— Конечно, — произнес Малфой после еще одной короткой заминки; его тон снова стал ровным и вежливым. — И вам также не хворать. Передайте, пожалуйста, Северусу, чтобы он… прислал мне записку, когда поправится.
Хлопок перемещения, мазнувший по лицу порыв сухого ветра — и Лили поняла, что он исчез.
А через секунду ее сплющило знакомое давление аппарации — миссис Снейп перенесла их сквозь пространство и время, с Грейнторп-Аллей — в больницу Святого Мунго.
Она очнулась — словно тонула и вдруг вынырнула на поверхность; задыхаясь, молотила руками по воздуху и пыталась доказать телу, что тут нет никакой воды — здесь тепло, сухо и полумрак в комнате, но тело не слушалось, сердце бешено стучало, словно пыталось прорваться сквозь грудную клетку…
— Тс-с-с… — сказал знакомый голос, чудесно, благословенно знакомый голос, и она потянулась к его источнику и нашла то, что ей было нужно: чья-то рука в ее руке; ее бережно поглаживали — по пальцам, по запястью; она стиснула чужую ладонь… — Тише, все в порядке, ты в безопасности.
— Знаю, — сказала Лили шепотом и схватила эту замечательную руку за предплечье; потянула ее к себе, пытаясь заполучить все тело — такое теплое, прекрасное, родное и уютное. — Ты здесь — я знаю…
Она умудрилась затащить это тело к себе на кровать и крепко его обняла, чтобы оно никуда не делось. Кто это такой, вспомнить никак не удавалось, но это было неважно — она точно знала, что рядом с ней именно тот, кто ей нужен; кто ей необходим. Лили положила голову ему на грудь — передвинулась, чтобы слышать приглушенный стук сердца… и только тогда наконец начала расслабляться. Ужас потихоньку растворялся — и лихорадочное облегчение тоже — постепенно превращаясь в умиротворенный покой…
Она не знала, сколько так пролежала. Похоже, что долго, если только она не уснула снова. Сознание постепенно прояснялось; возможно, что в себя ее привело биение чужого сердца под ухом — оно часто стучало, колотилось, как у колибри. Зажмурившись, Лили лежала и прислушивалась, собирая в единую картину этот перестук и чужое неровное дыхание над головой, мягко ерошащее волосы, а потом чуть-чуть приоткрыла глаза и увидела темный халат, скудно освещенную комнату, похоже, что в какой-то больнице, и мрак за окошком — зимой отчего-то всегда кажется темнее…
А затем — внезапно, как вскрик — она осознала, где именно находится: на больничной кровати, и при этом практически улеглась на Северуса.
Лили рванулась вверх, словно ужаленная каким-то заклинанием, и уставилась на свою "подушку". Вероятно, глаза ее были комично круглыми — ее глаза, но не его; он смотрел на нее так, словно все это было в порядке вещей, и никто не вытворял ничего странного… но она-то помнила, как колотилось его сердце.
— Привет, — сказала она — это прозвучало слишком бодро и неловко. Им что, обязательно было делать койки такими узкими? Она прижималась к Северусу бедром, да вдобавок еще и закинула на него левую ногу — голую, поскольку какой-то извращенец переодел Лили в больничный халат, и какое же счастье, что в Мунго на больничной одежде завязки были сбоку… Даже сейчас, когда она приподнялась, опираясь на локоть, то все равно продолжала нависать над Северусом, задевая его плечо волосами — но если бы откатилась в сторону, то тут же свалилась бы на пол.
— Похоже, тебе стало лучше, — произнес Сев — так, словно и не существовало никакого бедрами-прижиманья, ногами-обниманья и волос-на-плече-лежанья. От благодарности ей захотелось его расцеловать, но по причинам вполне очевидным она воздержалась.
Не уронив никого из них на пол, он каким-то чудом из-под нее выскользнул — несмотря на ту ужасную, неудобную позу, в которой они оказались — и опустился на стул у кровати. На Северусе был темно-зеленый халат, накинутый поверх больничной одежды цвета шалфея — не лаймового… да что в этом дурацком месте с колористикой? Как только Лили доберется до дома — тут же повыбрасывает все зеленое, что найдется в ее гардеробе.
— Тебе лучше? — спросил Сев, словно ждал от нее подтверждения, и поплотнее запахнулся в халат — возможно, переживал, не получив ответа… Но она чувствовала себя превосходно, только очень уж глупо.
— Да, я чувствую себя хорошо, — отозвалась она, стараясь улечься на кровати по-нормальному и водворить голую ногу на ее законное место под больничное одеяние. — Они объяснили, что со мной стряслось?
— До конца они не уверены, — по голосу было очень заметно, что именно он думает об интеллекте мунговского персонала, а интонации весьма смахивали на материнские. — Они считают — это последствия наложенного тобой проклятия.
— А потом, значит, еще и аппарация, вот я и потеряла сознание… Я ведь его потеряла, да? — она нахмурилась. — Не могу вспомнить, как мы сюда попали…
— Да, именно так. Мать сказала — у тебя были трудности с поддержанием равновесия, и ты сообщала, что испытываешь боль.
Северус помедлил — отчего-то его молчание заставляло думать, что он мог бы что-то добавить, но не хочет.
Как же она радовалась тому, что снова способна нормально видеть. Лили пристально вглядывалась в его лицо — оно казалось не таким замкнутым, как вчера до больницы.
— Что? — спросила она и, проверив украдкой, что уродливое зеленое одеяние больше нигде не просвечивает, подобрала под себя ноги, чтобы сесть и откинуться на изголовье. — В чем дело? Ты думаешь, что они ошибаются, так ведь?
Он все еще не мог решиться — и наконец произнес, уставившись куда-то в район ее ступней:
— Можешь описать мне свои симптомы? Так полно, как только вспомнишь?
Поморщившись, она потерла глаза.
— Как будто я свалилась с лестницы или подцепила жуткую простуду. Было просто… плохо. А потом я попробовала встать и не смогла, а вокруг все кренилось. И глаза болели от света, а когда я пыталась куда-то посмотреть — начинала кружиться голова.
Теперь Лили практически слышала, как он колеблется.
— Сев, в чем дело? Ты можешь мне рассказать, — она заставила себя продолжить. — Если дальше меня ждет какая-нибудь гадость…
— Нет, ничего такого, но…
Казалось, ему было тяжело на нее смотреть — он постоянно отводил взгляд. Надо думать, опасался ее реакции. Она постаралась сделать самое обнадеживающее лицо, какое только умела.
— С тобой не случится ничего плохого, — произнес он негромко. — Я лишь… тот эффект, который ты описываешь — с учетом наложенного тобой заклинания, существует всего одна ветвь магии, которая могла бы привести к подобной отдаче.
Лили выжидала, совершенно сбитая с толку. Судя по тону, по тому, как он искал ее взглядом, Сев ожидал, что его поймут с полуслова. Но она не понимала.
— О чем это ты?
Довольно долго он молчал. У нее тревожно засосало под ложечкой.
— Этот эффект характерен для Темных искусств, — выдавил он наконец — словно сбросил с плеч камень, чтобы без помех подготовиться к предстоящему взрыву.
У нее отвалилась челюсть.
— Что?.. Темные искусства — да я бы ни за что!.. Я никогда ими не пользовалась! Как ты можешь…
— Ты точно уверена, что Контрапассо не темное заклинание? — он говорил так рассудительно, что она даже почти не рассердилась — и не испугалась, не почувствовала себя нехорошо…
— Конечно, уверена! Его же Дамблдор придумал — он сам меня научил! Он не стал бы учить ничему тако…
Как Круциатус получается лучше у тех, кто хочет причинить боль, так и Контрапассо лучше получается у тех, кто хочет простить…
— Лили, — Северус продолжал терпеливо ее увещевать, — Темные искусства не связаны с намерением причинить вред. Ты не…
— Не надо, — прошептала Лили; сердце в груди колотилось мучительно и часто, — не надо. Я не хочу это слышать… об этом спорить, — она стиснула виски руками, — я не могу, Северус. Ты же знаешь, что я думаю о… что я думаю. О них. Дамблдор бы никогда… нет…
Дамблдор растил твоего сына, как агнца на закланье…
Он ответил не сразу.
— Хорошо, — его голос стал ледяным. — Тогда остановимся на предложенном Мунго диагнозе и покончим с этим вопросом.
Северус резко поднялся со стула и пересек комнату. Лили услышала, как льется жидкость, а затем он вернулся и протянул ей стакан воды, отрывисто сказав:
— Держи.
На его лице читалось раздражение; никаких следов уже привычной окклюменции.
Не сказав ни слова, она приняла стакан и отпила глоток. Вода омочила горло — ох, какое блаженство…
Все еще недовольный, Северус снова опустился на стул. Лили знала: он злится, что его даже не выслушали, но все равно не собиралась ввязываться в очередную разборку из-за Темных искусств. Она на дух не выносила такие споры; им двоим никогда не удавалось договориться до чего-то внятного, и все обычно заканчивалось долгими молчаливыми обидами, а ей не хотелось повторения — ни ссориться, ни снова путаться в тенетах этой проблемы… Ведь именно такие глобальные разногласия когда-то и привели их дружбу к окончательному разрыву. А потом — померкли и перестали казаться важными: какой в них смысл, когда умираешь и теряешь все на свете?..
Как же его, оказывается, много — того, повторения чего ей бы не хотелось.
— Сев, — позвала она негромко. Он мельком глянул на нее, но его раздражение так и не улеглось. — Я не… я лишь не хочу снова поссориться из-за Темных искусств, только и всего. Я же знаю, что мы из-за них поссоримся, а я этого не хочу, вообще ни из-за чего, ну разве что из-за ерунды какой-нибудь, понимаешь? И это все. Ничего больше.
И когда только успел померкнуть ее праведный гнев? А святая уверенность в том, что ее первейшая обязанность — раскрыть ему глаза и убедить, что Темные искусства — это зло? Скорее всего — когда она попробовала, но он все равно пошел по этой дороге и закончил свой путь человеком, который вчера едва не умер от угрызений совести.
Или же тогда, когда она его простила. Она ведь и правда это сделала, иначе контрзаклинание бы не сработало.
Северус взглянул на нее пристально и наконец сказал: