т, this is clear.
Вождь до этого говорил лишь о двадцати воинах, чтобы не быть заподозренным в том, что он боится, поэтому теперь он быстро согласился:
— Олд Уоббл знает, что говорит. Если он думает, что нам надо пятьдесят воинов, то пусть будет так. Я еду за ними.
— А я остаюсь здесь до твоего возвращения?
— Да.
— Не лучше ли будет, если я поеду с тобой?
— Нет. Ты должен остаться, чтобы встретиться со своими людьми. Они не знают точно места, где ты находишься, поэтому разожги большой костер, который виден издалека.
— Этого делать нельзя: костер могут увидеть Виннету и Олд Шеттерхэнд. Лучше…
Он не успел договорить, потому что в этот момент Виннету схватил его обеими руками за шею. Шако Матто тут же вскочил и бросился к своей лошади, чтобы отвязать ее, пришло время действовать мне. Апач взял на себя Уоббла, а я пустился за вождем, кинулся ему на спину, схватив его левой рукой за шиворот, а правой нанес удар. Он споткнулся и упал. Я потащил его к месту, где он только что сидел и где Виннету уже связывал Уоббла. Не прошло и двух минут, как они уже оба были связаны. Как мы договорились, Виннету свистнул три раза, и скоро появились трое наших друзей. Обоиx пленников, еще оглушенных и не вполне понимавших, что происходит, мы перекинули, как мешки, через их лошадей и привязали к ним. И мы уехали из леса, чтобы не наткнуться случайно на дружков Уоббла. Если бы они или хотя бы один из них подъехали к «дереву с копьем» не замеченными нами, то мы подверглись бы большой опасности. Мы поскакали сначала вдоль ручья, потом перешли его и направились в прерию, пока не нашли островок кустарника, где можно было стать лагерем. Почва здесь была влажная и с углублениями от копыт бизонов, в одном из таких углублений мы рискнули развести небольшой костер.
После того как мы сняли наших пленников с лошадей и положили их рядом с костром, они еще долго приходили в себя. Сначала они молчали, теперь же, когда узнали нас, разразились проклятиями, вождь, однако, скоро умолк, Уоббл же продолжал говорить, тщетно пытаясь выбраться из пут:
— Черт возьми! Это же наши знакомые благочестивые пастухи, которые на этот раз привели в свое стадо не одну, а две заблудшие овечки! Что это вам вдруг пришло в голову опять меня ловить? Вы, наверное, вообразили, что я возложил на свою старую, седую голову горящие угли, и теперь раскаиваетесь?
Гордость не позволяла Виннету отвечать ему; я последовал его примеру. Но Дик Хаммердал, который уже знал, какие планы строил против нас старик (об этом я рассказал ему и остальным по дороге), считал постыдным и трусливым оставить слова Уоббла без ответа:
— И не думайте называть себя овечками! Вы хуже и злее хищных зверей, которые убивают, чтобы выжить! Я с трудом удерживаюсь от того, чтобы действительно не положить на ваши пустые головы пылающие угли из этого костра. Поменьше трепите языком, или я это сделаю, уж можете мне поверить!
— Этого никогда не допустит милосердный Олд Шеттерхэнд! — сказал старый ковбой и засмеялся.
— Допустит или не допустит — какая разница! Если вчера вы еще знали меру, то сегодня уже переходите всякие границы. И если вы полагаете, что наглостью поправите свои дела, то совершаете ошибку, и это я вам докажу, как только вы произнесете еще хоть одно слово, которое меня не устроит!
— Неужели? Тогда разрешите по крайней мере вас спросить, по какому праву вы захватили нас и обращаетесь с нами как с пленниками?
— Не задавай идиотских вопросов, старый грешник! Олд Шеттерхэнд и Виннету спрятались в лесу и слышали каждое ваше слово. И теперь у нас есть все основания положить конец вашим злопыхательствам!
Это сообщение окончательно лишило мужества Олд Уоббла. С ужасом он понял: мы знали, что они хотела нас убить, и теперь дерзи — не дерзи, а дела плохи: мы можем отомстить ему. Несмотря на то, что я простил ему уже покушение на меня, и на этот раз, если бы это дело касалось одного только меня, я мог бы склониться к тому, чтобы снова простить его. Но новые их подлые замыслы были направлены против нас всех, и старый ковбой вполне осознал, что на этот раз насмешками и издевательствами он ничего не добьется. Поскольку он больше ничего не говорил, то замолчал и Хаммердал.
Но тут случилось то, что в очередной раз доказало мне, как близок мне по духу вождь апачей и с каким удивительным постоянством наши мысли движутся в одном направлении. Как раз когда мы уезжали из того леса, я подумал о Феннере, его ферме и остальных фермах, на которые должны были напасть индейцы. Фермеры ничего не подозревали, и их надо было предупредить. Хотя после пленения вождя осэджей мы могли ожидать, что исполнение бандитских замыслов приостановится, но мы не были настолько хозяевами положения, чтобы не опасаться какого-нибудь непредвиденного обстоятельства, из-за которого мы можем потерять все достигнутые преимущества. Но кто мог бы предупредить хотя бы Феннера, который оповестит остальных? Тресков — ни в коем случае. Хаммердал и Холберс, хотя они и вестмены, но такое ответственное поручение я не мог доверить им. Речь ведь шла не только о благополучном прибытии на ферму, но и о еще более трудном возвращении. Таким образом, оставались только я и Виннету. Было бы лучше всего, если бы поехал Виннету: он не очень-то ладил с тремя нашими спутниками. Я видел, как Виннету — знаток лошадей — рассматривал и оценивал коня Шако Матто. Затем он поднялся, подошел к нему, взял седельную сумку, вытащил все из нее и положил туда продукты, потом повернулся ко мне и спросил:
— Что скажет мой брат об этом жеребце вождя осэджей?
— Легкие его здоровые, — ответил я, — сухожилия крепкие, а ноги как у антилопы. Скакун моего краснокожего брата должен отдохнуть для переезда в Колорадо, я буду присматривать за ним, поэтому Виннету может оседлать этого чалого, и он домчит моего брата туда и обратно.
— Уфф! Мой брат Шеттерхэнд знает, куда я собираюсь?
— Да. Мы останемся здесь и будем ждать. Возвращайся завтра прежде, чем зайдет солнце.
— Хау! Счастливо оставаться!
Он вскочил в седло и ускакал. Нам больше не о чем было говорить, а тем более давать друг другу какие-нибудь указания. По-другому, конечно, обстояло дело с тремя другими моими друзьями. Я сообщил им тихо, чтобы не услышали наши пленники, о цели ночного путешествия Виннету. Потом мы поели, после чего я назначил часовых — с таким расчетом, чтобы мне спать до полуночи. Время между полуночью и рассветом — самое тревожное в прерии, именно тогда я и хотел сам стоять на часах.
Строго-настрого наказав своим друзьям внимательно следить за пленниками и костром, я улегся и мгновенно заснул, ничто в этот миг меня особенно не заботило и не тревожило. Меня разбудил Дик Хаммердал, наш третий часовой. Пока мой предшественник укладывался, я поднялся. Все было тихо, я вышел из кустов и стал вышагивать туда-обратно, размышляя при этом, что делать с двумя бандитами.
Я не хотел их смерти, хотя по законам прерии было бы вполне справедливо их убить, избавившись тем самым от большой опасности. Но позволительно ли оставлять их коварство без наказания? Если нет, то какую кару выбрать для них? Я подумал, что можно было взять их с собой в Колорадо с тем, чтобы прошло подходящее время для нападения на фермы. Но против такого варианта были весомые возражения. Пленники связаны и не могут двигаться — это нас сильно задержало бы и вообще было бы неудобно во многих отношениях, не говоря уже о том, что мы потащим их как раз туда, куда они все равно бы направились, чтобы мстить. Однако пока это было лучшее решение, поэтому я решил дождаться Виннету и узнать его мнение.
Место, где теперь собирались осэджи, я знал очень хорошо, мы с Виннету бывали там неоднократно. Стада бизонов, которые осенью шли на юг, а весной на север, использовали всегда одни и те же дороги, которые местами были основательно вытоптаны и весь год хорошо видны. На одной из таких троп и находилась Вара-ту, Дождевая Вода. Это место было похоже на то, где мы были сейчас, только там росло намного больше кустов и высокой травы, вообще же оно представляло собой впадину, где собиралась дождевая вода, которая не испарялась в жаркое время года. Виннету намеренно привел нас к этому месту, где мы стали лагерем, потому что оно находилось как раз на пути к Вара-ту. После своего возвращения он, кажется, собирался уделить внимание Дождевой Воде.
Прошла ночь, наступило утро. Но я не разбудил своих друзей, и они продолжали спать. Делать нам было нечего, а силы, которые дает сон, нам еще пригодятся. Когда же они проснулись, мы позавтракали мясом. Пленники ничего не получили; курс лечения голодом отнюдь не вредит таким людям. Потом я снова улегся спать. И так мы провели весь день, чередуя сон и вахту, до самого вечера, когда вернулся Виннету. Он был примерно часов двадцать в пути, ни на секунду не сомкнул глаз и выглядел тем не менее таким свежим и бодрым, как будто он спал и отдыхал столько же, сколько и мы. Конь, на котором он скакал, казалось, тоже совсем не утомился, и я заметил, какой гордый взгляд кинул на него его бывший обладатель — вождь осэджей. И я сразу решил обратить эту гордость в ярость. По законам прерии судьба пленника и всего, что принадлежит ему, в руках того, у кого он в плену. Нам нужны были хорошие лошади. Скакун Виннету и мой были превосходны во всех отношениях. Кобыла Дика Хаммердала, напротив, — крайне безобразна, но зато сильна и вынослива, и, кроме того, его нельзя было заставить расстаться с ней. Лошадь Трескова уже показала себя не лучшим образом. Так же дело обстояло и с лошадью Пита Холберса. Хотя до сих пор это и не особенно мешало нам, но если однажды случится так, что все будет зависеть от скорости наших лошадей, а этого едва ли удастся избежать, то эти две лошади могут подвести нас самым роковым образом. Шако Матто не получит обратно своего чалого — я решил, что это будет для него наказанием, которое он, безусловно, заслужил.
Виннету соскочил с лошади, кивнул мне в знак приветствия и сел рядом со мной. Мы обменялись взглядами и поняли друг друга без слов: он передал предупреждение Феннеру. Тресков, Хаммердал и Холберс напротив, смотрели на него, полные ожидания, и были совершенно разочарованы, так и не услышав от него ни слова, однако не осмелились приставать к нему с вопросами.