Она достала волшебную палочку, и в банке живым светом разгорелись звездочки. Затем закрутила крышку и поставила банку на землю. Они помолчали; в какой-то момент ящик, на котором она сидела, прикочевал так близко, что Лили задевала Северуса ногой всякий раз, как шевелилась — сидеть смирно она не умела.
— Скоро надо будет начинать, — сказал он, глядя на кружащиеся в банке огоньки.
— А можно еще немножко подождать? — спросила Лили почти неслышно.
Северус был способен на многое. Он мог заставить ее наложить на него это проклятие, вынудить провести день и ночь в двух разных, но одинаково поганых халупах… мог даже сказать "нет", хотя она так надеялась, что он воспользуется ее чарами — но всему на свете есть предел, и в его случае пределом был этот ее тихий голос. Так что они подождали.
Когда окончательно стемнело, на улице зажегся свет — где-то там, на другой стороне пустыря. Лили словно окаменела; Северус бесшумно встал, осторожно выглянул из окна — стекло в нем было разбито и торчало из рамы зазубренными осколками. Как и прошлым вечером, это оказался всего лишь уличный фонарь — рыжая лампочка, которая горела на столбе высоко над складами и превращала пустырь снаружи в лабиринт теней.
За годы шпионажа у Северуса развилось безупречное чувство времени, и через час он решил, что уже пора. Здесь становилось слишком холодно, хоть их и согревали наколдованные Лили звездочки. Северус был уверен, что изначально их полагалось прижимать к себе, как грелку — но он скорее согласился бы свихнуться от какого-нибудь проклятия, чем произнес это заклинание и воочию показал ей то, что ни за что на свете не произнес бы вслух.
На этот раз Лили не стала сопротивляться — беспрекословно поднялась и достала волшебную палочку, но так и осталась стоять на месте, молча глядя на него.
— Ладно, — он скрестил на груди руки — почти обхватил себя ими, надеясь, что это можно списать на холод. — Повтори, что ты собираешься делать.
Боже, он разговаривал с ней, как со студенткой. Да она и выглядела, как студентка, что делу отнюдь не помогало. А если она уговорит его вернуться в школу, то будет еще хуже…
— Я накладываю проклятие, затем аппарирую вместе с тобой в переулок за Мунго, — процитировала она, и на лице ее было несложно прочитать, что она думала об этих инструкциях. — Там меня спросят, что случилось, но я отвечу, что не знаю, нападавшего я не видела, произнесенное им заклинание не слышала.
— И ты должна придерживаться этой версии независимо от того, что они скажут и чем будут угрожать, — напомнил он и сам расслышал в собственном голосе жесткие нотки — очевидно, все-таки не удержался. — Доказать они ничего не смогут, а без доказательств…
— …ничего ужасного они со мной не сделают. Я поняла, Сев, — сказала она. Судя и по лицу, и по голосу, Лили беспокоилась, а не злилась.
— И что дальше? — спросил он, пытаясь подтолкнуть ее, пока она не растеряла запал.
— Если они сами не разберутся, как его снять, я должна взорвать вот это, — Лили достала эрзац-обманку — он изготовил их до поездки в Лондон, взяв за образец один из мерзких товаров близнецов Уизли. По правде говоря, изобретателями они были блестящими… для того, кто не страдал от их жалкого паясничанья на уроках зельеварения на протяжении семи лет — Северуса передергивало от отвращения всякий раз, как он слышал слова "Фред", "Джордж" или "Всевозможные волшебные вредилки".
— …забаррикадироваться в твоей палате и вылечить тебя сама.
— Все верно, — согласился он. Когда Лили рассказала ему о контр-заклинании — Игноско, — он не смог скрыть брезгливого пренебрежения, но, судя по ее виноватому лицу, она и сама испытывала нечто подобное. "Я прощаю" — Северус был вынужден признать, что в этом определенно чувствовалась рука Дамблдора: изобрести проклятие, которое убивало силой раскаяния и снималось силой прощения — черт бы ее побрал.
— Тогда можем уже начинать, — сказал он, не позволяя себе проявлять никаких признаков недовольства. — Не хотелось бы опоздать.
Лили кивнула. Он невольно задумался, не шла ли она в бой с точно таким же выражением лица — на память приходило лишь то утро перед СОВ; тогда он всерьез опасался, что еще чуть-чуть — и содержимое ее желудка увидит весь Хогвартс.
Они разошлись по грязным доскам в противоположные стороны — Северус осознал, что передвигается предельно осторожно, словно ожидает атаки — какое уместное сравнение. Лили же шла, точно оловянная — будто у нее перестали гнуться ноги и проржавели все суставы.
Наконец она повернулась — зубы стиснуты, на лице угрюмая решимость. Вытянула вперед руку — дрожь в ней была заметна даже с другого конца комнаты; сквозь прореху в крыше в дом падал тусклый, подкрашенный луной свет.
— Контрапассо! — воскликнула она.
И — ничего. Северусу захотелось ляпнуть что-нибудь черствое.
— Думаю, чтобы что-то получилось, надо хоть чуть-чуть этого хотеть, — сообщил он, не в силах справиться с искушением.
Лили уставилась на него; как ему показалось, крепче стиснула свою волшебную палочку.
Тикали долгие мгновения тишины; мгновения небытия. Он смотрел на нее через всю комнату — ее рука с палочкой чуть отстояла от тела. Сквозь заколоченную досками дыру за ее спиной задувал ветер, швыряя пряди волос прямо ей в глаза.
Затем она направила на него волшебную палочку — словно нацелилась ему в сердце; он увидел, как шевельнулись ее губы, но не услышал заклинания — то ли потому, что она его прошептала, то ли потому…
То, что он ощутил, даже не было болью — о нет, ничего столь примитивного; это было раскаяние сразу за все, что он когда-либо натворил, спрессованное в тугой мучительный комок; все, за что он себя ненавидел; все, чего ему не следовало делать; все, что он должен был остановить, от чего должен был отказаться — или наоборот, пойти и сделать; все, что он не должен был думать, желать, чувствовать, чему не должен был верить… Горе, вина, угрызения совести — они и так всегда были рядом, на дне сердца, на краю сознания — незваные, непризнанные, но отрицать их больше было нельзя, и сквозь него словно хлынуло пламя…
Это не заняло и мгновения — и вместе с тем происходило медленно, постепенно, начинаясь как искорка и поднимаясь, чтобы его поглотить — обжигая вены, расплавляя кости, вливаясь в кровоток…
Ему послышалось — где-то вдалеке кто-то всхлипывает и зовет его по имени.
Глава 11
В Мунго было шумно и царил хаос. А еще там было куда хуже, чем в отделении неотложной помощи в больнице Святого Иосифа, где по дороге к палате Лили отделалась лишь локтем в ребра и отдавленными пальцами на ногах; Северус тогда вошел в комнату, где лежало тело мистера Снейпа, а она осталась снаружи с его матерью — безмолвной и отчужденной.
В Мунго было куда хуже потому, что на сей раз она стояла в коридоре перед палатой Северуса.
Перепачканная сажей — больной мальчик рыгнул черным дымом прямо ей в лицо — и вспотевшая, Лили чувствовала себя липкой и обваленной в какой-то посыпке. А еще у нее заледенели пальцы, а живот крутило и дергало, как бывает, когда еще пара мыслей — и тебя точно стошнит. Перед глазами все стояла та картина — этот ужасный, поросший сорняками дом, и Сев на другом конце комнаты падает на колени, и его отстраненное, бесстрастное из-за окклюменции лицо мгновенно преображается — так, словно кто-то распустил гобелен, потянув за свободную нить, — преображается, и…
Дверь в палату Северуса с силой распахнулась, и в коридоре появился молодой целитель в очках, ничуть не похожий на Джеймса. Он огляделся по сторонам — видно, искал кого-то; потом заметил Лили, и на его озабоченном лице мгновенно вспыхнуло облегчение — но и беспокойство все равно осталось. Лили кинулась к нему так поспешно, что он и шагу не успел ступить, и едва не столкнулась с какой-то женщиной — воняющей серой, в кресле-каталке и с бревнами вместо ног.
— Что? — выдохнула Лили и, споткнувшись, затормозила перед целителем. — Что случилось?
— Целительница Джетрис… — начал он, утирая лоб.
— Что ты с ним сделала? — рядом с ним словно из ниоткуда появилась женщина с закрученной на затылке косой; очевидно, старшая целительница. Она выглядела раздраженной, уставшей и, судя по взгляду, была слегка не в себе.
Лили снова вспомнился Северус — как он слепо цеплялся за нее посреди того окаянного дома, и из него еле слышным потоком лились слова — признания, она точно знала… Лицо его исказилось от раскаяния и боли — это и впрямь было мучительно, угрызения совести преображались из эмоции в физическое ощущение, и если заклинание накладывалось с достаточной силой… если жертва чувствовала себя очень виноватой…
— Ничего, — отрывисто сказала она, благодаря все звезды на свете — как небесные, так и наколдованные — что эти люди не знали ее достаточно хорошо, чтобы распознать вранье. — Я просто тут стояла и ждала…
— Я о проклятии на том мальчике, — сердито отвечала целительница.
— Целительница Джетрис хочет сказать, — торопливо встрял очкастый, — что если ты можешь что-то рассказать нам об этом проклятии — хоть что-нибудь, что угодно…
— Я рассказала все, что знала, — солгала она со всей возможной убедительностью. Судя по лицу Джетрис, цена ее усилиям была не больше двух кнатов.
— Возможно, ты… что-нибудь вспомнила, — настаивал целитель. Его большие глаза с мольбой смотрели сквозь линзы. Они, конечно, догадались, что проклятие наложила она — разумеется, они догадались. О, Лили готова была рассказать им все детали, умолять, чтобы ей разрешили все исправить, но Сев выразился недвусмысленно — это было невозможно, слишком многое зависело от…
— Нечего мне вспоминать, потому что я ничего не знаю, — сказала она — на глаза наворачивались слезы.
— Иди за мной, — скомандовала Джетрис; голос ее звенел от злости. Она схватила Лили за руку и затащила в палату — вокруг больничной койки хлопотали трое, переговаривались невнятно и на повышенных тонах; от их голосов пространство вокруг словно съеживалось, вызывая легкую клаустрофобию. Палата была на двух человек, но одна из коек пустовала, а на второй лежал Северус…