После нападения на СССР в Париже и других местах прошли демонстрации, возросло число актов саботажа. 4 августа 1941 года Штюльпнагель распорядился о назначении смертной казни за «коммунистические интриги». Однако 13 августа в Париже произошла новая крупная демонстрация коммунистически настроенной молодежи, сопровождавшаяся столкновениями с французскими и немецкими силами безопасности. Двое участников демонстрации были схвачены и через четыре дня казнены. Кроме того, по приказу Штюльпнагеля 20 августа французская полиция произвела обыски в квартирах евреев и аресты евреев[403]. Было схвачено и отправлено в концентрационный лагерь Дранси более 4 000 евреев. Тем не менее в конце августа и в сентябре в Париже было совершено несколько удачных покушений на представителей оккупационной власти. В ставке фюрера они связывались с партизанской борьбой в СССР и Югославии, рассматривались как «массовое движение, управляемое из единого центра», и Штюльпнагель сдерживал постоянное давление Кейтеля, который настаивал на казни 100 заложников за каждого погибшего немца[404].
Активным противником расстрелов заложников стал административный штаб, который направил Штюльпнагелю докладную записку с аргументами против казней в порядке возмездия. В окружении Шпейделя считали, что «противник стремится не к нанесению материального ущерба германскому вермахту, а к политическому воздействию немецких репрессий». Репрессии затруднят управление страной и поставят под угрозу сами цели оккупации. Следовательно, применение репрессий «играет на руку врагу». Оккупационные власти рассматривали две возможности: наложение коллективной контрибуции и депортацию большего числа людей «на принудительные работы на восток». Оба наказания должны были применяться против коммунистов и прежде всего против евреев. Так как во Франции имели место антисемитские настроения, особенно обращенные против евреев из Восточной Европы, оказавшихся в стране после Первой мировой войны, военные власти не предполагали, что население проявит солидарность с жертвами репрессий. Поскольку среди покушавшихся были и евреи, то мероприятия подавления приобретали одновременно и политическую, и мировоззренческую мотивировку[405].
С середины 1941 года с участием представителей военного командования, полиции, экономического отдела, МИДа и особого оперативного штаба Розенберга проводились специальные заседания по вторникам – совещания по еврейскому вопросу, которые, как отмечал в одном из своих отчетов уполномоченный по «еврейским делам» во Франции гауптштурмфюрер СС Теодор Даннекер, «за редкими исключениями… приводили к осуществлению единой политики по еврейскому вопросу на оккупированных территориях»[406].
Новая концепция оккупации была опробована после того, как в результате покушения 28 ноября 1941 года погибли два немецких солдата. Вместо того чтобы испросить у Гитлера разрешения на расстрел 300 заложников, Штюльпнагель предложил ему одобрить казнь «50 евреев и коммунистов», «наложение штрафа в 1 млрд франков на евреев Парижа», а также интернирование и депортацию на восток «некоторого количества евреев, замеченных в криминальных и антигерманских связях»[407]. Намерения Штюльпнагеля были одобрены, но так как 1 декабря предстояла встреча Геринга с маршалом Петэном, то проведение этих мер было приостановлено. 2, 5 и 7 декабря французское Сопротивление организовало еще два покушения и акт саботажа, и Штюльпнагель обратился в ОКХ с предложением казнить «100 евреев и коммунистов», наложить штраф в 1 млрд франков на евреев Парижа, арестовать и депортировать на восток 1 000 евреев и 500 коммунистов. 12 декабря одобрение Гитлера было получено. Оккупанты казнили 95 человек, в том числе 58 евреев[408]; 743 еврея, большинство из них – французские граждане, были направлены в находившийся под контролем немцев лагерь Компьен. В дальнейшем предполагалось депортировать их для уничтожения в концентрационные лагеря на востоке. Чтобы достичь желаемой тысячи человек, в Копмьен было переведено 300 евреев из сборного лагеря Дранси. По версии немецкого историка Ульриха Герберта, Штюльпнагель такой жесткой реакцией рассчитывал умиротворить Берлин и в то же время сохранить хорошие отношения с коллаборационистами, которые, несомненно, негативно отнеслись бы к казни заложников из числа французов[409].
Некоторые офицеры, например, начальник районного командования Сен Жан де Люз майор Хенкель, высказывались за депортацию евреев: «Было бы гораздо целесообразнее позволить этим евреям эмигрировать, вместо того чтобы переселять их в другие департаменты или даже направлять в концентрационные лагеря». Штюльпнагель стремился сохранить лояльность французского народа по отношению к оккупантам и в декабре 1941 года предложил вместо расстрелов французских заложников депортировать 300 евреев[410].
В январе 1942 года в Дижоне и Париже были совершены покушения и диверсии, на которые оккупационные власти реагировали расстрелами евреев и коммунистов (20 человек, которым уже были вынесены смертные приговоры за совершенные ими преступления), а также интернированием евреев и коммунистов (100 человек) в концентрационном лагере Компьен для последующей отправки в лагеря уничтожения[411].
Наконец, 15 января 1942 года Штюльпнагель предпринял последнюю попытку склонить Гитлера и Кейтеля к уступкам: «Зная общее положение и воздействие таких жестких мероприятий на все население и наше отношение к Франции… я больше не могу ни соединять с совестью массовые расстрелы, ни нести ответственность перед историей». Он указывал, что больше нет возможности проводить аресты евреев и коммунистов, так как уже было арестовано около 10 000 евреев и 3 500 коммунистов, а лагеря переполнены. Тем самым действенные мероприятия возмездия ставятся под вопрос: «В отдельных случаях отправка известного числа уже интернированных коммунистов и евреев в Германию или на восток, поскольку она осуществима с точки зрения транспорта, соответствует потребностям обеспечения безопасности. Безусловно, такое мероприятие окажет на всех сильное воздействие». Но Гитлер и Кейтель остались при своем мнении. Хотя они согласились с предложением Штюльпнагеля о массовых депортациях на восток или в Германию, но не вместо расстрелов заложников, а дополнительно к ним. Штюльпнагель подал прошение об отставке и вторично обосновал его в частном письме к Кейтелю: «Я думал осуществить, конечно же, необходимую месть за покушения на военнослужащих германского вермахта другим путем, то есть ограниченными экзекуциями, но прежде всего вывозом больших масс евреев и коммунистов на восток, который, как мне известно, действует на французское население более устрашающе, чем эти массовые расстрелы, которых они не понимают»[412].
При его преемнике Карле Генрихе фон Штюльпнагеле, лишившемся командования 17-й армией на Восточном фронте во время зимнего кризиса вермахта, продолжились расстрелы заложников – евреев и коммунистов в ответ на акты покушений и диверсий, а также поставлены на постоянную основу депортации евреев из Франции в лагеря уничтожения. Первый транспорт с 1 112 евреями направился из Компьена в Аушвиц 24 марта 1942 года. В апреле появился приказ Гитлера, предписывавший в качестве мести за покушение, кроме расстрела некоторого числа заложников, передавать рейхсфюреру СС и шефу германской полиции 500 коммунистов и евреев для депортации на восток. С этого момента расстрелы и депортации проходили автоматически: 18 апреля – 24 расстрела и 1 000 депортаций, 24 апреля – 10 и 500, 28 апреля – 1 и 500, 5 мая – 28 и 500, 7 мая – 20 и 500. В целом до 31 мая 1942 года были приговорены к расстрелу 993 (фактически расстрелян 471) и депортированы около 6 тысяч человек[413].
Хотя железные дороги были перегружены, военная администрация в лице начальника отдела железнодорожного транспорта на западе генерал-лейтенанта О. Коля не только предоставила Даннекеру подвижной состав и локомотивы, но и отнесла расходы на их движение до границ Франции на счет вермахта. СД оставалось только оплатить проезд этих составов от французской границы до Аушвица. С 1 августа 1942 года по указанию Гиммлера начался систематический вывоз евреев для уничтожения, причем выбор жертв осуществляли органы военной оккупации. Поначалу «акция» маскировалась как вывоз на работы, но позднее отправке в лагеря уничтожения подверглись и неработоспособные евреи. Только за полтора месяца на восток, то есть в лагеря смерти, были направлены 10 тысяч человек. Правда, оккупанты не тронули британских, американских и итальянских подданных. Кроме того, около 4 тысяч бельгийских и 500 французских евреев в сфере главной полевой комендатуры Лилля использовались на строительных работах в Северной Франции и тоже избежали отправки в лагеря. Слухи о судьбе депортированных вызвали панику: многие евреи безуспешно пытались укрыться на юге Франции, другие женились или пытались получить бельгийское гражданство, но такие браки считались недействительными. Отметим, что эвакуация не вызвала протеста бельгийцев, так как 9/10 бельгийских евреев были эмигрантами. Представители бельгийского министерства юстиции и других учреждений в беседах с представителями военного командующего подчеркивали, что будут защищать только собственных граждан. В результате нацистами было уничтожено около 75 тысяч французских и 15 тысяч бельгийских евреев[414].
Следовательно, без помощи оккупационной администрации, которая, правда, оказывалась не по собственной инициативе, «окончательное решение» во Франции не могло бы быть проведено в таких масштабах и столь эффективно. Военные учреждения издавали распоряжения о евреях, создавая юридические условия для действий гестапо, а также оказывали административную и практическую помощь в «мировоззренческой борьбе», которая была поручена СД и полиции безопасности. Экономическая сторона еврейского вопроса – «ариизация» собственности – решалась почти исключительно органами военной администрации. Действия военных властей во Франции показывают, что форсирование антиеврейской политики определялось не только натиском РСХА, но и стремлением военных инстанций отомстить за покушения и саботаж, не затрагивая самих французов. Руководители учреждений вермахта, не чуждые националистическим и антисемитским предрассудкам, считали евреев основой французского Сопротивления. Наконец, военный командующий и его штаб наделялись таким способом удовлетворить ставку фюрера, не подвергая опасности политику коллаборационизма в целом