Но ей по-прежнему недоставало Гарри. И это, похоже, никогда не изменится, как если бы ее мысли были луной, а сердце — океаном, и тоска наводняла его, как прилив и отлив: то нахлынет, то спадет.
Солнце сегодня стояло высоко и светило ярко; листья за кухонным окном щекотали стекло и раму. Лили задумалась, где сейчас Северус. В саду, вероятней всего; по его словам, большую часть предыдущих тридцати восьми лет он сиднем просидел в темных комнатах, и сейчас — опять-таки по его словам — наверстывал упущенное семимильными шагами. Они поселились на этом острове пару весен назад, и с тех пор его не могли удержать в четырех стенах даже затяжные зимние ливни; летом же ей и вовсе приходилось выходить на улицу всякий раз, как хотелось его увидеть.
Она распахнула заднюю дверь, окунувшись из домашней прохлады в уличный зной и буйство красок. Ветер принес с собой запах моря; воздух здесь был сухим, а солнечные лучи — такими плотными, что их так и тянуло потрогать. Удивительно, но чем дальше на юг забираешься, тем сильнее меняется солнечный свет; здесь, на Кикладах, даже жара казалась будто бы жарче.
Сад был огромен. Северус трудился над ним без устали, как сорвавшийся с цепи демон, и чуть больше чем за два года вырастил такое великолепие, которое наверняка вошло бы в анналы гербологии — номером третьим, сразу после Эдема и садов Семирамиды. Конечно, без магии тут не обошлось, но какими заклинаниями он пользовался, Лили уже сказать не могла — это было выше ее понимания. Сад вставал из засушливой земли, тянулся к небу, лаская глаз дивными красками; на их участке мыса были собраны едва ли не все растения, какие только можно посадить в таком климате: от морозника и гелиотропов до крокусов и маков; а еще там росли яблони, груши, финиковые пальмы, гранаты, виноградные лозы и оливы. Несмотря на все школьные занятия по гербологии, Лили никогда раньше не понимала, что садоводство, даже магическое, — это наука. Требующая труда — утомительного, кропотливого и подходящего Северусу, как никакой другой.
Их соседи по острову именовали его "фармакис", и при этом добродушно улыбались. Северус сказал, что по-гречески это значит "колдун". Вряд ли они и в самом деле о чем-то догадывались, но Лили все равно находила это забавным.
Большинство людей ходят по саду медленно, нога за ногу. Но только не Северус — он передвигался по нему стремительными бросками, как хищник. Сейчас он возился со своим виноградником, но едва только заслышал поступь Лили и шорох земли под ее босыми ногами, как сразу же поднял голову, утер пот, размазав по лбу длинную полосу грязи, и зашагал в ее сторону, обходя стороной клумбу с нарциссами.
— Ты плохо себя чувствуешь? — спросил он.
— Нет-нет, все в порядке, — заверила его Лили. — Просто… захотелось выйти.
Иногда ей казалось, что легилименция — не столько щуп, сколько магнит, и не столько погружается в твои мысли, сколько вбирает их в себя. По крайней мере, с ней происходило именно так: все ее радости и тревоги словно втягивались в глубину его глаз — таких же темных, как ночное море, или же небо в прорехах между звездами.
— Ты видела газету, — сказал Северус.
Она кивнула, едва заметно — потому что боялась, что если позволит себе что-то еще, то точно не удержится, начнет прыгать и вопить от радости, и тогда споткнется обо что-нибудь и грохнется на землю.
— Между прочим, ты мог бы меня и разбудить. "Темный Лорд повержен!" — такая передовица поважнее любого сна будет.
— Тебе надо отдыхать, — строго возразил он — и тем самым снова провернул этот свой фокус, ухитрившись одновременно и опустить ее ниже плинтуса, и выказать о ней заботу.
— Ты мнителен до чертиков, — сказала она. — Что только придает тебе шарма.
— А ты до чертиков беспечна. Могла хотя бы сесть, а не стоять.
Лили пропустила его вперед — он пошел первым, отводя для нее с дороги ветви растений, — и зашагала следом. В конце концов они оба оказались под сенью деревьев, где было прохладнее и остро пахло кипарисом; Северус повесил там деревянные качели-скамейку, откуда открывался вид на неровный склон, за которым вдали начиналась морская гладь.
Дерево заскрипело под ее весом; Лили присела, осторожно приноравливаясь к новому центру тяжести — который словно менялся с каждым днем, и она автоматически к нему приспосабливалась, но все-таки была вынуждена постоянно его учитывать.
— Садись, — она похлопала по скамейке рядом с собой. Северус послушался, но расслабленности в его позе не ощущалось… с другой стороны, он почти никогда не расслаблялся. Ей раньше казалось, что он постоянно чего-то ждет — атаки, наверное, и она даже подозревала, что это так навсегда и останется, — но за последние два с лишним года обнаружила, что Северус просто живет с куда большей интенсивностью, чем другие люди. Покой — это точно не для него; скорее всего, его угомонила бы разве что могила, да и то не наверняка. И как же легко было поверить, что он никогда не умрет по-настоящему, и что бы и где бы его ни ждало — он и там продолжит свой путь, излучая все ту же деятельную, неукротимую, кипучую энергию.
На водной глади вдали сверкало солнце — от этого блеска у Лили в глазах замелькали белые "мушки".
— Как думаешь, с ним и правда покончено? — тихо спросила она.
— Если они нигде не напортачили, — ответил Северус и вздохнул, надавив пальцем на точку между бровями. Лили поймала его за запястье и заставила отвести руку в сторону, а потом поцеловала — прямо в эту нахмуренную морщинку.
Он погладил ее по щеке большим пальцем и тоже поцеловал — в губы.
Они посидели немного в тишине — той, что начинается, когда людские голоса смолкают, и мир начинает говорить своим собственным голосом: через тонкое курлыканье голубя на гранатовом дереве; через ветер, что шуршит в сосновых иглах, в виноградных листьях, в ветвях кустов и древесных кронах, а потом улетает от каменистой земли, чтобы носиться над морем.
— Достойный подарок на день рождения твоему сыну, — сказал Северус.
Лили напряглась — она ничего не могла с собой поделать.
— Хотя я и отдаю себе отчет, что само событие произошло несколько дней назад, — продолжал он, — но передовица была опубликована тридцать первого.
Лили подняла на него глаза. Северус смотрел не на нее, а вдаль, на воду, и даже тут, в тени, щурился от невыносимого блеска.
— В прошлом году ты не захотела разговаривать на эту тему, — добавил он. — Следует ли мне предположить, что с тех пор ничего не изменилось?
— Да тут собственно и говорить-то не о чем. — В листве прошелестел ветер, коснулся волос, уронив крашеные пряди прямо ей на глаза. — Для меня очень важно, что ты знаешь.
Он не ответил. Лили накрыла его ладонь своей, а затем заставила приложить руку к своему округлившемуся животу. Ребенок толкнулся навстречу, и она улыбнулась.
— Ты же знаешь — я не пытаюсь так его заменить.
Северус наконец-то повернулся к ней — взгляд его был… оценивающим.
— Если ты ищешь ему замену… — начал было он, но замолчал, не договорив.
Она положила вторую руку поверх его — их ладони теперь покоились на ее животе, внутри которого рос ребенок. Другой, не Гарри. Ребенок, который будет совсем не похож на ее первенца, и вырастет в любви и счастье, и проживет такую долгую и радостную жизнь, какую она только сможет ему дать. Он родится уже через каких-то несколько недель — в мире, избавленном от Волдеморта.
Ей было трудно уехать и оставить эту войну позади — одно из самых сложных решений, какие Лили в своей жизни приняла… хотя остаться было бы еще тяжелее. Но угроза для Северуса решила все; если и Волдеморт, и Орден видели в нем врага, то выхода не оставалось. Однажды она уже согласилась спрятаться, чтобы спасти свою семью; теперь она пошла на это ради Северуса. Но твердо решила, что на сей раз не станет сидеть и ждать, пока Темный Лорд объявится на пороге и отберет все, что ей дорого; нет, на этот раз у нее все получится — с ним покончат, и их всех будет ждать нормальная жизнь в мире без Волдеморта.
Месяц за месяцем Лили записывала все, что услышала о будущем от Северуса — и от каждого слова в ней снова пробуждалось горе, как если бы она уложила его на ночь спать, но утром оно снова зашевелилось. Что только укрепило ее решимость: на этот раз все должно измениться — для всех. Но помочь им она могла только знаниями Сева — изложив их так, как если бы все это произошло с ней самой, потому что он убедил ее, что Ремус охотнее поверит ей, чем ему. А потом настало сегодняшнее утро, и она развернула очередной номер "Пророка" и увидела в нем заголовок, о котором всегда мечтала, а под ним был снимок Ордена — Дамблдор в центре, а вокруг него знакомые лица, люди, которые навсегда останутся в ее сердце, живые, смеющиеся, и их приветствовала радостная толпа… Лили ощутила сразу и горе, и радость — от одного взгляда на эту колдографию они потекли сквозь нее, как сверкающий ручеек.
В душе она молилась о том, чтобы их победа оказалась такой же истинной и долговечной, как ее.
Их пальцы сплелись — ее и Сева. Она помнила, какие маленькие были у Гарри кулачки, когда он хватал ее за палец. Сейчас у ее нерожденного малыша на ручках уже есть папиллярные линии.
Сердце сжалось от любви и щемящей нежности, и Лили сказала:
— Вот оно — то, что мне нужно.
— Уж не знаю, что у нас родится, — заметил Северус, — но хорошо бы не фанат квиддича.
Она улыбнулась — так широко, что заныли щеки. С упреком возразила:
— И никакое не "что", а "кто", — и высвободила руку, чтобы для пущей назидательности ткнуть его в плечо; правда, ее палец, должно быть, пострадал от этого куда больше, чем Северус, у которого выше локтей были сплошные жесткие мускулы.
Он ткнул ее пальцем в бедро — куда более мягкое и пышное.
— А "никакое", конечно же, звучит намного лучше.
— Привыкай говорить "он". Или "она", — добавила Лили.
— К какому варианту бы мы ни пришли, с вероятностью пятьдесят процентов ошибемся. А вдруг за следующие шесть недель мы привыкнем говорить "он", а это окажется девочка? Или наоборот — "она", а это будет мальчик? Как-то неловко получится.