Отец не вошел следом за нами. Наверное, отправился в свой кабинет, где, с тех пор как вышел на пенсию, проводил большую часть времени.
— Итак, что ты хотела мне сказать? – спросила мама. Она изящно присела в голубое кресло с золочеными ножками и устремила на меня немигающий взгляд.
Я собралась с духом и постаралась, чтобы мой голос звучал как можно спокойнее:
— Скоро я отправлюсь в опасное путешествие. Когда вернусь, надеюсь, все будет по-другому.
— Впервые за пять лет ты пришла сказать, что уезжаешь? Не просить прощения за то зло, что нам причинила? Всего лишь поставить перед фактом, что тебе нужно уехать?
Надо же! Мои слова взволновали эту снежную королеву. Меня охватил гнев:
— За что мне извиняться, мама? Это же ты порвала со мной. Я горевала, а ты вместо слов утешения обрушилась на меня с несправедливыми обвинениями. Я глубоко сожалею, что вас с отцом ранила смерть моего сына, но то была не моя вина. Стечение обстоятельств.
— Стечение обстоятельств? – возмутилась мама, и я заметила, как ее глаза недобро блеснули. – Ты не смогла приглядеть за единственным ребенком. Была плохой дочерью, а потом стала ужасной матерью. Ты и за собой-то была не в состоянии присмотреть, не то, что за Дмитрием. Знаешь, Анна, я многое тебе прощала, но убийство моего внука стало последней каплей. Убирайся из нашего дома. Я больше не желаю видеть тебя. Завтра мы с отцом поедем в нейроцентр и навсегда сотрем воспоминания о тебе.
Я вскочила с дивана. Внутри все кипело. Мне хотелось схватить ее за плечи и как следует встряхнуть. Я глубоко задышала, пытаясь взять себя в руки. Нет, мама, последнее слово все-таки останется за мной.
— Я не виновна в гибели Димки. Запомни это, — сказала я, четко расставляя слова. – Это был несчастный случай.
Увы! Мои слова ее не убедили. Всю жизнь мама считала, что она права. Лишь ее мнение в этом доме имело значение. Она всегда лучше знала, что мне нужно, как мне строить свою жизнь и годами вбивала мне в голову свои принципы и установки. Лишь когда повзрослела, я смогла разорвать стягивающие меня путы материнской заботы. Да и то не навсегда. Раз вернулась сегодня к ней в надежде на понимание и примирение. Зря я это сделала. Мы с матерью никогда не поймем друг друга.
Я бросилась к выходу. У двери развернулась и посмотрела на нее. Мама напряженно сидела в кресле, прямая, с вытянутой шеей. Ее глаза под стеклами очков блестели, но отнюдь не от слез.
— Не стирайте память. Я уйду, и вы больше никогда меня не увидите. Сохраните хотя-бы воспоминания, если уж не обо мне, так о Димке.
Я не слышала, сказала ли она что-нибудь в ответ. Вышла в холл и закрыла за собой дверь.
Возле лестницы на второй этаж стоял отец и виновато смотрел на меня:
— Дочка, я вызвал патрульных. Иначе нельзя. Мы, как родители изгоя, под наблюдением.
— Ничего, папа, — я устало дотронулась до его плеча. Потом крепко обняла и почувствовала, что плачу.
— Уходи через задний двор. Я открыл калитку, — сказал напоследок мой отец. Я оделась, взяла рюкзак и направилась к двери. На душе было пусто, будто невидимая рука оборвала тонкую пуповину, связывающую меня с этим домом. Прощайте!
Глава четырнадцатая. Аня
Кристи ждала меня возле дороги и беспокойно оглядывалась. Вдалеке уже слышались пронзительные сирены патрульной машины. Их резкие звуки взрывали тишину богатого района и жутко нервировали нас. Изгоев в розыске.
— Кто-то вызвал патрульных. Скоро здесь все оцепят. Нужно бежать, — выпалила Кристи, увидев меня.
— Это был мой отец — законопослушный гражданин, — с горечью ответила я.
— Старый пень! Чтоб его! – выругалась Кристи. – Бежим скорее!
Мы сорвались с места и что есть сил помчались вдоль пустой улицы. Бежали, и от топота наших ботинок у меня звенело в ушах. Кристи летела, как спринтер, я же еле дышала. В горле першило, грудь будто придавило кирпичом, спина взмокла. Если не остановимся – упаду загнанной лошадью прямо на дорогу.
— Стоять! – по ушам резанул крик. Следом раздался выстрел. Мы замерли, испуганно обернулись. Футах в трехстах от нас стоял серый патрульный в шлеме. В вытянутой руке он держал черный пистолет, дуло которого было четко направлено на нас с Кристи.
— Патруль Хоупфул-Сити. Медленно поднимите руки и повернитесь.
Его резкий голос отчетливо разносился по улице.
— Что будем делать? – прошептала Кристи. Я лихорадочно думала. Сдаться мы не можем. В лучшем случае нам сотрут память, после чего мы ни за что не вспомним прошлую жизнь и наших друзей. Мне вдобавок грозит тюремный срок за поджог дома и бегство в Трущобы. А несовершеннолетнюю Кристи определят в систему усыновления.
— Если не сдадитесь, буду стрелять по ногам! – гремел патрульный.
Я стрельнула глазами вправо: там, за домами начинался парк. Если удастся добежать, можно спрятаться среди деревьев. В детстве мы с друзьями часто играли в этом парке. Я знала там каждую тропинку.
— Кристи, я его отвлеку. Сделаю вид, что сдаюсь, а ты беги до перекрестка, сворачивай в парк. Встретимся там.
— Не побегу! – буркнула Кристи и полезла под куртку, за пистолетом. Я заметила, как дернулась рука патрульного, резко оттолкнула девочку, и мое левое плечо опалило огнем. Дальше все шло, как в замедленной съемке. Кристи выдернула пистолет, выстрелила, патрульный упал на землю и заорал:
— Сдавайтесь, или я вас застрелю!
Я будто во сне, не чувствуя боли, схватила Кристи, и мы что есть сил рванули с места. Мне казалось, нас вот-вот застрелят, я уже ощущала приближение крошечной свинцовой пули, но продолжала бежать. Откуда-то взялись силы, ноги сами неслись вперед. Вот и перекресток. Мы свернули направо и припустили к парку. И только, когда между нами и патрульным встала стена из густых елей, я остановилась. И едва не заорала от жгучей боли в плече.
— У тебя дырка в куртке и течет кровь, — выпалила Кристи. – Давай перевяжу. В рюкзаке аптечка.
— Некогда, — хрипнула я. Под курткой я взмокла от пота. Плечо нещадно жгло, но я старалась не показывать Кристи. – Нужно выбраться из парка и найти канализационный люк. Скоро здесь все окружат, и тогда нам крышка.
— Ты знаешь, в какую сторону идти? – оглянулась Кристи.
— Да, хорошо, что нас поймали в моем квартале, — кивнула я. – Не бойся, я выведу тебя отсюда.
Мы свернули с широкой тропы, пробежали вдоль темных рядов сосен и елей, спустились в овраг и пошли вдоль замерзшего ручья к торчащему вдалеке мосту. Я знала, что под мостом есть люк канализации. Подростками мы части собирались в этом месте, чтобы покурить травку. Там же я впервые поцеловалась с Дином Коллинзом. Было противно и мокро. И Дин всю меня облапил.
Поверх моста шла узкая дорога, давно заброшенная, разбитая. До войны здесь ездили машины, потом власти Хоупфул-Сити построили новую дорогу, а старую бросили за ненадобностью. Не знаю, как я добралась до моста. Плечо нестерпимо горело. Хотелось выть и кричать от боли. Кристи бросала на меня жалостливые взгляды и несколько раз порывалась остановить, чтобы перевязать рану.
Наконец, мы забрались под мост, где нас не могли увидеть. Я поставила рюкзак на землю и, морщась от боли, стянула куртку и намокшую от крови рубашку. Уставилась на кровоточащую дырку чуть ниже ключицы. Из дырки сочилась малиновая кровь.
— Хорошо, что пуля прошла на вылет, — засуетилась Кристи. – Я обработаю рану и заклею пластырем. Не переживай, это недолго. Иначе ты потеряешь много крови и отключишься.
Она присела, расстегнула рюкзак и достала пластиковую коробку. В коробке оказался антисептик и повязки на липучках. Кристи щедро плеснула антисептик на рану – я вскрикнула от боли и прикусила губу. Движения Кристи были четкими и быстрыми. Словно она — не подросток в бегах, а опытная медсестра.
— Где ты этому научилась? – спросила я, пока девочка накладывала мне повязку.
— Иван обучил меня самообороне, стрельбе из пистолета и оказанию первой помощи. Сказал: времена тяжелые, не знаешь, когда пригодится.
Что тут ответить? Иван был прав. Сегодня Кристи дважды спасла мне жизнь. Когда выстрелила в патрульного, а потом перевязала мою рану.
Когда повязка была готова, я достала из рюкзака чистую майку, надела, сверху накинула куртку. С сомнением глянула на мокрую от крови рубашку.
— Придется взять ее с собой. Чтобы не оставлять следов, — я затолкала рубашку в рюкзак.
Мы разбили тонкую корочку льда и сполоснули руки в ледяном ручье. Бурые камни моста были густо разукрашены любовно-похабными надписями и рисунками. Кристи во все глаза пялилась на «наскальную живопись» и насмешливо улыбалась.
— Мой лексикон изгоя слишком бедный. Посмотри, что здесь написано!
Она ткнула пальцем в особо мерзкую надпись. Я усмехнулась:
— Невелика потеря – не знать такие слова. Впрочем, это уже устарело. Большинству надписей лет по двадцать. Они уже были, когда мы здесь тусовались.
— Жалко, что нет камеры. Хочу показать Ивану. Придется запоминать.
— Представляю его реакцию, когда он услышит такое из твоих уст! – ответила я. Иван явно считал себя заботливым «отцом» и защитником Кристи.
Я вспомнила своих новых друзей с Конечной, и на душе потеплело. Странно, что мы знакомы совсем недолго, а я уже считаю их близкими людьми. Раньше, до Трущоб, мне требовалось гораздо больше времени, чтобы преодолеть свою замкнутость и сблизиться с кем-либо. Сейчас все изменилось.
Мы приблизились к ржавой крышке люка, и я со страхом увидела, что он заперт, причем давно, и вряд ли мы сможем открыть его голыми руками.
— Нужно поддеть люк чем-то острым, — обронила Кристи и растерянно огляделась по сторонам. Под ногами ничего не было, кроме полусгнившего мусора. Как же мы откроем этот чертов люк?
Я сбросила рюкзак, дернула молнию и заглянула внутрь. Кажется, у меня был складной нож. Не знаю, зачем я повсюду носила его с собой. Вряд ли осмелилась бы использовать как оружие. Я отыскала нож, присела и вставила лезвие в едва заметную щель в люке. Напряглась и потянула крышку на себя. Никакого движения. Лишь обострилась боль в раненом плече.