда дует ветер, кажется, будто они пересекают Тихий океан на самодельном плоту. Когда ветер не дует, неподвижность зависает между двумя вечностями — целиком препорученная «Здесь и сейчас».
В темноте Адиантум спрашивает:
— О чем думаешь?
Хранитель думает, что в этот самый день его жизнь достигла зенита. Что он увидел все, что хотел. Дожил со своего счастья.
— Я думал, что сегодня ночью опять похолодает. Может, пристегнуть спальники друг к другу.
— Я за.
Над ними катится каждая звезда в галактике — за черно-синими иголками, в реке пролитого молока. Ночное небо — самый лучший наркотик, пока люди не придумали что-то покрепче.
Они пристегивают спальники друг к другу.
— Знаешь, — говорит она, — если упадет один, упадет и второй.
— Я последую за тобой куда угодно.
ОНИ ПРОСЫПАЮТСЯ ДО СВЕТА — от шума двигателей глубоко под ними.
Штраф за незаконное собрание обходится Мими в триста долларов. Не так уж и плохо. Зимняя куртка стоила вдвое дороже, а удовольствия принесла вдвое меньше. Слухи об аресте расходятся на работе. Но ее начальники — инженеры. Если она может сдавать проекты по формовке в срок, компании плевать, пусть хоть из тюрьмы работает. Когда тысяча протестующих идут маршем с плакатами на Лесную службу в Салеме, требуя реформы процесса одобрения в лесозаготовке, Мими и Дуглас присоединяются к ним.
Рано утром в апрельскую субботу они едут в Коуст-Рэндж. Дуглас берет выходной в магазине хозтоваров, где он устроился. Утро бесподобное, небо остывает от закатно-розоватого до лазурного, пока они направляются на юг, слушая гранж и новости дня. В рюкзаке на заднем сиденье — чистые и дешевые очки для плавания, футболки, чтобы завернуть носы и рты, и модифицированные бутылки для воды. А еще стальные двузвенные наручники, как у полиции, цепи и пара велосипедных замков. Это гонка вооружений. Протестующие начинают верить, что у них бюджет даже больше, чем у полиции, которую финансируют общественность, считающая, что налоги — воровство, а вот отдавать народные леса на вырубку — нет.
Они сворачивают в тупик, к лагерю протестующих. Дуглас окидывает взглядом стоящие машины.
— И ни одного телефургона. Ни одного.
Мими чертыхается.
— Ладно, без паники. Наверняка из газет приехали.
С фотографиями.
— Никого с телика — считай, ничего и не случилось.
— Еще рано. Может, едут.
Дальше по дороге поднимается крик — шум стадиона после гола. За деревьями друг перед другом стоят две армии. Крики, свалка. Потом — перетягивание чьей-то куртки. Опоздавшие переглядывается между собой и срываются на бег. Оказываются у стычки на поляне в голом лесу. Там будто итальянский цирк. Двойное кольцо протестующих окружило гусеничного монстра «Кат С7», с краном поверх всех голов, будто это динозавр с длинной шеей. Вокруг анархии — лесорубы и распильщики. В воздухе разлита особая ярость — все из-за того, насколько далеко этот лесистый холм от ближайшего города.
Мими и Дуг трусцой преодолевают склон. При звуке рева цепной пилы она тянет его за рукав. За одной машиной взревывает другая. Скоро по лесу орет целый хор бензопил. Лесорубы лениво, лаконично помахивают инструментами. Жнецы с косами.
Дуглас останавливается.
— Они на хрен с ума посходили?
— Это фарс. Никто не порежет безоружного человека. — Но не успевает Мими договорить, как водитель погрузчика с двумя прикованными к машине женщинами заводит двигатель и тащит их по земле. Люди кричат, не могут поверить глазам.
Лесорубы поворачиваются к захваченному «Катерпиллару». Принимаются за рощу больших пихт, грозя обрушить стволы в прикованную толпу. Дуг что-то бормочет под нос и срывается с места. Не успевает Мими отреагировать, как он уже с рюкзаком несется к месту действия. Барахтается в сутолоке, как сеттер, рвущийся через прибой, мечется среди протестующих, хватая за плечо то одного, то другого. Показывает на вальщиков, подступающих к пихтам.
— Давайте туда как можно больше людей.
— Где, блин, полиция? — кричит кто-то. — Когда мы побеждаем, они тут как тут.
— Ну все, — рявкает Дуглас. — Через десять минут эти деревья будут историей. Шевелитесь!
Не успевает Мими его догнать, как он мчится к пихте с такой низкой юбкой ветвей, что на нее можно заскочить. После этого сучья для него все равно что лестница на шесть футов. Два десятка поникших протестующих оживляются и следуют его примеру. Лесорубы видят, что происходит по флангам. Начинают погоню, насколько им позволяют шипастые бутсы.
Первые протестующие уже карабкаются в кроны. Мими находит глазами пихту, куда может забраться даже она. Она в двадцати футах от ствола, как тут ее по ногам бьет что-то свирепое. Она падает ничком в куст заманихи. Плечо отскакивает от покрытого лишайником булыжника. На ее ноги приземляется что-то тяжелое. Дуглас на своем дереве, вопит тому, кто ее повалил:
— Господи, я тебя убью! Оторву твою дурную башку. Сидящий на ногах Мими отвечает, растягивая гласные: — Но только для этого придется сперва слезть, а?
Мими сплевывает грязь. Противник надавливает голенями на ее бедра. Она, вопреки себе, вскрикивает. Дуглас спешит вниз по веткам.
— Нет! — кричит она. — Останься!
На земле лежат и другие поваленные демонстранты. Но кое-кто добрался до деревьев и заскочил на ветки. Там они в безопасности. Ботинки выигрывают у вытянутых пальцев.
— Слезь с меня, — стонет Мими.
Прижавший ее лесоруб колеблется. Их-то меньше, а он тратит силы, удерживая такую маленькую азиатку, что она и на куст с трудом залезет.
— Обещай, что не встанешь.
Ее поражают такие приличия.
— Если бы твоя компания сдерживала обещания, нас бы здесь не было.
— Обещай.
Всего лишь хлипкие клятвы, сковывающие все живое. Она обещает. Лесоруб вскакивает и присоединяется к своей стороне, вставшей в тупик. Они собираются, пытаются спасти ситуацию. Срубить пихту, не убив кого-нибудь, не получится.
Мими бросает взгляд на Дугласа. Она уже видела это дерево. Но узнает далеко не сразу: оно было за третьим архатом на свитке ее отца. Лесорубы снова заводят пилы. Срезают кустарник, складывают его в местах падений перед пихтами. Один вальщик делает надрез на большом дереве. Мими наблюдает, слишком ошарашенная, чтобы кричать. Они собираются уронить его прямо через ветки пихты с протестующим. Ствол трещит, Мими вскрикивает. Зажмуривается от оглушительного грохота. Открывает глаза, когда поваленный кряж прорывается через рощу. Протестующий держится за свою мачту и стонет от ужаса.
Дуглас осыпает лесорубов проклятьями.
— Вы с ума посходили? Вы же могли его убить!
— Вы вторглись на чужую территорию! — кричит бригадир. Вальщики расчищают новое место падения. Кто-то приносит болторез и разрезает наручники протестующих у «Катерпиллара», будто подстригает кизил. По всей поляне завязываются драки; роскоши ненасилия конец. В вечнозеленой роще вальщик вонзает лезвие в масло очередной обреченной пихты, намереваяс