Таково было неожиданное завершение нашего разговора. Действительно, тогда мне будет все равно. Но у меня было по крайней мере утешение в том, что я знал точно: никакой жилы на Беличьем ручье нет, значит, он, а не я будет обманут. Я с удовлетворением представил себе, какое у него будет в этот момент выражение лица.
Он ненадолго удалился, и я получил возможность послушать почти столь же занимательную беседу, как только что состоявшаяся наша с ним. Позади меня ехали Дик Хаммердал и Пит Холберс с одним бродягой. Надзор за нами, кстати говоря, был не такой уж и сильный, ведь мы все-таки были связаны и, по мнению трампов, сбежать не могли бы никак.
Оба приятеля развлекались беседой со своим сопровождающим, вернее, говорил Дик Хаммердал, а Пит, если его о чем-нибудь спрашивали, давал односложные ответы. Пока рядом со мной находился Кокс, я не слышал ничего из того, что говорилось сзади, и не обращал на это особого внимания. Теперь же я расслышал, как Дик сказал:
— И вы действительно верите, что крепко держите нас в своих руках?
— Да, — отвечал бродяга.
— Слушайте, у вас какое-то совершенно искаженное представление о нас. Ведь мы-то вовсе не считаем себя вашими пленниками.
— И тем не менее, вы — пленники.
— Глупости. Мы просто скачем рядом с вами прогулки ради, вот и все.
— Но вы же связаны.
— Это чтобы доставить вам удовольствие.
— Спасибо. Но вы также ограблены.
— Да, ограблены. Вот это действительно чрезвычайно нас огорчает. — Но сказав это нарочито печально, толстяк тут же рассмеялся.
Дело в том, что он и Пит еще до выезда зашили деньги в жилеты.
— Что ж, если вам пришла охота посмеяться, это хорошо. Это полезно для поднятия настроения, — сказал, разозлившись, бродяга. — Но на вашем месте я был бы посерьезней.
— Посерьезней? Да что у нас за причины вешать нос? Совершенно никаких. Мы чувствуем себя сегодня нисколько не хуже, чем всегда.
Тут бродяга не выдержал, выругался и сказал:
— Я раскусил вас, ребята: вы хотите меня подразнить. Вас, должно быть, ужасно злит, что вы попали к нам в руки.
— Злит нас это или нет — какая разница! У вас-то злиться нет причин. Пит, старый енот, ты ведь тоже не помнишь, чтобы мы давали к этому повод?
— Да, я такого не могу припомнить, дорогой Дик, — отвечал его долговязый друг.
— Я злюсь? — закричал бродяга. — Совсем наоборот.
— Злитесь, злитесь. И мы даже знаем, что скоро вы будете злиться еще больше.
— Когда и почему?
— Когда? Когда мы вас покинем. Почему? Да потому, что вы никогда больше не встретите таких спокойных и преданных вам людей.
— Это что — юмор висельника? Вы только вспомните, что вас ожидает.
— Ничего не знаю. Какая такая славная судьба?
— Да вас прикончат, всех изжарят.
— Хау! Пустяки, совершенно не страшно. Ведь когда нас прикончат, мы будем гореть спокойно.
— Чокнутый!
— Чокнутый? Послушайте, если вы нас держите за безумцев, то мне, конечно, придется оставить шутки и поговорить с вами серьезно! Так вот: если кто-то из нас и сошел с ума, то это вы, я могу поклясться! Только тот, у кого мозги не на месте, может считать, будто вы держите нас в своих руках надежно и крепко. Я хоть и полноват немножко, но сумею протиснуться через любую дыру. Долговязого Пита вы нипочем не сможете задержать — его нос торчит над всеми вашими барьерами и сетями. Олд Шеттерхэнда и Виннету — тем более! Кто воображает, что они в его власти, тот точно потерял рассудок до последней капли… Я говорю вам, и учтите, за свои слова я привык отвечать, что мы убежим от вас раньше, чем вы об этом подумаете. А вы останетесь стоять с разинутыми ртами. Или нет, мы сделаем еще лучше! Мы обратим ваше оружие против вас же и сами вас захватим. Тогда-то вы уж захлопнете свои пасти! Провести с вами вместе больше, чем один день, — позор, которого я при моей нежной душе и не менее нежном теле просто не вынесу. Мы смоемся! Не так ли, Пит, старый енот?
— Хм, — пробормотал долговязый. — Если ты думаешь, что мы это сделаем, то ты прав, дорогой Дик. Мы смоемся.
— Убежать от нас? — бродяга саркастически рассмеялся. — Запомните, ребята: это невозможно, и так же верно, как то, что меня зовут Холберс!
— Боже, еще один Холберс! Мило! А зовут вас случайно не Пит?
— Нет. Мое имя Хозия. Но почему это вас интересует?
— Хозия? Уфф! Еще бы это нас не интересовало! Конечно, интересует!
— К чему это «Уфф»! Чем вам не нравится мое имя?
Вместо того, чтобы ответить на этот вопрос, Дик повернулся к Холберсу:
— Ты слышал, Пит Холберс, старый енот, что, оказывается, этот человек носит прекрасное, благочестивое библейское имя? 142
— Если тебе кажется, что я слышал, то ты прав, — ответил тот.
— И что скажешь?
— Ничего.
— Ты совершенно прав, дорогой Пит. Если имеешь дело с бродягой, то лучше всего помалкивать, но ведь я ко всему прочему еще и очень любопытный парень, и, откровенно тебе признаюсь, мне трудно держать язык за зубами.
— Это что еще у вас там за секретные разговоры? — спросил бродяга. — Не связаны ли они с моим именем?
— Как посмотреть, но в общем-то — да.
— И каким же образом?
— Сначала я попрошу вас ответить мне на один вопрос. Скажите-ка, а не носит ли кто-нибудь еще в вашей семье похожее библейское имя?
— Есть еще одно.
— Какое?
— Джоул.
— Уфф! Снова пророк! 143 Ваш отец, кажется, был очень благочестивым, хорошо знающим Библию человеком! Не так ли?
— Ничего такого я о нем не знаю. Но знаю, что он был весьма толковым парнем и никогда не позволял пасторам водить себя за нос. В этом я весь в него.
— Так ваша мать была очень верующей?
— Увы, да.
— Почему «увы»?
— Она своими молитвами и причитаниями настолько огорчала отца, что он был вынужден скрашивать свою жизнь глотком-другим бренди. Умный человек не может спокойно выносить постоянное присутствие такой богомолки в доме. Ему только и оставалось, что идти в кабак. И это было лучшее, что он мог сделать!
— Понятно. Он скрашивал свою жизнь так старательно, что в конце концов она стала беспросветной, а его самого от этого просто тошнило?
— Да, ему это надоело, и, когда в один прекрасный день он увидел, что обладает избытком веревки, ему не пришло на ум ничего лучше, как повесить ее на прочный гвоздь, сделать петлю и просунуть в нее голову. Он провисел довольно долгое время, пока веревку не обрезали.
У меня даже руки зачесались (к сожалению, связанные), когда я услышал, какие циничные выражения подобрал этот парень за моей спиной для своего отца-самоубийцы. Хаммердал, конечно, поостерегся выказывать свое возмущение, чтобы пристыдить бессовестного бродягу, оскорбившего память своего покойного отца, он преследовал свою, тайную, цель в этом разговоре и поэтому, смеясь, продолжил:
— Да, это, конечно, очень редкий случай: человек с дурными наклонностями сует голову в петлю, чтобы от них избавиться. Но, мистер Холберс, если я правильно вас понял, вы говорили, что весьма похожи на своего отца?
— Да, я это сказал.
— В таком случае храни вас Бог от веревки!
— Хау! Если я в чем-то и подобен ему, то только не в этом. Жизнь так прекрасна, что я буду стараться изо всех сил продлить ее. По крайней мере, у меня никогда не появится желания засунуть голову в петлю. У меня нет ни малейшего повода к этому, и, кроме того, я не настолько глуп, чтобы взять вечно молящуюся и рыдающую женщину в дом.
— И все же я не беру обратно своего предупреждения! Уже бывало так, и не раз, что кто-то оказывался в петле, не имея к этому ни малейшей склонности. Ты ведь не возразишь мне, Пит Холберс, старый енот?
— Хм! Я не стану возражать, если ты считаешь, что такое бывает. Но я добавлю к твоим словам еще кое-что: этот мой тезка, который так же умен, как и его отец, вероятно, меня понимает.
— Zounds! 144 — воскликнул бродяга. — Это что, деликатный намек на виселицу?
— Почему бы и нет? — спросил Хаммердал.
— Потому, что я против таких намеков.
— Я не пойму, отчего вы так сильно расстраиваетесь. Мы хотели всего лишь сказать, что веревка, даже без чьего-то особого желания, может вдруг оказаться на шее. И когда я предупреждал вас о веревке, то делал это из лучших побуждений!
— Большое спасибо! Но я обойдусь как-нибудь без подобных предупреждений.
— Well! Чтобы все же перейти к вашей матери, я хотел бы узнать, не обладала ли она какими-нибудь другими качествами, кроме набожности, которые сохранились бы у вас в памяти?
— Другими качествами? Я вас не понимаю. Что вы имеете в виду?
— Ну, например, что касается воспитания. Набожные люди имеют обыкновение быть чрезмерно суровыми к своим близким.
— Ах, это! — Бродяга рассмеялся, не испытывая ни малейшего подозрения относительно цели расспросов Хаммердала. — Увы, то, что вы сказали, правда. Если бы синяки, которые я получал, оказались бы сейчас снова и все вместе на моей спине, то я не смог бы сидеть на лошади от боли.
— Значит, методы, применявшиеся при вашем воспитании, были очень убедительными?
— Да, и применялись они чаще всего на моей спине.
— Так же обстояло дело, как я понимаю, и с Джоулом, вашим братом?
— Да.
— Он еще жив?
— Конечно, а кто думает иначе, тот и сам может оказаться очень скоро мертвецом!
— А где он сейчас со своими трогательными воспоминаниями о воспитании спины и, что весьма вероятно, других частей тела тоже?
— Здесь.
— Что? Здесь, с нами?
— Конечно. Вон тот человек, который скачет рядом с Коксом, как раз он и есть.
— Good luck! 145 D) Так здесь целых два пророка. Хозия и Джоул, оба сразу! Что ты скажешь на это, Пит Холберс, старый енот?