Гвидион улыбнулся приунывшему Тарену и продолжал:
– Но есть и ободряющие новости. Как донесли дозорные, армии западных кантрефов уже в нескольких днях пути от нашей крепости. В Придайне еще не было такого великого войска, и сам лорд Придери его возглавляет. Он сделал все, о чем я просил, и даже больше. Меня беспокоит только, что вассалы Арауна нападут на него раньше, чем он дойдет до Каер Датил. Но если это произойдет, нас известят и мы выйдем ему на подмогу.
Улыбка осветила изможденное лицо Гвидиона.
– Не последняя из хороших новостях, – продолжал он, – это приход Тарена из Каер Даллбен и воинов, которых он привел из Свободных коммотов. Я рассчитываю на тебя, друг мой, и впредь.
Гвидион заговорил о приведении в боевой порядок конных и пеших воинов Тарена. Верховный король внимательно слушал и кивал в знак согласия.
– Теперь иди и выполняй порученное, – сказал Мат Тарену. – Пришел день, когда Помощник Сторожа Свиньи должен взвалить на себя часть королевского бремени.
Все последующие дни Тарен и его спутники исполняли все, что поручал им Гвидион. Даже Глеу им помогал, впрочем, по настоянию Ффлеуддура, но никак не по собственному почину. Под строгим оком Хевидда Кузнеца бывший великан раздувал мехи горна, бесконечно хныча и жалуясь на волдыри и мозоли на коротеньких толстеньких руках.
Каер Датил был не только крепостью, но и хранилищем памяти, а также красоты, рожденной природой и руками человеческими. За его бастионами, в самом дальнем из множества просторных внутренних дворов, меж стройными лиственницами высились могильные курганы древних королей и героев. В залах с резными дубовыми стенами висело прославленное оружие и воспетые бардами знамена. В других были собраны чудесные изделия мастеров из всех кантрефов и коммотов Придайна. Здесь Тарен увидел, вновь испытав саднящую боль утраты, прекрасный кувшин для вина, вышедший из-под руки Аннло Горшечника.
В свободное от дел время друзья без конца бродили по крепости и каждый раз открывали для себя немало прекрасного и удивительного. Колл никогда прежде не бывал в Каер Датил и не переставал любоваться сводчатыми арками и башнями, которые словно парили над снежными вершинами гор за стенами крепости.
– Да, очень красиво, – повторял он. – И мастерски исполнено. Но башни возвращают мои мысли к яблоням, которые надо было подрезать. А без меня мой сад будет плодоносить не больше, чем эти камни.
Однажды в дверях самого маленького и скромного домика показался человек, кивком поманивший их к себе. Он был высок, его изрезанное глубокими морщинами лицо обрамляли длинные седые волосы. Грубый плащ воина свободно висел на его худых плечах, но ни меча, ни кинжала на скромном кожаном поясе видно не было. Ффлеуддур опередил всех, бросился к незнакомцу и, невзирая на снег, упал перед ним на одно колено.
– Это я, пожалуй, должен склониться перед тобой, Ффлеуддур Ффлам, сын Годо, – мягко улыбнулся старец, – и попросить у тебя прощения.
Он повернулся к остальным и каждому подал руку.
– Я знаю вас лучше, чем вы знаете меня, – сказал он и добродушно засмеялся в ответ на их непритворное удивление. – Меня зовут Талиесин.
– Главный Бард Придайна! – воскликнул Ффлеуддур, гордо и радостно улыбаясь. – Это он подарил мне арфу. Я у него в долгу.
– Не уверен, – ответил Талиесин, широким жестом приглашая всех в дом.
Они последовали за ним в просторную комнату, где было мало мебели – разве что несколько крепких стульев и скамеек да длинный стол из необычного дерева, которое переливалось и мерцало в свете очага. Вдоль стен до самого потолка теснились старинные книги и горы пергаментных свитков.
– Да, друг мой, – обратился Главный Бард к Ффлеуддуру, – часто я думал о том подарке. На самом деле это на моей совести.
Он посмотрел на барда проницательным взглядом, в котором, однако, сквозила добрая улыбка.
Если сначала Талиесин показался Тарену древним старцем, то теперь юноша уже не мог понять, сколько тому лет. Лицо Главного Барда, хоть и было иссечено морщинами, являло странную смесь мудрости и молодости. Одежда барда ничего не говорила о том высоком положении, какое он занимал в Придайне, да в этом и не было надобности. Как и у Адаона, сына Талиесина, у старца были серые, глубоко посаженные глаза, которые, казалось, видели больше, чем мог разглядеть обычный человек. Голос Главного Барда звучал тверже, чем у любого военачальника, и повелительнее, чем у короля.
– Мне были известны свойства арфы, когда я ее тебе давал, – продолжал он. – И, зная твой характер, я догадывался, что у тебя будут большие неприятности со струнами.
– Неприятности? – вскричал Ффлеуддур. – Ну что ты! Нисколько!.. – И тут же две струны лопнули с таким звоном, что Гурги испуганно вздрогнул. Лицо Ффлеуддура залилось краской до кончика носа. – Дело в том, что эта штука, – он с опаской еще раз глянул на арфу, – вынуждает меня говорить правду… э… немного больше правды, чем я бы сказал по своей воле. Но, думается мне, от правды никому еще вреда не бывало, а уж мне так точно.
Талиесин улыбнулся:
– Значит, ты усвоил важный урок. Тем не менее мой подарок был шуткой, хоть и не совсем. Однако ты сохранил эту арфу по доброй воле. Теперь я предлагаю тебе взамен любую, какую выберешь.
Талиесин указал на полку, где выстроилось множество арф, старых и новых, в том числе еще более изящных, чем нынешняя арфа Ффлеуддура. С радостным возгласом тот бросился к полке. Он любовно дотрагивался до струн, восхищался работой, хватая в руки то одну арфу, то другую.
Некоторое время он колебался, скорбно глядя на только что порвавшиеся струны своего инструмента, на исцарапанную и потертую раму.
– А… да ладно. Ты оказал мне честь, – смущенно пробормотал он, – но эта старушка вполне мне подходит. Иногда, клянусь Великим Белином, мне кажется, что она играет сама. У нее прекрасный звук… когда струны целы. Она отлично пригнана к моему плечу. Не то чтобы я принижал достоинства других арф, но мы с моей старушкой друг к другу привыкли. Да, очень благодарен тебе за щедрое предложение. И все же не стану ее менять на новую.
– Будь по-твоему. А вы, – обратился Главный Бард к своим гостям, – вы обозрели многие красоты Каер Датил, но не видели еще его настоящей гордости и бесценного сокровища. Это здесь, – сказал он, обводя рукой комнату. – В Зале Знаний хранится древняя мудрость Придайна. Хотя Араун, король Смерти, украл у людей секреты их ремесла, он не смог присвоить песни и сказания наших бардов. Здесь они собраны. И в их числе немало твоих, Ффлеуддур.
Талиесин продолжал:
– Память живет дольше тех, чьи деяния она сохраняет. Люди владеют мудростью всех живших прежде. Под этой комнатой хранятся еще бо́льшие богатства. – Он улыбнулся. – Подобно самой поэзии, большая часть сокровищ хранится в глубине. Там Зал Бардов. Увы, Ффлеуддур Ффлам, – с сожалением вымолвил он, – лишь истинный бард может туда войти. Хотя когда-нибудь, возможно, и ты присоединишься к их сонму.
– О, мудреная мудрость! – восторженно вскричал Гурги. – В бедной, слабой голове скромного Гурги от всего этого страшное верченье и крученье! У Гурги нет мудрости! Но он обошелся бы без чавки и хрумтявки, лишь бы поумнеть!
Талиесин положил руку на косматое плечо Гурги.
– Ты думаешь, у тебя нет мудрости? – ласково проговорил он. – Это не так. Узоров мудрости не меньше, чем тех, которые может соткать челнок. У тебя есть мудрость доброго и преданного сердца. Она встречается редко и потому ценится высоко. Такова и мудрость Колла, сына Коллфреура, и, помимо нее, он обладает мудростью природы, даром пробуждения бесплодной земли и превращения ее в цветущий сад.
– Это мудрость моего сада, дарящего нам свои плоды, – запротестовал Колл, а его лысина порозовела от удовольствия и смущения. – А если вспомнить, в каком состоянии я его оставил, боюсь, не скоро мы дождемся следующего урожая.
– Я должна была набраться мудрости на острове Мона, – вставила Эйлонви. – Затем Даллбен меня туда и отправил. Но все, чему я научилась, – это рукоделие, стряпня и реверансы.
– Учение – это еще не мудрость, – с добрым смехом перебил ее Талиесин. – В твоих жилах, принцесса, течет кровь волшебниц из рода Ллира. Твоя мудрость, быть может, самая таинственная из всех, ибо ты знаешь без знаний, как сердце умеет биться, хотя никто его этому не учил.
– Увы, не могу я похвастать мудростью, – сказал Тарен. – Я был рядом с твоим сыном, когда он встретил свою смерть. Он дал мне пряжку огромной силы, и, пока я носил ее, мне было открыто многое. Пряжка больше не принадлежит мне, если вообще когда-нибудь принадлежала. То, что я тогда узнал, помнится лишь как сон.
Тень печали прошла по лицу Талиесина.
– Есть такие люди, – мягко сказал он, – которые должны сначала познать утраты, отчаяние и скорбь. Из всех дорог к мудрости эта – самая жестокая и длинная. Твой ли это путь? Этого не ведаю даже я. Но если он твой, то мужайся. Те, кто доходит до конца, не только обретают мудрость, но и могут наделять ею других. Как грубая шерсть становится полотном, а сырая глина – сосудом, так они изменяют и созидают мудрость для других. И чем больше они отдают, тем больше мудрости обретают.
Тарен уже хотел заговорить, когда от Средней Башни донесся звук сигнального рога и дозорные на башнях закричали, что видят войско короля Придери. Талиесин повел спутников наверх по широкой лестнице к высоким окнам Зала Знаний, откуда они могли наблюдать за тем, что происходит у стен крепости. В первый миг Тарен различил лишь отблески заходящего солнца на далеких копьях. Затем от войска отделились несколько всадников и поскакали через заснеженный простор к воротам. Едущий впереди всадник сверкал богатой одеждой багряного, черного и золотого цветов, и солнце сияло на его золотом шлеме. Тарен больше не мог оставаться праздным наблюдателем, потому что стража выкликала его имя и имена остальных спутников, призывая всех собраться в Тронном зале.
Подхватив знамя Белой Свиньи, Гурги поспешил за Тареном. Они все вместе быстро добрались до Тронного зала. Здесь уже стоял длинный стол, во главе которого сидели Мат и Гвидион. Талиесин сел по левую руку от Гвидиона. Справа от Мата высился пустой трон, украшенный полотнищами цветов Королевского Дома короля Придери. По обеим сторонам стола сидели лорды Дома Дон, князья и военачальники.