— Оставьте вы меня в покое с вашим Фонтенаком, — раздраженно перебил его следователь. — Этот субъект сам себя утопил. Я не хочу попасть с ним в одну компанию. Я вам повторяю: следственная палата суда не может удовлетвориться теми «документами», которые полиция конфисковала у арестованных. Вы говорили, что бумаги Кюньо носят шпионский характер, а судебное следствие обнаружило, что это лишь газетные вырезки, записи о нуждах членов профсоюза. — Жамэ вытащил из кармана газету. — Вы только послушайте, что пишут даже самые умеренные газеты: «Те, кто распорядился начать судебное преследование, доказали, что у них нет ни капли здравого смысла…» — Он с вызовом взглянул на Ренара. — Вот! Нравится вам это? Мы не желаем стать посмешищем для газет, как Фонтенак. Никто не может ничего создать из такого дутого дела.
«Колонны демонстрантов направляются к городу. Приближаются к заставе», — сообщил ближайший пост.
— А ферма моя? Что с моей фермой? — заорал Леклер. — Дайте мне машину, Ренар. Или нет, — спохватился он, — на машине опасно. Я попробую пробраться пешком, в одиночку. Я должен узнать, что делается на ферме. Вы не думайте, что я испугался! Я скоро вернусь! Я не забуду своего долга в такую серьезную минуту. — И Леклер выбежал из кабинета, забыв даже попрощаться.
Следователь заметно переменился в лице.
— Пожалуй, я тоже пойду. У вас теперь и без меня много дела. Умоляю вас, господин префект, усильте охрану возле здания суда. Кто знает, что взбредет на ум толпе!
— Господин префект, вас просит к телефону госпожа Кассиньоль, — доложил секретарь.
Щеки Ренара побурели. Ох, несносная баба! Она, видите ли, убеждена, что толпа намерена расправиться именно с ней и тоже требует охраны.
— Скажите ей, что меня нет, что я исчез, погиб, умер! — взорвался Ренар.
— Слушаю, — невозмутимо отозвался секретарь. — Сейчас нам сообщили, цепи демонстрантов прорвали заслон охраны и пробиваются через мост. Отдельные группы направляются к заводу и к зданию суда, — прибавил он.
— Не пускать их! Задержать у моста! Направить туда солдат охраны и отрезать правый берег Лизера от левого. Пускай полицейский комиссар пошлет туда грузовики с солдатами, — распорядился префект.
Секретарь выбежал передать приказ и почти тотчас же вернулся, запыхавшись.
На этот раз префекта вызывал к телефону капитан Вэрт.
— У гостиницы толпы. Настроение чрезвычайно агрессивное. Только что в окна комнат, занимаемых офицерами, брошены камни. Все стекла перебиты. Осколками едва не ранена жена майора миссис Гарденер. Что собирается предпринять префект, чтобы оградить американских граждан от агрессий? — говорил в трубку корректный голос.
— Дайте мне мой шлем! Я сам поеду проверить положение на месте! — распорядился встревоженный Ренар.
Он вскочил в машину, как вскакивают на горячего, норовистого коня. Никогда еще его пожилое сердце не колотилось так лихорадочно. Полководец? Как говорили эти древние: «Вернуться со щитом или под щитом»? На секунду префекту почудились человеческие толпы, как две горы, летящие навстречу друг другу, и он сам, попавший между ними и раздавленный.
Машина префекта остановилась за квартал от гостиницы. Дальше сплошной стеной стояли грузовики с полицией, а за ними колыхались знамена и плакаты, и оттуда шел нарастающий, рокочущий гул. Топот, пение, треск моторов. Точно темная грозовая туча внезапно упала на землю.
Подбежавший командир охранников сообщил, что у моста произошла серьезная стычка рабочих с охранниками. Молодые рабочие атаковали стоявшие поперек дороги грузовики и забросали их камнями. Охранники отогнали рабочих, заставили их отступить, но те вернулись с новым запасом камней. Пришлось послать охранников в наступление, и теперь есть несколько раненых с той и другой стороны.
— Рабочие очень обозлились на солдат, — доложил командир. — Они кричат, будто охранники лезут в драку потому, что за это им полагается особое вознаграждение. — Он уже охрип от крика, от команды, лицо его пылало. — Сейчас они подходят сюда. Говорят, в гостинице перебиты стекла. А там ведь стоят американцы. Стрелять в случае необходимости? Арестовывать?
Ренар был в нерешительности. Если отдать приказ очистить улицы города от демонстрантов, могут произойти и более серьезные столкновения. Если же дать им свободно разгуливать по улицам, бить стекла и нападать на американцев, произойдут большие дипломатические осложнения, префекту нагорит от министерства внутренних дел, его вообще могут уволить. Он махнул рукой: действуйте!
Из машин высыпали полицейские и охранники. На головы поющих людей обрушиваются кулаки, дубинки. В первых рядах начинается свалка. Полицейских встречают тоже в кулаки. Заводские парни — все как на подбор: высокие, сильные — схватываются с группой охранников. Нет, их не запугать дубинками, они все равно добьются своего!
Полицейские врезаются в гущу народа, выхватывают из рядов то одного, то другого, волокут за собой. Но уже спешат на помощь товарищам пять, десять, пятьдесят человек, отбивают у полиции друзей, не дают их в обиду. Гремит, наступает «Марсельеза». Полицейские кидают в толпу слезоточивые бомбы. Бомбы разрываются. Слезы застилают глаза людей, мучительный кашель раздирает легкие. Мужчины бросаются вперед, оттесняют нападающих. Полицейские машины опрокинуты, точно игрушечные.
— Действуйте же, действуйте, черт вас возьми! — кричит командиру охранников Ренар.
Из боковых улиц, с площадей вливаются все новые и новые колонны. «Партизанская песня» заглушает выкрики охранников. Идут женщины, идут дети. «Мы добьемся мира!», «Долой предателей!»
— Огонь! — ошалело кричит командир охранников.
И вдруг наступает тишина. На секунду становятся слышны звуки мирного летнего дня: не то щебет птицы, не то скрип колеса. Сквозь пыль и запах бензина пробивается жар солнца.
Но сейчас же воющий стон рвет воздух. Бьется, захлебывается женщина: «Они будут стрелять! Слышите, они кричат: „Огонь!“»
Сухо, дробно, как-то аккуратно раздаются выстрелы: залп, потом второй, третий, потом вразбивку. Один за другим падают люди.
— Какая подлость! Какая подлость! Стрелять в безоружных! — кричит девочка в пестром платье и красных сандалетах. Она прорывается вперед, она колотит в грудь полицейского, который бьет дубинкой наотмашь старого человека в железнодорожном кепи. Кепи сваливается с седой окровавленной головы. Кругом свистят пули.
— Возьмите эту бешеную! Заберите ее! — ревет полицейский, стараясь оторвать вцепившуюся в него Клэр.
Он бьет девочку по тонким смуглым рукам.
— Клэр, Клэр, берегись! — детский вопль, тонкий, отчаянный, рвется над толпой. — Берегись, Клэр!
Жюжю хватает Клэр за платье, тащит изо всех сил. Он приникает к ней всем телом, точно врастает в нее. И Клэр вдруг чувствует, как опадает, слабеет прижавшийся к ней мальчик. Невольно, бессознательно подставляет она исполосованные руки и принимает на них Жюжю.
— Клэр, — говорит Жюжю, — Мама…
И больше ничего не говорит.
В ПОЮЩЕЕ ЗАВТРА
Тишина… Тишина… Опять ночь, но сухая, пряная, безросная. Каждая травинка, каждый листок в саду, на огороде, в винограднике, кажется, с тройной силой источает свой аромат, и ночь подносит огромный букет, где перемешаны роза и петрушка, полынь, персики и салат-латук. Вкрадчивы, непонятны ночные звуки: хруст валежника, трепыханье в кустах — не то зверь, не то птица возится. Черная масса неба горяча и неподвижна — все притаилось, все ждет грозы. Над Волчьим Зубом уже прополыхали раз или два зарницы. На миг нестерпимым блеском осветилась снежная голова и снова померкла, и теперь чуть белеет на черном небе, как негатив.
Чу! Гукнул где-то паровоз и вдруг взревел весело и разливисто, радуясь тому, что спускается с гор к ровному, легкому пути, убегает от грозы. В вагонах, которые тянет за собой веселый паровоз, некоторые пассажиры тоже радуются, что уезжают отсюда, навсегда покидают опостылевшие места. В одном из купе не спят: там наши старые знакомые — Фэйни, Алиса и Лори Миллс — никак не могут досыта наговориться о тех радостях, которые они найдут в Штатах.
— Ох, до чего же мне опротивели здешние салаты и всякая французская еда не то из лягушек, не то из улиток! — восклицает Фэйни. — Прямо не дождусь, когда получу хороший кусок бекона с яйцами. И уж, конечно, пиво. Хорошее, густое пиво!
— Да, уж надоела здешняя кислятина, — вторит ему Лори. — А я хочу еще пойти в нашу аптеку на углу и вдоволь наесться там мороженого с содовой…
Алиса, прищурившись, смотрит на спутников. Нет, у нее другие мечты.
— Подумать только, больше не будет торчать передо мной Засуха! Не должна больше стелить свою постель и сама одеваться! Утром, чуть проснусь, мне все подадут, оденут, обуют… А вечером придет охота потанцевать, велю играть на банджо, целый джаз пригоню, коли захочу. — Она засмеялась. — Вот и Мари я больше не увижу! Бедная Мари, как она плакала на вокзале! Все уверяла меня, что ее «шерце шовершенно ражбито» от разлуки со мной и с Юджином! Кстати, спит уже наш тюлень?
Фэйни тотчас же, как галантный кавалер, вышел в коридор и заглянул в соседнее купе.
— Храпит, как испорченный мотоцикл, — доложил он.
— А остальные? Рой тоже спит?
— Кажется, все заснули.
Фэйни ошибался. В соседнем купе по-настоящему спал один Юджин. Наконец-то его оставили в покое, и он сможет пожить некоторое время без присмотра родителей. Миссис Гарденер настояла-таки, чтобы муж отправил Юджина с Хомером на родину, подальше от беспокойных мест и беспокойных французов.
Впрочем, майор сильно подозревал, что и ему вскоре придется последовать за сыном. Его карьера в Европе явно не удалась. Вэрт добился своего, и теперь Гарденера угнетала только мысль, как примет его падение миссис Гарденер. Что будет делать его супруга: искать утешения у спиритов и в оккультных книгах или у капитана Вэрта, который вскоре станет уже не капитаном, а майором?
Но пусть все это заботит Гарденера. Нас это не должно занимать.