Поразительная вещь! Сколько было сложено легенд об участии в Коммуне Рембо — естественно, что юный бунтарь легко вписывался в героическую картину сражений на баррикадах, хотя в действительности он провел все это время в Шарлевиле. А вот Верлен — по характеру человек чрезвычайно мирный, ненавидевший и презиравший все военные столкновения, — принимал участие в Коммуне. И в данном случае он шел на большой риск — вопреки собственной натуре. Долгое время считалось, в соответствии со свидетельством Лепелетье, будто Верлен безвольно поддался обстоятельствам. Однако он вполне мог переждать бурю (весьма короткую по времени) и сидя дома. Сам Верлен был склонен объяснять свое "коммунарское" прошлое излишней республиканской и якобинской горячностью, присущей ему в те времена:
"… с самого начала я полюбил, как мне кажется, понял и, в любом случае, проникся симпатией к этой революции…"
Когда же в 1882 году он обратился к префекту Сены с прошением вновь принять его на административную службу, у него не было ни малейшего желания подчеркивать значительность своего участия в неудавшемся восстании. Между тем, он занимал пост пресс-секретаря Коммуны, а это была должность весьма важная. Лепелетье в качестве адвоката поддерживал прошение своего друга, и, видимо, целиком доверился словам Поля.
Как обстояло дело в действительности? Правительство Тьера обратилось к государственным чиновникам с приказом прекратить службу и при первой же возможности покинуть Париж. Верлен должен был это знать. Матильда пишет по этому поводу так:
"Моя свекровь боялась, что сын потеряет свое место, и уговаривала нас уехать в Версаль. Ей хотелось, чтобы я ее поддержала, но я отказалась. Я считала, что жалование Верлена составляет незначительную часть нашего семейного бюджета. Он часто уходил на службу в дурном расположении духа, и я думала, что не будет большей беды, если он потеряет место и посвятит все свое время литературе, живя так, как ему хочется. Тогда я на все смотрела глазами моего мужа и одобряла все, что он делал — ведь мне было семнадцать лет!"
Со своей стороны, Эрнест Делаэ, который познакомился с Верленом в ноябре 1871 года, утверждал, что поэт, по его собственным словам, "был очень заметен в Коммуне".
Лишь когда армия версальцев двинулась на Париж, Верлен осознал, что дело может кончиться плохо. Естественно, у него и в мыслях не было сражаться на баррикадах — в конце концов, он был всего лишь чиновником! Утром 22 мая, когда Верлен с женой еще лежали в постели, служанка ворвалась в спальню с криком: "Мадам, они у ворот Майо!" Речь шла о версальцах. Вечером была взята штурмом первая баррикада. И Лепелетье, и Матильда согласно говорят о том, что Верлен в эти зловещие дни пребывал в страшной тревоге. Прошел слух, что версальцы обстреливают Батиньоль. Нужно было увозить оттуда мать, но на это Верлен был категорически не способен. Всю следующую ночь он плакал и стенал, пока в 5 часов утра Матильда не предложила отправиться вместе с ним на улицу Леклюз, но он возразил, что "федераты непременно заметят его и заставят стрелять". Тогда она решила, что пойдет одна — и Верлен согласился "с радостью и признательностью". 23 мая ей не удалось пробраться в Батиньоль из-за стрельбы, и она укрылась у отца на улице Николе. "Твой муж сошел с ума, — будто бы сказал ей господин Мотэ, — как он мог отпустить тебя, когда на улицах дерутся? Дожидайся здесь, пока не возьмут Монмартр". Матильда предприняла еще две попытки дойти до Батиньоля, причем на бульваре Сен-Жермен ее едва не расстреляли, уже поставив к стенке, но к счастью вмешался какой-то капитан, который отшвырнул ее в сторону со словами: "Проваливайте отсюда к чертовой матери!" Ей пришлось вернуться на улицу Кардиналь-Лемуан, где она увидела Стефани — старая дама сама покинула Батиньоль, тревожась за сына. Матильда, конечно, была очень храброй особой, но ей не приходило в голову, какое оскорбление она наносит мужу — при всей слабости своего характера, он был злопамятен и этого унижения не простил.
Коммуна пала. После "кровавой недели" Верлен сначала прятался в доме у тещи, а затем вместе с Матильдой уехал в Фампу — на родину матери. Из столицы приходили дурные вести. Нина де Вилар и ее мать бежали из Парижа в Женеву, поскольку скомпрометировали себя связями со многими коммунарами. Шарля де Сиври арестовали по анонимному доносу, в котором его обвиняли во всех мыслимым и немыслимых преступлениях (это вызвало недоверие следователей, и "Сивро" в конце концов освободили — но лишь в октябре!). Было решено, что Полю пока лучше отсидеться в деревне и что по возвращении он больше носа не покажет в свою "конторку".
В августе возродился ежемесячный ужин "Гадких мальчишек". Узнав эту новость, Верлен пришел в необыкновенное возбуждение: "Я там непременно буду! А что, место то же самое?" И в конце лета 1871 года он, действительно, вернулся в Париж вместе с беременной Матильдой. Но положение его радикально изменилось. До весенних событий он был признанным поэтом, и его будущее казалось безоблачным. Отныне нужно было все начинать сначала — его не желали печатать, и многие от него отвернулись. Именно в это время возникла обоюдная ненависть между Верленом и Леконтом де Лилем. При упоминании имени Верлена, вождь парнасцев неизменно восклицал: "Как? Он еще жив? Его еще не гильотинировали?" Верлен не оставался в долгу и охотно рассказывал, как перепугался "бесстрастный" во время Коммуны — даже бороду отпустил, чтобы его не признали.
В сентябре 1871 года — до появления Рембо! — супруги перебираются на улицу Николе, к родителям Матильды. Ибо Верлен уже начал поднимать руку на жену: главный его упрек к ней — она слишком "холодна" и не умеет по-настоящему любить. Поведение зятя внушает семейству Мотэ все большее беспокойство: отсюда решение держать дочь под присмотром — тем более, что она на сносях.
Мальчик родился 30 октября 1871 года и получил при крещении имя Жорж. Сначала ребенок совершенно не интересовал Верлена. Лишь много позже, в 1878 году, он напишет о "море своих слез" в стихотворении "Любовь" и обрушится с упреками на бывшую жену, "укравшую" у него сына.
Верлен в двадцать семь лет
И те, кто под лучом САТУРНА был рожден,
Светила рыжего, что любо некромантам,
Отмечены меж всех, по древним фолиантам,
Печатью Желчности и веяньем Беды.
Воображенье их (бесплодные сады!)
Усилья разума к нулю немедля сводит;
В их бледных жилах кровь летучим ядом бродит,
Как лава жгучая беснуясь и бурля, -
Их скорбный Идеал мертвя и пепеля![18]
Главная потребность Верлена — быть любимым. В нем сочетается мужское и женское начало: он нуждается в том, чтобы его опекали и заботились о нем, — и одновременно проявляет мужскую хватку, часто становясь агрессивным. Так будет всегда: он домогается и требует любви — от матери, от Матильды, от Рембо. Его поэзия — это всегда самозащита. Он сумел так ловко преподнести публике свои страдания, что почти выиграл безнадежное во всех отношениях дело: вплоть до появления мемуаров Матильды именно ее считали виновницей краха их семейной жизни.
У него натура чрезмерно чувствительная и одновременно склонная к самоутешению: он так легко переходил от ощущения вины к радости освобождения, что впоследствии его обвиняли в цинизме и бесчувственности. На все обвинения у него находилось простое объяснение — "ведь я же сын Сатурна". Кроме того, он труслив — боится пожара, наводнения, преследований. Глупое бесстрашие Матильды в дни Коммуны заронило в нем искру ненависти, которая впоследствии заполыхает огнем. Но главный его порок — алкоголизм. После похорон Элизы он беспробудно пьянствовал три дня кряду — к великому отчаянию матери и негодованию остальных членов семьи, поскольку вся деревня потешалась над "парижанином" и показывала на него пальцем.
К моменту встречи с Рембо брак Верлена уже дал заметную трещину. Причины назывались разные: дурная наследственность Поля, маниакально-депрессивный психоз (страхи и унижение), обманутые надежды (Матильда не сумела дать ему то, в чем он нуждался). Отсюда любовь и ненависть к жене — то же самое позднее проявится в отношении к Рембо (и даже в отношении к обожаемой матери). "В паре с кем бы то ни было… Верлен очень быстро превращал свое "гнездышко" в ринг, в поле битвы". Он неизменно терпел поражение на двух фронтах — сексуальном ("холодность" Матильды) и социальном (не мог стать подлинным главой семьи). Самое любопытное, что громадное интеллектуальное превосходство никоим образом его не утешает — возможно, напротив, еще более угнетает.
К этим внутриличностным причинам добавились неблагоприятные внешние обстоятельства. Брак с Матильдой совпал с началом франко-прусской войны, которая вызывала крайнее отвращение у Верлена. Он вообще ненавидел войну — и как трусоватый по натуре пацифист, и как парнасец левых убеждений. Но войну с Пруссией он вспоминал как ужасное событие, разрушившее многие надежды и, в частности, погубившее "Современный Парнас":
"Это прекрасное единение продолжалось до войны семидесятого года. Только катастрофа могла разбить такой крепкий союз: поступление в армию, крепостная служба, неизбежные политические разделения (ибо в слове "роковые" нет мужества), целый ряд важных вопросов, касавшихся родины, затем совести, свели к небытию — жестокое пробуждение! — это прекрасное начинание, этот дивный сон и разбили сообщество на группы, группы на пары и пары на связанные дружбой, но неисцелимо враждующие личности".
Большое значение имели и сексуальные наклонности Верлена. Лепелетье написал свои воспоминания в первую очередь для того, чтобы защитить память своего друга от позорных для него обвинений в распущенности и гомосексуализме. Первое обвинение он пытался парировать утверждением, что Поль никого не любил до свадьбы с Матильдой:
"Мой друг Верлен в юности отличался гротескным, монголоидным и обезьяньим уродством. Женщинам он внушал отвращение или страх. Он и сам знал об этом, поэтому был робок и неловок в отношениях со сла