Вернись и начни сначала
Глава первая. Аня
Каждую ночь мне снится сон. Я на станции метро. Время позднее, вокруг пусто. Лишь голые стены, мрачные в тусклом свете ламп да грязный пол в черных следах. Мой восьмилетний сын Димка стоит рядом и увлеченно смотрит на экран телефона, там мелькают кадры его любимой анимации. Я любуюсь его кудрявыми волосами, тонкими запястьями. Он смешно дует на челку – прядки взлетают, плавно опускаются и снова лезут в глаза. Димка морщит нос, откидывает волосы назад. Глядеть на сына – такое счастье! Сейчас вернемся домой, поужинаем макаронами с сыром и будем смотреть кино. Мне спокойно и хорошо. Мягко шуршит эскалатор, черные ступени скользят вверх – вниз. Мои глаза потихоньку слипаются. День был непростой, как и все мои дни. Хочется скорее забраться в вагон, сесть и вытянуть уставшие ноги.
Издали доносится шум, хохот, и на эскалаторе появляются стройные девушки в длинных сапогах и коротких платьях. Звонкие голоса эхом разносятся по станции. Девушек много, они щебечут, смеются, жестикулируют. Их ярко накрашенные лица сияют радостью. Они похожи на пестрых, экзотических птичек. Я с улыбкой гляжу на них, отвлекаюсь и вдруг краем уха улавливаю стук железных колес, скрежет, а после истошный крик: «Мама!». Вздрагиваю, оборачиваюсь, бросаюсь вперед. Поезд отчаянно скрипит по рельсам, пытаясь затормозить. Кто-то за моей спиной пронзительно визжит. Я не вижу сына, сердце неистово бьется в груди. Где Димка? «Мальчик бросился под колеса!». Глаза застилает тьма…, и я просыпаюсь.
Сегодня три месяца, как погиб мой сын. Все это время я не выходила из дома. Просто лежала на кровати с открытыми глазами. Закрыть боялась – видела окровавленное лицо Димки. Боже, за что мне это? Пережить своего ребенка – самое страшное, что есть на свете. Чувство вины опутало мое тело, сковало мозг. Не успела, не сохранила, не уберегла. От этого еще больнее, хуже. Пыталась уйти из жизни. Набрала ванну, опустилась в горячую воду, приготовила острый нож. Всего одно движение отделяло меня от сына, а я струсила, не сумела. Не могу умереть, но и жить больше не в силах. Остается одно. Мне сотрут воспоминания, и я навсегда забуду о Димке.
***
— Больно не будет! – журчит приятный голос медсестры нейроцентра. – Мы наденем вам на голову шлем. Доктор просмотрит вашу память и заблокирует плохие воспоминания. Операция займет сорок минут. Я включу приятную музыку, чтобы вы расслабились.
Лицо медсестры склонилось надо мной. Ласковый взгляд, милые черты. Меня охватывает злоба. Эта дура собирается убрать из моей головы сына! Сорок минут – и я навсегда забуду Димку. Она подносит к моей голове серебристый шлем с длинным шлейфом проводов. Я дергаюсь, толкаюсь, кричу:
— Стойте! Я передумала. Не нужно стирать память.
Медсестра открывает рот, хлопает круглыми глазами:
— Я не могу отменить. Вы пережили трагедию и должны стереть плохие воспоминания. Это не больно, вы ничего не почувствуете. А после будете радоваться жизни, помнить только хорошее.
Вскакиваю с кресла, смотрю на нее. Меня колотит нервная дрожь, руки трясутся. Говорю медленно, отчетливо – чтобы поняла:
— Я ничего не хочу забывать. Ясно?
Бегу по коридору и слышу, как ревет сигнал тревоги. Скорее убраться отсюда, пока не схватили. За спиной слышится топот, резкие крики. Подбегаю к стеклянной двери, толкаю. Закрыта. Поворачиваюсь и вижу равнодушные лица охранников. Все пропало. Мне не спастись.
***
Все наши проблемы липучим хвостом тянутся из прошлого. Насилие в семье, травля в школе, дурные компании, несчастная любовь, болезни и смерть. Наш мозг задавлен тяжкими воспоминаниями. Они мешают жить, беспокоят, ранят. В прошлом ментальные расстройства лечили психотерапевты. Порой на это уходили годы и требовались неимоверные усилия врачей и пациентов.
А потом была Межконтинентальная война. Жестокая, затяжная. Насилие захлестнуло мир. Унесло жизни миллиардов людей, погубило, разрушило семьи. Война закончилась, но оставила ощутимый след в памяти тех, кто выжил. Тревоги и страхи одолевали, мучили, истязали. Мешали жить, любить, радоваться. Психологов не хватало, впрочем, они были не в состоянии справиться с нескончаемым потоком душевнобольных людей.
И тогда появились нейрохакеры. Гений создал устройство, способное заблокировать травмирующие воспоминания. Получилось. Заново отстроили города, восстановили заводы и фабрики, засеяли поля, создали семьи. Гордо высились новые дома, сверкали чистотой шумные улицы. Лица выживших озарили счастливые улыбки. Жизнь налаживалась.
Но боль не исчезла, не ушла навсегда. Как и прежде, болезни, старость и смерть подкрадывались к людям, ломали, крушили беззаботность и счастье. Для смертельно больных был лишь один путь – эвтаназия. Мертвые не нуждались в помощи. Помогали их близким, охваченным горем и сожалениями. Они попадали в руки нейрохакеров. И забывали умерших. Продолжали жить дальше. Беззаботно и счастливо. Что бы ни случилось плохого – завтра ты об этом не вспомнишь. Чувствуете подвох?
Меня зовут Аня Дивинская. Мне тридцать три. Или я просто так помню. Я живу в возрожденном из пепла Хоупфул-Сити, городе, полном надежды.
Граждане Хоупфул-Сити не имеют права тревожиться. Муки совести не для нас. Свет и радость – наш посыл миру. У нас все хорошо, мы всем довольны и никогда не грустим. Ощутил страх, тревогу – тебе помогут. Клиника «Новая надежда» — твой выбор!
Я – психотерапевт. Все равно, что динозавр. Моя профессия больше не нужна. Зачем тратить дни, месяцы, годы на терапию, если можно просто вычеркнуть из памяти все, что мучает и начать жизнь заново? Большинство так и делает. Но есть и те, кто не желает забывать. Это мои пациенты. У меня нет лицензии, я работаю тайно. Вы никогда обо мне не узнаете, не найдете меня. Если вам не подскажут.
Трудность в том, что и мне приходится чистить память. Раз в год нейрохакер вгрызается в мою голову и блокирует все, что считает тревожным, опасным, способным привести к девиантному поведению, разрушить стабильность и покой Хоупфул-Сити. Я выхожу из клиники с ощущением, будто родилась заново. Возвращаюсь домой, вижу записку на столе. Два слова: «Найди дневник».
Дневник – созданный мною код, способный разблокировать спрятанные глубоко в недрах памяти воспоминания о сыне. Ярлычок кода всегда на рабочем столе моего компьютера. Я активирую код, и на меня обрушивается поток воспоминаний о смерти сына. И мне становится трудно дышать.
Мой сын Димка погиб, когда ему было восемь. Под колесами поезда метро. Уронил телефон на рельсы, спрыгнул достать – и все. Я отвернулась. Всего на минуту. Это случилось пять лет назад. Говорят, с годами боль утихает. Не верьте. Все, как раньше. Только хуже. Потому что я этого не помню. Пять лет я позволяла стирать воспоминания о сыне. Больше этого не будет. Я хочу сохранить эту боль. Это мое. Навсегда.
Глава вторая. Сэм
«Как они меня выследили? Откуда узнали, кто я? Черт, придется делать огромный крюк, иначе приведу их на станцию».
За спиной уже слышится топот шагов. Он нервно оглядывается и видит двух патрульных. На ярко освещенной улице их черные фигуры выглядят зловеще, устрашающе. Разворачивается, переходит на бег, бежит что есть сил. Главное – оторваться, запутать следы. На перекрестке сворачивает налево, в узкий проулок, потом еще в один. Выбегает на шумную ночную улицу, забитую кафе и ресторанами. Здесь многолюдно, легко затеряться. Бросает взгляд через плечо – кажется, оторвался. Это ненадолго. Скоро они его догонят. Что делать? Он нервно оглядывается по сторонам и видит сияющую вывеску китайского ресторана. Бросается вперед, толкает дверь и окунается в море ярких запахов и звуков. Озирается по сторонам – где черный ход?
— Друг, идем скорее, — его хватает за рукав желтолицый парень, тянет за собой в подсобку, затем в коридор, выталкивает через дверь на грязную улицу с мусорными баками.
— Спасибо, — бросает официанту и, быстро оглядевшись, бежит по этой улице в сторону массивного здания с темными окнами. Дышать тяжело, но губы невольно расползаются в улыбке. Ушел!
Он ускоряется — дыхание рвет грудь, пробегает сотню футов и ныряет в зияющий дверной проем заброшенного склада. Здесь почти темно, но он уверенно огибает ржавые бочки, разломанные стеллажи, бросается в узкий коридор, несется прямо к невзрачной двери с надписью «Только для персонала». Толчком отворяет дверь, входит. Он тяжело дышит, изо рта вырывается пар. Внутри холодно, стекла в длинных, узких окнах давно выбиты. В рваное окно струится холодный свет уличного фонаря. Он переводит дыхание, цепляет взглядом царящий вокруг беспорядок. Почерневшие от влаги деревянные ящики, несколько паллет, в углу ржавый упаковочный станок. Рядом с ним едва заметная дверь, выкрашенная в цвет стен. Он спешит к двери, оглядывается, дергает за ручку. Дверь не заперта. Достает фонарь и направляет тусклый луч света вниз, на ступени. Это вход в подвал. Шагает за дверь, аккуратно закрывает ее за собой, спускается вниз.
В подвале темно и сыро. Свет фонаря выхватывает стопку кирпичей, обломки мебели. Пол густо покрыт кирпичной крошкой. Он проходит вперед, освещает путь фонарем. В углу мостится здоровенный кусок пластика. Наклоняется, убирает его, видит чугунную крышку люка. Дергает за крышку, открывает. Прямо от люка вниз тянется ржавая лестница. Он заползает внутрь, запирает люк изнутри. Его поглощает густая темнота. Чувства обостряются. Он ничего не видит, но слышит далеко под ногами мягкое шуршание крысиных лапок, журчание воды. Ощущает мерзкие запахи канализации. Выдыхает и начинает осторожно спускаться вниз, цепляясь руками за холодные прутья лестницы.
Здесь он в безопасности. Это его территория. Он – Сэм Воткин, невидимка, изгой. В числе других несогласных он отказался стирать память. И теперь ему нет места в чистеньком Хоупфул-Сити. Разрушенные кварталы Трущоб, подвалы, канализация – вот его среда обитания.