— Ваш муж — Басвальд Биксби?
Пеппер спросила — теперь уже с другой интонацией:
— Почему бы вам не называть его Бадди? Все именно так и называют.
— Он телевизионный продюсер. Продюсер вашего шоу. И некоторых других.
— Да, верно, — отрывисто ответила Пеппер.
— Его шоу «Прыгуны». Вы можете нам его описать?
— А вы загляните в «ТВ-гид». Или попросите сделать это одного из семидесяти двух ваших подчиненных.
— Семидесяти шести.
— Поправка принимается. Спасибо.
— Насколько мне известно, оно рассказывает о людях, которые спрыгивают с мостов. Он является также продюсером еще одного шоу, которое называется… «Ч.О.». Посвященного страдающим ожирением людям, так?
— Так. А сейчас он обдумывает еще одно, — сообщила Пеппер, — которое называется «Жопы». Посвящено персоналу Белого дома.
Грейдон поднялся из кресла и, обращаясь к Пеппер, сказал:
— Давайте выпьем по чашечке чего-нибудь.
Они покинули лжесенаторов и уселись посреди пустой тихой гостиной, пропахшей дымом давным-давно выкуренных сигар и полировкой для дерева.
— Вы очень неплохо справляетесь, — сказал Грейдон.
— Спасибо, — сухо ответила Пеппер.
— И поэтому меня удивило то, как легко вы клюнули на простую наживку.
— На какую?
— Перестаньте, судья Картрайт. Давайте не будем проникаться жалостью к себе. Теперь вы играете в большой лиге. Это не «Седьмой зал суда».
— Шестой. Послушайте, мистер Кленнденнинн…
— Грейдон.
— Мистер Кленнденнинн, я не вижу никакого смысла изображать этакую львицу федерального суда, проведшую последние десять лет, сидя в апелляционном суде округа Колумбия и составляя эрудированные памятные записки. Я всего лишь…
— Простая пожилая девушка из Плейно. Да-да. Но у вас есть одно достоинство. Вы умеете оставаться самой собой. Предположительно, именно поэтому президент к вам и обратился. Подлинность. Настоящая Америка. Уж эта мне настоящая Америка. Так трудно определить, что она собой представляет…
Пеппер усмехнулась.
— Я вас забавляю? — поинтересовался Грейдон.
— Да нет. Просто мне понравилось, как вы произнесли это ваше «предположииительно». Вы ведь настоящий аристократ, верно, мистер Кленнденнинн? Самая что ни на есть голубая кровь.
— Да, — улыбнулся Грейдон. — Весьма и весьма голубая. Как и у мистера Корка, хоть он и принадлежит к поколению более юному.
— Корки? — переспросила Пеппер. — Ну нет. Он не из вашей лиги ДНК. Он из «Лиги плюща»,[28] с обычным для нее коротеньким членом.
Впрочем, она сразу же и спохватилась:
— Извините. Вы ведь закончили?..
— Гарвард.
— Вас я, ну… таким не считаю.
— Вы очень добры.
— Послушайте, мистер Корк с самого начала дал мне понять, что он обо мне думает, и дал с полной ясностью. Я ничем ему не обязана.
— Хейден Корк — «Корки», как вы назвали его при людях, которые провели на государственной службе больше времени, чем вы на белом свете, — возглавляет персонал Белого дома. Цель у него во всей этой истории только одна — служить президенту. Я бы на вашем месте не стал обращать его во врага только ради того, чтобы потешить свое самолюбие. Этот город бывает иногда очень злобным. Очень. Вы даже представления не имеете, каким он бывает. И не исключено, что один-два друга вам здесь не помешают. С другой стороны, — без всякого нажима произнес старик, — вы можете продолжать в том же духе до самой финишной черты. И тогда вам никакие друзья до скончания ваших дней не понадобятся. Вы просто добьетесь успеха.
— Вас, похоже, такая перспектива в восторг не приводит.
— Могу я говорить с вами откровенно, судья?
— Почему же нет?
— Я понимаю, сегодняшний день — один из главных в вашей жизни. Для меня же он — просто еще один четверг.
Некоторое время Пеппер молча смотрела на старика, отвечавшего ей взглядом, в котором никакая жалость и не ночевала.
— Ну и ну, — наконец выдавила она. — Ладно. Спасибо за откровенность.
— Добьетесь вы успеха или не добьетесь, заботит меня лишь в той мере, в какой это отразится на президенте. — И Грейдон повел подбородком в общем направлении Белого дома. — Он, видите ли, нравится мне. И мне нравится то, что он пытается сделать — несмотря на серьезные препятствия. Если вы из одного лишь желания уязвить Митчелла и прочих обратите сенатские слушания в подобие вашей телевизионной программы, — а в том, что вам это удастся, я не сомневаюсь, поскольку женщина вы умная, — они не смогут отомстить непосредственно вам, ибо будут знать, что страна на вашей стороне. И потому отыграются на президенте. Они уже пытаются унизить его этой их идиотской поправкой об ограничении срока правления. Ирония, правда, состоит в том, что он… сколько я понимаю, президент посвятил вас в свою грязную тайну.
— Какую тайну? — спросила Пеппер.
— Очень хорошо. Вы отлично знаете, о чем я говорю. О том, что он не собирается баллотироваться на второй срок.
— Мне об этом ничего не известно.
— Очень хорошо, судья. Но успокойтесь, он сам сказал мне, что сообщил вам об этом. Он не хочет, чтобы все узнали о его решении уже сейчас, потому что, едва оно станет известным, к президенту станут относиться как к неудачнику. Ему нужно, чтобы все считали его собирающимся баллотироваться на второй срок, поскольку это дает ему возможность использовать ту власть, какая у него еще осталась. Однако Митчелл и его банда наемных убийц могут обратить остаток правления президента в пытку. Вы же тем временем будете, не подвергаясь никакой опасности, сидеть в вашем новом мраморном бомбоубежище. Сверхпрочном. Это место — пожизненное, и никто его у вас не отнимет, — Грейдон мягко улыбнулся, — пока вы не начнете оборачивать уши фольгой.
Лицо старика вдруг стало очень серьезным.
— Президент предлагает вам ключи от царства, судья Картрайт. Будьте благодарны. Мы поняли друг друга?
— Да, сэр.
— Сэр? — улыбнулся Грейдон. — Так-так. Похоже, меня повысили в чине.
«Коллегия душегубов»[29] возобновила свою работу. Пеппер ничего лишнего больше не говорила, на вопросы отвечала сжато и вежливо. И ни на какие наживки не клевала. Хейден поначалу задавал ей вопросы юридического характера — спрашивал, что она думает о первоначальном умысле, о темпераменте судьи, о роли судьи в сравнении с ролью законодателя, о школьной молитве, о расовом профилировании, о том, должна ли «Клятва на верность флагу» содержать слова «именем Божиим», и, естественно, об аборте — впрочем, о нем сказано было по возможности мало и в кратких, по возможности же, словах.
Затем он, получив от Грейдона условный знак, обратился к другой странице лежавшего перед ним фолианта и ровным тоном спросил:
— Ваш отец служил в полиции Далласа, судья Картрайт?
Пеппер немного напряглась:
— Да, сэр, совершенно верно.
Хейден, выдержав паузу, задал следующий вопрос:
— До того, как посвятить себя другой профессии?
Пеппер расслабилась:
— И это тоже верно, сенатор.
— Он священник, живет в Техасе?
— «Первая Скиния Дня Отдохновения в Плейно». Он свидетельствует о Слове — круглосуточно, семь дней в неделю, в дождь и в вёдро, в адскую жару и в пору весеннего паводка, нет греха слишком малого и преступления слишком страшного. Даааааа, Иисусе!
— Простите?
— Так он начинает свои воскресные выступления по телевизору.
— А. Ну да. Детство, проведенное в такой обстановке, как-то сказалось на ваших религиозных воззрениях?
— Разумеется, сэр. Другое дело, что религиозных воззрений у меня нет.
— Что вы этим хотите сказать?
— Видите ли, сенатор, каждый из нас проводит священный день отдохновения по-своему.
— Могу я спросить, как проводите его вы?
— В постели — с кроссвордом, кофе и круассанами.
— О. Понимаю.
— О круассанах, если вы считаете, что они выглядят чересчур французистыми, я могу на слушаниях не упоминать. Хотите, заменю их рогаликами? Или рогалики выглядят слишком еврейскими? Как насчет кекса с изюмом? Кекс с изюмом — вполне по-американски.
Хейден и прочие сенаторы обменялись сокрушенными взглядами.
— Вернемся, если вы не против, к отсутствию у вас религиозных воззрений, — произнес Хейден. — Я не хотел бы, чтобы вы… я просто пытаюсь понять…
— Позвольте, я помогу вам с этим, сенатор. Когда мне было девять лет, мою маму убила молния — у меня на глазах. Папа счел случившееся карой Всемогущего за то, что она играла в гольф в день отдохновения, и построил на этом умозаключении всю свою церковь. Я же пришла к выводу несколько иному.
— Выводу о том, что… — начал Хейден. — Не хочу показаться вам чрезмерно любопытным, однако…
— К выводу о том, что Бог — паршивый сукин сын, — сообщила Пеппер.
— Так и сказала? — переспросил президент.
Разговор происходил в тот же день, несколько позже. Президент только что вручил очень усталому на вид Грейдону Кленнденнинну двойной мартини и налил себе большой бокал холодного пива.
— Открыто, — ответил Грейдон. — Ликующе. Она атеистка. И гордится этим.
— О господи, — сказал президент.
— Насколько я смог понять, обратиться в таковую Пеппер помог ее чокнутый папаша, который окрестил ее в своей идиотской церкви, окунув головой в воду и продержав там какое-то время — и все на глазах у тысяч людей. Хейден очень умело вытянул это из нее. Но, повторяю, она ничего не скрывает. Я переговорил с ней частным порядком, попросил не напирать на ее атеизм во время слушаний. И все-таки это настоящая ахиллесова пята. Если ее взгляды станут известными, Митчелл вцепится в них, что твой терьер.
— Но ведь заседали же в Верховном суде люди, которые не верили в Бога. Верно?
— Верно. Однако не думаю, что они столь же живо и весело излагали свои взгляды комитету, который утверждал их кандидатуры. По-моему, она хочет, чтобы ее не утвердили. Я не психолог, конечно, но мне кажется, все дело в этом.