— Откуда здесь электричество? Разве дом не обесточили? – удивилась я.
— Я тайком подключилась к соседям, — с гордостью заявила Кристи. Она распахнула рюкзак и побросала туда какие-то запчасти. Затем взяла с полки пухлый альбом с фотографиями, бережно провела рукой – смахнула пыль и аккуратно положила в рюкзак.
Мы выключили свет и перед тем, как заснуть, еще долго разговаривали о нашей следующей жизни, той, где любимые будут живы, и мы снова обретем счастье. Неожиданно Кристи сменила тему:
— Знаешь, поначалу я поверила, что ты – девушка Ивана. Но потом, когда мы вместе прятались в библиотеке, мне все стало ясно.
— И кто же я, по-твоему? – улыбнулась я. Кристи лежала на кровати, я на полу. Мне с трудом удалось отвоевать это место, ибо хозяйка дома упорно желала положить меня на свою постель. В доме были и другие спальни, но мы единодушно решили не расставаться. Все-таки мы на вражеской территории, к тому же в розыске. Лучше держаться вместе на случай, если придется бежать.
— Ты – психолог, — сказала Кристи. – Иван вечно нянчится со мной, как с ребенком, вот и попросил, чтобы ты меня осмотрела. Он считает, что у меня тревожное расстройство.
— Возможно, так и есть, — осторожно ответила я. – Тебе рано пришлось испытать горе. Редко кто может справиться с этим в одиночку. Знаешь, я не настаиваю, чтобы ты посещала мои сеансы, но буду рада помочь. Если ты сама этого хочешь.
Кристи замолчала, перевернулась на спину.
— Когда я узнала, что они умерли, хотела сдохнуть. Было так жутко, будто мой живот вскрыли острым ножом и вырезали все внутренности.
Глава тринадцатая. Окончание. Аня
Кристи старалась говорить тихо, чтобы с улицы не услышали. Но порой ее голос срывался и шепот переходил в громкий хрип. Ей было тяжело вспоминать прошлое.
— Этот дом без них стал пустым, чужим. И я сбежала. Сначала просто бродила по улицам. А потом оказалась в Трущобах. Там познакомилась с парнем. Его звали Майк. Он был младше меня на год и бродяжничал с одиннадцати лет. Его родителей отправили на очередную чистку, после которой они свихнулись. Летом мы с Майком часто забирались в пустые дома, знаешь, в те, чьи хозяева любят уезжать к морю. Зимой прятались в метро, подземных переходах, грелись в забегаловках. Чтобы выжить, мне пришлось научиться воровать деньги и карты. Нам не всегда везло. Иногда приходилось питаться объедками из мусорных баков городских ресторанов. В Центре помогали, но пайков на всех не хватало. Мы мечтали выбраться из Трущоб и уехать на юг. Потом Майка схватили, и больше я его не видела. А затем я встретила Сэмюэля. И моя жизнь изменилась.
— Почему ты не захотела стереть воспоминания? – спросила я. Иногда боль была такой сильной, что даже взрослые люди со стабильной психикой не выдерживали. А Кристи еще подросток.
— Воспоминания – это все, что у меня осталось. Понимаешь? Если забуду, получится, что я предала их.
— Возможно, они поняли бы твой поступок, — мягко ответила я. – Вместе с воспоминаниями ушла бы и боль. Ты смогла бы жить дальше. Вернулась бы в школу, поступила в колледж.
— Ни за что! – отрезала Кристи. – Если я не буду помнить маму и папу – лучше вообще не жить.
Я слушала эту хрупкую, юную девочку и восхищалась ее силой и храбростью. Она столько перенесла, испытала, но не сдалась, не струсила. Не то что я: испугалась смерти, не нашла в себе сил последовать за Димкой. Положилась на призрачный шанс все изменить. Что, если у меня и на это не хватит духа? Как всегда, испугаюсь в последний момент? Продолжу и дальше влачить свою одинокую жалкую жизнь?
Меня охватил гнев на саму себя. Сэму нужен испытуемый для Машины. Уговорю взять меня. Все они на Конечной слишком ценны, чтобы рисковать их жизнями. Я же – никто. Психотерапевт средней руки, без которого мир вполне может обойтись. Сэм испытает на мне Машину. Я окажусь в прошлом и спасу Димку. С этой утешительной мыслью, я, наконец, заснула. Во сне я снова видела сына.
Наутро мы с Кристи зашли в магазин электротоваров, и, пока Кристи выбирала и прятала в рюкзак нужные Сэму предохранители, я беспокойно топталась у выхода и каждую минуту ожидала, что нас схватят и сдадут патрульным. Но все обошлось. Кристи ловко перемахнула через турникет касс, и мы выбежали на улицу. Через пару кварталов сели в автобус и поехали к моим родителям. Автобус медленно скользил по запруженной машинами дороге. Я глядела в окно и ощущала тревогу и грусть. Пять лет я не видела родителей. Со дня похорон Димки. Как они встретят меня сейчас? Будут, как прежде, читать нотации, обвинять в реальных и выдуманных грехах? Или простят наши прошлые ссоры и согласятся помириться? Как-бы то ни было, мне нужно увидеть их. До того, как мы изменим прошлое. На случай, если у нас не выйдет, и я не успею сказать, что люблю их. Несмотря ни на что.
Череда машин уныло тянулась через громадный мост, соединяющий оба берега реки Ист-Ривер. Перед глазами маячил здоровенный экран с мерцающей рекламой:
«Хочешь изменить свою жизнь? Обрести желанное счастье? Приходи в нейроцентр «Новая жизнь». И твоя жизнь изменится к лучшему».
Подобные центры заполонили Хоупфул-Сити. С легкой руки Новаторов нас ежедневно, ежечасно призывали выбросить вредные воспоминания, словно ненужный хлам, и освободить свой разум для новой, беззаботной жизни. Город кишел такими «беззаботиками» с глупыми улыбками на пустых лицах и бессмысленными взглядами. Когда-то и я была такой. После очередной чистки памяти шла по улице, ощущала пустоту внутри и радостно улыбалась. Вспомнила себя прежнюю и ужаснулась. Что, если бы у меня не было Димки? Жила бы себе спокойно в комфортном Хоупфул-Сити и не думала сопротивляться. Не встретила бы Сэма, Кристи, Ивана и не захотела все изменить. Выходит, Димка спас меня от душевной гибели?
Думать так было эгоистично и гадко, и я все еще сердилась на себя, когда мы вышли из автобуса и направились к голубому дому в два этажа, где я провела детство и юность, и где теперь жили мои родители.
Все здесь было знакомо и близко. Терраса, охваченная белыми перилами, с колоннами в греческом стиле. Остроконечная крыша, облепленная старой, потускневшей от влаги черепицей. Длинные окна с решетчатыми ставнями, среди которых одно на втором этаже раньше было моим. Подъездную дорожку возле дома покрывал хрустящий гравий. Вдоль окон столовой и гостиной зеленели ели, которые давным-давно посадил мой отец. Я шла медленно, приближалась с опаской. Будто родной дом стал враждебным, чужим, готовым сопротивляться моему нежданному вторжению.
— Я буду ждать тебя за углом, — Кристи махнула в сторону высоких елей, обступивших наш задний двор. – Уходить лучше по другой улице.
— Пойдем со мной, – сказала я. – На улице тебя могут заметить патрульные.
— Нет, — помотала головой Кристи. – Тебе нужно поговорить с ними наедине.
Она нырнула в кусты и быстро прошмыгнула за угол дома.
Я подошла к двери и нажала кнопку звонка. В ответ раздался мелодичный звук вальса из «Щелкунчика» русского композитора Чайковского — любимая мелодия мамы. Я горько усмехнулась – для них ничего не изменилось. Красивый дом, музыка, театры, рестораны. Будто и не было тяжелых лет. Словно их любимый внук до сих пор жив, а единственная дочь счастлива.
Послышались шаги, дверь распахнулась, и я увидела своего отца.
— Здравствуй, папа! – тихо сказала я и попыталась его обнять. Он неловко прижал меня к себе, потом отстранился, вышел на крыльцо, огляделся по сторонам.
— Тебя никто не заметил?
— Что? – не поняла я.
В папиных глазах я увидела неуверенность и страх.
— Что, если соседи тебя увидели и заявят на нас? – беспокойно спросил он.
— Какие соседи, папа? Я не была здесь больше пяти лет.
Я решительно вошла в дом и закрыла за собой дверь. Хотят они того или нет, я должна поговорить с ними. Все же я их дочь.
Я сбросила куртку, ботинки, поставила рюкзак и внимательно оглядела отца. Все тот же усталый прищуренный взгляд. Папа всю жизнь стеснялся носить очки и постоянно щурился. Среди густых когда-то волос уже намечалась лысина, лицо немного сморщилось. Мне пронзила жалость, и я крепко обняла его. Почему не пришла раньше?
— Как вы тут жили без меня все эти годы?
Папа с упреком посмотрел на меня:
— Аня, скажи, ты стала изгоем? Твое фото вывесили на доску позора среди убийц и наркодилеров.
— Не от хорошей жизни, папа, — скривилась я. – Мне пришлось уехать, чтобы сохранить память о Димке.
— Ты нарушила закон, сожгла дом своей бабушки. Тебя разыскивают. Соседи сплетничают о нас. Твоя мать страдает от сильных мигреней. А тебе все нипочем! Зачем ты пришла, скажи?
Я хотела ответить, но тут скрипнула дверь гостиной, и я увидела свою мать.
— Что тебе нужно, Анна? – голос мамы звенел ледяной сталью. Строгий взгляд карих глаз за стеклами очков замораживал, заставлял ощущать себя нашкодившей девочкой, которой грозило наказание за плохие оценки, порванное платье, найденные в кармане сигареты.
Даже дома мама одевалась с неизменной аккуратностью и педантизмом. Шерстяной костюм, водолазка, на ногах элегантные туфли. Она всю жизнь презирала неряшливость и распущенность и не понимала, отчего, стоит мне выбраться из дома, я падаю в ближайшую лужу, разбиваю коленки и курю вонючие сигареты. Моя неловкость, растрепанные волосы, мятая одежда приводили ее в исступление. Мы были родными и одновременно чужими друг другу. Не было ни понимания, ни близости.
— Мама, я должна с тобой поговорить, — заявила я и уверенно прошла мимо нее в дверь гостиной.
В просторной комнате с серебристыми стенами, обставленной антикварной мебелью с шелковой обивкой, было тихо и пусто. В углу чернел рояль с закрытой крышкой. Когда-то меня учили музыке. Думаю, с тех пор, как я покинула этот дом, крышку рояля поднимали лишь для того, чтобы смахнуть пыль с клавиш.
Я осторожно села на край дивана. Увидела, как мама поморщилась, и невольно улыбнулась – моя одежда после скитаний по подвалам и канализациям явно не блистала чистотой.