— Да, это уж такие анекдоты, — подхватил Дэв.
— Что ты знаешь, верблюд несчастный! — вскипел Фэйни. — В школе водил дружбу с негритосами, а здесь держит руку этих грачей! Вот погоди, я тебе еще покажу!
Грачи стали оборачиваться, прислушиваться, пересмеиваться. Рой схватил приятеля за рукав.
— Если ты сейчас же не замолчишь… — прошептал он с такой злобой, что Фэйни мгновенно смолк.
Рамо захлопал в ладоши, призывая к вниманию.
— Теперь мы опять споем, только веселую. Сюзанна, Ксавье, ну-ка, запевайте «Под старым дубом».
— Вот это уж моя песня, — сказал Жюжю, гордо поглядывая на гостей. — Я ее сам сочинил, а Рамо подобрал музыку.
Два задорных голоса — девочки и мальчика — зачастили:
Под Волчьим Зубом,
Под старым дубом,
Стоит наш дом.
Лишь день настанет,
Грач каждый занят
Своим Гнездом…
Рамо взмахнул рукой, и грянул хор:
Строгает-пилит,
Стирает-мылит,
Читает, шьет,
Канавы роет
Иль стены строит —
Всегда поет…
Грачу каждый труд по плечу.
Здесь каждый с охотою трудится.
И радостно знать грачу,
Что скоро мечта его сбудется…
Подмывающий живой мотив звучал в такт прыгающему пламени. А оно разгоралось все жарче, становилось все краснее.
— А какая мечта сбудется? — шепнула Лисси Клэр.
— Неужели не понимаешь?.. Ну, поднатужься, подумай, о чем мы все мечтаем? — тоже шепотом ответила Клэр и, когда Лисси что-то ей дунула на ухо, радостно закивала: — Ну конечно! Ведь мы для того и живем…
— У этого припева есть еще куплет, — довольно громко сказал Жюжю. — Только при чужих ребята его не любят петь.
— Что? — подскочил Фэйни.
Ксавье, сидевший в том же ряду, беспокойно оглянулся.
— Что за глупости ты порешь, Жюжю?! Какой куплет? Что ты болтаешь?!
— Да ведь они уже не чужие, Ксавье, — успокоительно шептал Жюжю. — Они уже совсем свои. Вон Тэд и Дэв всюду ходят с нами, помогают нам работать, А Лисси! Ты же знаешь, как помогла она Корасону и Клэр? Ведь она своя…
— Про Лисси я ничего не говорю, — проворчал Ксавье. — Но все-таки, Жюжю, ты, я вижу, совсем еще маленький, ничего не соображаешь.
— Сам ты очень много соображаешь! — огрызнулся Жюжю.
Пока происходил этот разговор, в той стороне где сидела Клэр, кого-то уговаривали, кого-то просили, тянули за руки, выталкивали на середину круга к костру. Чей-то голос убедительно говорил:
— Нет, ты не имеешь права отказываться! Мама, мы хотим, чтобы Клэр танцевала, а она отказывается! — с возмущением закричала обычно тихая Сюзанна. — Мама, скажите ей, чтобы она станцевала.
— О, так ваши питомцы занимаются также и изящными искусствами? — сказал Хомер, подходя к Марселине. — А я-то думал, у вас это не в почете…
Мать спокойно сказала:
— Отчего же? Все наши девочки учатся танцевать. И многие мальчики тоже танцуют.
— Да я вовсе не отказываюсь! Я только не знаю, что танцевать. Скажите что, и я пойду, — говорила Клэр.
— Русскую пляску! — закричало несколько голосов. — Спляши русскую, ту пляску, которую студенты исполняли на фестивале.
— Да, да, пусть пляшет русскую! Русскую! — пошло гудеть и перекатываться по всему кругу.
Тонкая быстрая фигурка взметнулась, легко перемахнула через сидящих и встала у костра, вся облитая дрожащим розовым светом.
Заговорил, зарокотал аккордеон, быстрее забегали по клавишам пальцы Рамо, извлекая удивительные, веселые, пляшущие звуки и звучки. Встрепенулись темные пряди волос, встрепенулась пестрая юбка, встрепенулись длинные смуглые ноги в красных сандалетах, и красные самодельные бусы из шиповника подпрыгнули на тонкой девичьей шее. И пошла, пошла, пошла Клэр, плечами, глазами, бровями, всем телом передавая огневой темп пляски, родившейся где-то в снежных просторах далекой страны.
Ах вы, сени, мои сени,
Сени новые мои,
Сени новые кленовые,
Решетчатые… —
выпевала гитара, звеня и двигаясь, как живая, в руках Корасона. Мальчик не знал слов песни, но что-то в его испанской крови вспыхивало и отвечало этому безудержному залихватскому перебору.
Рой не сводил глаз с пляшущей Клэр. Лицо его горело то ли от костра, то ли от волнения. Прелесть этой живой, похожей на пляшущий огонь девочки, прелесть ночи, прелесть детских голосов входила в его душу, заполняла ее, мучила. Он был смущен, взбудоражен, как будто раздражен, и когда Фэйни прошептал ему насмешливо: «Что, красавчик, загляделся?» — он так глянул, что тот мгновенно осекся.
Ни Фэйни, ни Рой, ни другие, завороженно следившие за пляшущей Клэр, не приметили, как из темноты к костру вышли двое: один — широкоплечий и высокий, другой — маленький, согнутый. Только одна Мать увидела их, сделала было движение встать, но, очевидно, раздумала. А широкоплечий встал позади круга и так же, как Рой, принялся, не отрываясь, следить за танцем Клэр. И так же, как Роя, неодолимо забирало его, захватывало то, что он видел глазами, и то, что ощущал всем своим существом: жар костра и запах дыма, веянье гор и звезды, усыпавшие небо над головой. И в ответ росло и подымалось в нем что-то сильное, беспокойное, но вовсе не похожее на то, что испытывал Рой. Ни смущения, ни растерянности, только одна радость: очень бурная, очень молодая, очень влюбленная.
Но вот Клэр стала, горячая и запыхавшаяся. И сразу все захлопали, одобрительно закричали, и смущенная и радостная девочка наклонила голову.
Этьенну хотелось подойти к ней, сказать, как ему понравился танец и еще что-то. Но Точильщик уже потянул его за рукав.
— Идем к Марселине!
Пока они пробирались позади сидящих к старому дубу, их заметил своими острыми глазами Рамо.
— Эй, Лолота! — позвал он. — Теперь твоя очередь танцевать! Да не вздумай убегать, все равно мы тебя поймаем!
— Да, да, Лолота… Выходи, Лоло! — весело подхватили грачи, выпихивая в круг толстуху, которая отбивалась, хохоча и пряча лицо.
— Нет, так не годится! — закричала Клэр. — Мы должны просить Лолоту. — И Клэр, торжественно отвешивая стряпухе низкий поклон, сказала: — Гнездо и гости покорнейше просят мадемуазель Лолоту выступить и показать, как танцуют на ее родине, в здешних местах.
— Мадемуазель Клэр, что вы! — воскликнула Лолота. — Это вы танцуете, как артистка, а я не умею. У нас в деревне танцуют только «лягушку», да ведь это даже не танец…
— Вот и станцуй «лягушку»! — завопил Жюжю. — Хочу «лягушку»!
— Иди, иди, девушка, нечего ломаться, — поддержала Жюжю старуха Видаль. — Я тоже когда-то была недурной танцоркой, — прибавила она так, чтобы все слышали.
Лолота вышла к костру, жеманно оправляя косынку на плечах и поглядывая на свои ноги в нарядных туфлях, подаренных Марселиной.
— Попрошу «лягушку»! — сказала она музыкантам.
Рамо что-то быстро шепнул Корасону. Тот кивнул и ударил по струнам гитары. Раздались звуки «гренуй». Это было нечто вроде чечетки. И пока стыдящаяся, но очень довольная Лолота старательно выбивала каблуками такт незатейливого танца, Рамо поспешно направился к Марселине, которая уже разговаривала с Этьенном и Точильщиком.
— Ну, что там делается у вас? Я прямо места себе не находила… Эти вести из Парижа, тревожные слухи… Совещания с американцами… Радио, газеты — все кричат об этом… — нетерпеливо выспрашивала Марселина Точильщика.
— Видела бы ты, что творится в городе! — отвечал ей свистящим шепотом Жан. — Теперь ты бы не узнала Заречья. Всюду полицейские патрули, от охранников нет прохода. Ходят слухи о всеобщей забастовке, об арестах.
— А поглядели бы вы, что у нас на заводе делается! — перебил Точильщика Этьенн, которому не терпелось поскорее выложить и свои новости. — В перерыве рабочие соберутся поговорить, являются охранники и всех разгоняют. Вчера мы с отцом выходим из цеха, а они выстроились у ворот и всех осматривают. Мы им кричим: «Проверьте-ка лучше своих хозяев!» Отец говорит, здесь дело вовсе не б одном Фонтенаке.
Из темноты вынырнул Рамо.
— Удалось тебе узнать, о чем говорил тогда Антуан? — обратился он к Точильщику.
— Пока еще нет. Все повторяет, что он верный слуга. Правда, у нас в запасе еще неделя.
— В городе всех известили о собрании? — спросила Марселина.
— Всех, — кивнул Жан. — Я говорил с людьми. В Комитетах Мира все уже знают, готовят обращения к правительству, протесты. Вообще, видно, разговор будет большой.
— А день приезда Фонтенака выяснили? — опять спросил Рамо.
— Фонтенак должен быть здесь двадцать второго июля, — приглушенно ответил Этьенн.
Марселина легко дотронулась до его руки. Этьенн обернулся и вздрогнул. Шагах в десяти, почти сливаясь со стеной кухни, стоял Хомер. Его поза, напряженная и неестественная, его вытянутая шея выдавали его с головой: он подслушивал. Злая досада кипела в Хомере: разговаривали так быстро и тихо и вдобавок по-французски, а он так плохо знал этот язык!
ЮДЖИН НЕ СПИТ
Херувим удивленно таращил свои невиннейшие незабудковые глазки: сколько раз он видел мадемуазель Ивонн в церкви, сколько раз подавал ей молитвенник, святую воду из кропильницы, свечи, а никогда не замечал, что у Засухи красивые ровные зубы и прелестная улыбка. А румянец, внезапно появившийся на пергаментно-желтых щеках? А голос, этот бесплотный, шелестящий, как сухой листок, голос Засухи, который приобрел вдруг грудные женственные ноты и даже кокетливые интонации.
— Вы ко мне, Анж? И вы уверены, что именно я нужна вам?
Анж потупил глазки.
— Д-да, мадемуазель.
Засуха снова улыбнулась, и Анж пришел уже в совершенное недоумение: что же такое происходит с сестрой начальницы пансиона?
Всего несколько дней провела Засуха в Гнезде, но уже начинало оттаивать ее бедное заледеневшее сердце, уже начинали радоваться глаза, и опрометью бежала она утром на зов Марселины, заранее счастливая, как девочка. А тут еще Лисси привела к ней Клэр и сказала: