Бреши-бреши, думал Вадим. Быть тебе сегодня же в кутузке за антиматериалистическую пропаганду. В ОГПУ вызнают, от кого ты этой галиматьи набрался и под чью дудку пляшешь!
Лес вокруг становился плотнее. Макар проявлял всю свою водительскую сноровку, лавируя между тесно стоящими деревьями.
– Ист дас вайт? – спросил Фризе, обеспокоенно крутя головой. – Далеко еще ехаль?
– Останови-ка, милок, – попросил старик Чубатюка. – Осмотреться надоть.
Аэросани затормозили близ гигантской ели, взвихрили снежный пух. Старикан перевалился через борт, стал озираться, гундеть под нос что-то похожее на заклинания и чертить батогом на белом полотне не то руны, не то китайские иероглифы. Чубатюк переглянулся с Вадимом и покрутил пальцем у стриженого виска.
– Папаша, тебе, часом, шапка на башке мозоль не натерла?
– Что? – Старичок встрепенулся. – Ах да… Едем дале.
Он снова втолкнулся в тесную кабину и показал батогом вправо:
– Вон той ложбинкой и прямо, прямо… Иначе не проехать.
Макар, хоть и демонстрировал всем своим видом, что относится к провожатому с недоверием, послушался, повел «Бе-Ка» указанным маршрутом. Проехали еще немного, и старик опять попросил остановиться. Исполнил подле аэросаней нечто вроде ритуального танца, трижды стукнул батогом по широким полозьям и уверенно показал налево:
– Вот тамочки, через взгорок. Уже близехонько, не переживайте!
Аэросани, натужно гудя, вскарабкались на горушку и вдруг встали как вкопанные. Мотор, доселе работавший исправно, заглох.
– Мышь полосатая! – выругался Макар. – Что случилось?
Он дергал рычаги, жал на педали, но машина словно омертвела. Чубатюк, костеря всех и вся, вылез из кабины и взялся осматривать двигатель.
– А у вас что, седалища смолой намазаны? – буркнул он на сотоварищей. – Помогайте!
Сани увязли лыжами в снегу, он мешал пролезть под днище. Макар велел всем притоптать рассыпчатую крупу, а сам взял небольшую лопатку и высвободил засевший в сугробине пропеллер. Работали молчком, каждый прокручивал в голове возможные последствия аварии. Положение виделось безрадостным. Заехали далеко, окрест – ни единого жилья, весть тоже не подашь, а топать назад по такому зыбучему сееву – ноги отвихляешь. Обратный путь до Загорья растянется на многие часы, а то и на сутки.
– Ну что там? – подлез Вадим к Макару, копавшемуся под брюхом «Бе-Ка».
– Полный кизяк! – констатировал Чубатюк, который был мрачнее тучи. – В топливном шланге дыра с полтину. Вся горючка вытекла, моб твою ять!
– На сук напоролись?
– Да на каких сук?! Салазки свои разуй: шланг в оплетке, его разве только шкворнем прошибешь. Диверсия!
– Старик! – ахнул Пафнутий. – Наконечник железный на палке у него – видели?
– Жеваный крот! – заревел Макар и сжал кулачищи. – Где он? Я ему щас сику на пику натяну и крякать заставлю! Верблюд плюгавый, мацепурик анисовый…
Стали искать коварного чичероне, но того как корова языком слизала. Пока все были заняты делом, он незаметно скрылся.
– Понимайт! – возопил Фризе. – Он нас тащиль глушь… маниль и бросаль! Доннер веттер!
Вадим заскрипел зубами.
– Иван Сусанин… твою в дышло! Попадись мне только…
Снег на холме был истоптан, к тому же мешали заросли. Убили бездну времени, прежде чем отыскали нужное.
– Пошел туда он! – прокричал Пафнутий, разглядев на склоне цепочку вмятин от лаптей и батога.
– Догоним! – хищно оскалился Макар. – Кто за баранку?
– Смысл? – вяло проворчал Вадим. – Бензина же нет…
– Садись, свинячья петрушка! И вы полезайте!
В этот миг татуированный матрос был так страшен, что его не посмели ослушаться. Все набились в кабину, Вадим вцепился в руль. Чубатюк схватился обеими руками за раму и развернул сани в ту сторону, куда ухромал подлый старый хрыч.
– Берегите черепушки! Раз, два… взяли!
Макар богатырским плечом поддал в корму, и аэросани сами собой покатились с горки. Скорость сперва была невелика, Чубатюк намеревался догнать машину и вскочить в люльку, но утоптанная площадка кончилась, он провалился в белую трясину, а снегоход с каждой саженью все увеличивал быстроту, скользил по скату.
По обе стороны от Вадима замелькали березы, дубы, елки, сосны – все заиндевелые, с искристыми нашлепками на ветках.
– Правь! Правь! – надрывался сзади Чубатюк, речь которого в одночасье лишилась цветистости. Форс-мажор, не до словесных вывертов.
Вадим правил как мог. Крутил руль так размашисто, что чуть локти себе не вывихнул. Машина выписывала на склоне головоломные зигзаги, какие и не снились мастерам бобслея на прошлогодней Олимпиаде в Шамони. Поскольку мотор не работал, слышен был лишь скрип полозьев, надсадный и зловещий. Снежная крошка вылетала из-под них, реяла в морозном воздухе полупрозрачной кисеей. Деревья мелькали все быстрее, скорость нарастала. Бугор оказался куда выше, чем можно было предполагать, и склон никак не заканчивался.
Вадим увидел, что сани несет прямо в густой ершистый ельник. Он отвернул вбок, но сделал это слишком порывно, не рассчитал, и разогнавшийся агрегат врезался точнехонько в кряжистый дуб. Хряск, звон, синхронные вопли седоков. Вадима шандарахнуло грудью о рулевое колесо, в глазах помутилось, сверху посыпалась труха: мелкие веточки и ошметки сухих, не опавших по осени листьев.
– Беклопт аршгезихт! Думкопф, шайссе! – Это собачился на немецком доктор Фризе. – Обер арш!
Последние два слова, насколько помнил Вадим, означали «полная задница». И это следовало признать подходящим определением для создавшейся ситуации.
Передок «Бе-Ка» расплющился о дубовый ствол, как яйцо, которым с размаха шваркнули о столешницу. Корпус прогнулся, полозья разошлись, воздушный винт разломился на три части, маслопровод сочился желтой, густеющей на холоде жижей.
– Что живы все, счастье еще, – промолвил Пафнутий со стоическим хладнокровием.
Вадим с натугой отжал от себя вдавившийся в ребра руль и кое-как выпростался из кабины. Он потер ушибленную грудную клетку, поворочал головой. Кости вроде не пострадали, крови не видно. Считай, отделался легко.
То же можно было сказать и о его спутниках. Пафнутий посасывал оцарапанный палец, немец прикладывал содранную с коры дуба льдинку к шишке на лбу, но в целом все обошлось относительно благополучно.
К ним, бразды пушистые взрывая, подгреб пыхтящий, как паровоз, Чубатюк.
– Ну ты и чухоблох! – с ходу наградил он Вадима смачным эпитетом. – Ворона пляжная, круглопер банановый… Сказано было: плошки раззявь, зырь, куда едешь!
Макар отчитывал скорее для проформы, тон его звучал необидно. Понятно же, что сани без движка, катящиеся по инерции с крутизны, – не самое маневренное транспортное средство. Совладать с ними мудрено было бы даже бывалому шоферу.
И чего жалеть о разбитой машине? Проку с нее без горючего все равно никакого.
– Доф хурэнзон! – обозвался, затухая, Фризе и отломил от дуба еще одну ледышку.
Чубатюк быстро осмотрел груду металла, в которую превратился «Бе-Ка», и резюмировал:
– Ну все, крепи седло! Накрылась старая команча…
– Нести ответственность материальную нам за нее? – осведомился с беспокойством Пафнутий.
– Да шут с ней, с ответственностью! – отмахнулся Вадим. – Р-решим после… Мы про старика забыли. Что-то я и следов уже не вижу.
Как назло, минутами ранее повалил обильный снегопад. Растущий свежий покров скрадывал все, что доступно было взору еще совсем недавно. Для очистки совести побродили вокруг дуба и бренных останков «Бе-Ка», но определить, в какую сторону подался вероломный дед, так и не сумели.
– Вот гребень укушенный, выжарка кошачья! – изливал оскорбленные чувства Макар. – Опупенец кривоногий, чучело с раздачи… Найду – в трехлитровую банку с кабачками закатаю!
– Ладно, уймись, – прервал Вадим поток буйного красноречия. – Нам сейчас важнее определиться, что делать дальше. Похоже, он и правда нарочно нас сюда завел. Скоро стемнеет, до Загорья нам и к завтрашнему утру не дошлепать.
– Зябко! – Пафнутий натянул на голову капюшон меховой парки, которую купил в начале зимы у одного чухонца и носил вместо шубы. – Не просидеть ночь тут нам. Околеем!
Резон в его словах, несомненно, был, однако никто и не собирался торчать под дубом до окоченения. Вадим, рассудив, что немедленное возвращение в деревню будет, во-первых, затруднительным, а во-вторых, бесславным, предложил двигаться дальше в глубь леса. По его прикидкам, направление во время езды они держали верное, и до усадьбы Чучумова оставалось версты полторы, не больше. Делая такой вывод, он руководствовался не только интуицией. Наметанный глаз подмечал тут и там трухлявые пни с ровными спилами. Много лет назад в этих местах заготовляли дрова. Жителям Загорья забираться так далеко от деревни не было необходимости, а другие селения поблизости отсутствовали. Кому же понадобились дровишки? Знамо дело, тому, кто обитал рядом. Кроме Чучумова, некому.
– Пойдем по этим пням. Они приведут нас к поместью. Какая-никакая крыша. Переночуем и заодно проверим, не засела ли там какая вражина. А завтра с рассветом тронемся обратно.
– Крыша в доме есть ли? – усомнился Пафнутий. – Разгромлен давно уж он, не осталось, глядишь, и стен там.
– Дрейфишь, что ли, сопля мраморная? – напустился на него Макар. – Если кто и есть, я ему жилы через уши вытяну и в такую окрошку порубаю, что ни один коновал не соберет. Он у меня живо свое гнилое жало закусит и по швам расползется… Понял?
Но Пафнутий не унимался.
– Ждет погибель нас! Этот старик – Верлиока и есть! – Он настолько разволновался, что заговорил нормальным языком: – Видели, каков из себя? Борода, волосы, глаза хитрющие… У Верлиоки лиц много, в кого угодно оборотится. Пронюхал там, в деревне, что мы его ищем, и персонально к нам явился…
– Спокойно, хрящ! – снова завелся Макар. – Неча прежде времени копчиком в кадык стучать. Ты меня знаешь! Если мне кто не по нраву, я ему баклагу отдеру и до китайской границы футболить буду.