– Может, по маленькой тяпнем? – с надеждой предложил старичок.
– С удовольствием, но я за рулем, – отказался я.
– Охохонюшки, – протянул деда Шура, – устраивайся все равно за столом. Чаю желаешь?
– Это пожалуйста, – закивал я.
– Тогда двигаем на кухню, – оживился дедуля, – там и побалакаем.
Через четверть часа я был погребен под лавиной сведений. Говорливый пенсионер маялся от тоски, поэтому большую часть времени он проводил у окна, смотрел на соседей и вступал с ними в разговор.
– Я тут самый старый жилец, – гордо вещал дед Шура, – когда въехал – и не вспомнить! Контингент по пять раз сменился, а я, словно египетская пирамида, никуда не деваюсь.
– Жильцы так часто съезжают? – подначил я пенсионера.
– А время-то какое? – моментально купился старичок. – Одни нищают, другие богатеют, третьи, как Альварес, вымирают! Знаешь, откуда у них такая фамилия?
– Нет, – искренне ответил я.
– Не наша она, испанская, – загудел дед Шура, – муж у Лиды был хоть и советский, да иностранец. Смуглый, глаза черносливами, а дети все в мать пошли, хоть бы чего от отца взяли. Внешность в Лиду, зато характер в папку, Павел такой вроде тихий был, но злопамятный! Не поверишь, какого тяжелого характера человек.
– Грубиян, скандалист и пьяница? – предположил я.
– Что ты! – замахал руками дедушка. – Интеллигентный, инженером служил, в каком-то институте лямку тянул. Очень образованный, не жадный, вежливый, но слишком памятливый. Вот тебе пример! Шел он раз по двору после дождя, лужи кругом, а на Павле плащ светлый, хорошая вещь, недешевая, габардиновая, не нонешняя синтетика, а на века сшитая. Раз потратился, приобрел, всю жизнь потом носишь, и ничего с ней не делается! Умели прежде одежду мастерить, да не о том речь. Топает, значит, Альварес домой, а навстречу ему Серега из двенадцатой на велосипеде, ну и обрызгал его. Павел ему резонно говорит:
– Сергей, вы поступили невоспитанно, теперь отнесите мой плащ в химчистку, устраните пятна за свой счет!
Кстати, он совершенно правильно сказал! Дорогое удовольствие плащ в божеский вид привести. А Сергей ему в ответ:
– Нашел дурака! Неизвестно, где вымазался, а я плати?
Слово за слово, вышла у них ссора, ну Павел в сердцах и сказал:
– Имейте в виду, Сергей, я никогда вам хамства не забуду.
И не забыл! Лет пять после того случая прошло, умер Сергей. Уж и не припомню, по какой причине на тот свет отправился. А у нас во дворе в советские времена традиция была: кто из соседей преставится, Анна Михайловна, домоуправша, по квартирам со списком бежит, собирает на похороны, кто сколько может, столько и дает, отказов не было, знали, если у самих беда приключится, то и им люди помогут.
Анна Михайловна заглянула в тот день и к Шуре, взяла пять рублей, которые выделил в те годы еще молодой мужчина, и сказала:
– Представляешь, Альварес отказался меня впустить.
– Может, вы чего не поняли? – удивился Шура. – Наверное, завтра деньги даст.
– Нет, – обескураженно ответила домоуправ, – он сказал: «Сергею помогать не хочу, любому другому десятку отдам, а этому никогда! Он мне плащ испортил, а в химчистку не отнес!»
Во какая злопамятность! А ведь Серега давным-давно про это забыл, вежливо с Павлом здоровался, тот ему отвечал, иногда они даже беседовали, курили на лавочке, и что оказалось? Павел обиду накрепко затаил и в нужный момент припомнил. Так и дети в него пошли, тоже памятливые, но благородные. Павел-то умер еще до перестройки, а Лида скрипела вдовой, замуж больше не пошла, хоть ее Мишка из семидесятой звал, не хотела детям отчима, очень она ребят своих любила, а они ее! Дружная такая семья. Обычно, если детей больше одного, то свары начинаются, драки. Один за другим донашивать должен, конфеты делить надо. А Альваресы всегда вместе. Федор тихий у них получился, боязливый, а девчонки – огонь! За мать на все готовы! Знаешь, чего Ритка сделала, когда Лида заболела?
– Нет, – ответил я.
Дед Шура крякнул.
– На одних детей посмотришь и порадуешься, что своих нет, на других глянешь – тоска возьмет, чего такие рядом не живут. Лидке страшный диагноз поставили! Помирать в мучениях! Денег у Альваресов пшик, а врачам конвертики нести надо, в особенности в больницу, иначе даже градусник не поставят!
Сначала Рита, Федор и Ната растерялись. Брат, по словам деда Шуры, был слишком тихим, не инициативным, Наташа юной, на момент свалившегося на семью несчастья она заканчивала школу, а вот Рита живо опомнилась и отправилась зарабатывать для больной мамы средства на панель.
Дед Шура, правда, Маргариту на обочине не видел, но очень хорошо понимал, каким местом девушка добывает валюту. Да и что ему следовало думать? Рита могла неделями не появляться дома, стала шикарно одеваться. Местные кумушки, как это ни странно, не осуждали «ночную бабочку», наоборот, ее жалели, понимали, девушка решилась на крайний шаг не по развратности характера, не по лени, а из желания помочь матери. «Сарафанное радио» знало: больная Лида содержится в шикарных условиях, лежит в отдельной палате и при ней неотлучно находится медсестра. Но, видно, правду говорят: от смерти не откупиться, Лида умерла, несмотря на все старания детей, а Рита, на удивление местным кумушкам, родила ребенка, девочку Настеньку.
– И когда она успела? – удивлялись одни. – Вроде и живота не было, ну располнела чуть-чуть, и все.
– А кто муж? – вопрошали другие.
– Не смешите, – отвечали третьи, – небось сама не знает, от кого младенчик родился!
Затем Рита выскочила замуж за вполне приличного мужчину.
Когда новость облетела двор, ехидная на язык Танька из пятой квартиры не выдержала и протянула:
– Интересно, муженек в курсе, чем жена в девках торговала?
– Замолчи, – сурово оборвала ее местная совесть Мария Ивановна Парамонова, – из таких лучшие жены получаются. Не от разврата на панель она пошла, за деньгами для больной матери подалась, не вздумай сплетничать.
– Не я, так другие не удержатся, – фыркнула Танька.
– Уедет Рита отсюда, – сказала Мария Ивановна, – к мужу переберется, и все будет хорошо.
Парамонова оказалась настоящей прорицательницей – Рита и в самом деле перебралась к мужу. А вот Федор и Наташа остались в родительской квартире. Если кто из соседей спрашивал:
– Ну как там Рита, чего не появляется?
Брат и сестра улыбались:
– Отлично живет, учиться пошла, мужу помогает бизнес поднимать, в гости ей ездить некогда, мы по телефону общаемся.
– Повезло Ритке, – судачили бабы, – прямо счастье поперло.
Болтали, болтали и сглазили – Маргарита умерла. Подробностей дед Шура сообщить не мог, то ли бывшая соседка угодила под машину, то ли ее подкосила внезапная болезнь, но факт оставался фактом: молодая женщина в самом расцвете лет ушла из жизни, девочка Настя осталась сиротой.
Когда после похорон Альварес прошло некоторое время, Мария Ивановна Парамонова столкнулась во дворе с Наташей, та вела за руку маленькую девочку в роскошной шубке из натуральной норки.
– Это Настенька? – ахнула Мария Ивановна.
Наташа молча кивнула.
– Ну совсем не в вашу породу пошла, – запричитала Мария Ивановна, – темная такая, смуглая. В отца удалась!
– В деда, – сердито перебила Наташа, – или вы забыли, как мой папа выглядел?
– Настя теперь с тобой жить станет? – поинтересовалась Парамонова.
– Кто ж мне ее отдаст? – горько спросила Наташа. – Вон, еле на денек выпросила, да и то лишь потому удалось, что свекровь Ритина и ее муж в Карловы Вары уехали, а я с нянькой договорилась.
– Ты же родная тетка, – покачала головой Парамонова, – или у вас отношения плохие?
– Никакие, – устало ответила Наташа, – когда Рита жива была, мы даже на праздники не встречались. Юрий не очень родственников привечал.
– Но не он отец ребенка, – возмутилась Мария Ивановна, – кто ему разрешил девочкой распоряжаться?
– Юра Настю давно удочерил, – объяснила Ната, – а у приемного отца те же права и те же обязанности, что и у настоящего.
– Видно, любит он девочку, – бормотнула Парамонова.
Дед Шура, который, как всегда, висел в окне и поэтому стал свидетелем беседы, не вытерпел и влез в чужой разговор:
– Чужое дите – оно не свое! Никак не получится его до беспамятства любить.
– Ты на шубку глянь, – перебила его соседка, – норка! Не одну тысячу рублей стоит. Раз такие вещи покупает, значит, любит.
– Может, наоборот, – прищурился дед, – откупается? Совесть свою утишает, чует, не принимает сердце девку, вот и делает дорогущие подарки.
Парамонова махнула рукой и ушла, а у деда Шуры по невесть какой причине защемило сердце.
– Я, Вань, в ерунду не верю, – говорил он мне сейчас, – если люди блажить начинают, хрень несут вроде: «Чую сердцем, несчастье случится», то я посмеиваюсь. Никому знать не дадено про будущее, все эти ясновидцы – обманщики, иначе почему никто из них в лотерею не выиграл и про авиакатастрофу какую не прокричал? Че мешает с телеэкрана гаркнуть: «Люди, самолет разобьется!»
Но в тот день прагматичный дед почувствовал беду и оказался прав.
И года не прошло, как Настенька скончалась. Ни Наташа, ни Федор подробностей не рассказывали, то, что в семье вновь стряслось несчастье, двор понял лишь по черному платку, который повязала тетка девочки. Несколько дней бабы маялись от любопытства, потом Парамонова набралась смелости и остановила Наташу у подъезда.
– Чего ты в трауре? – осторожно спросила она.
– Настя умерла, – коротко ответила Наташа.
– Как? – отшатнулась Парамонова.
– От инсульта.
– Ребенок?
– Да.
– Разве такое случается?
– Редко, но бывает.
– Вот горе! – заохала Мария Ивановна.
Наташа кивнула и ушла. Еще через несколько месяцев брат с сестрой продали квартиру молодой паре и исчезли. Нового адреса они никому из соседей не оставили, связь с ними двор потерял навсегда. А у молодых новоселов начались неприятности, вроде муж прогорел с бизнесом, квадратные метры они продали агентству. Бывшая жилплощадь семьи Альварес долго пустовала, потенциальных покупателей отпугивала дурная слава квартиры. В конце концов ее приобрел «новый русский» из местных, поговаривали, он собирается сдавать комнаты.