И снова — тишина.
— Спасибо — мне?..
Ремус неловко пожал плечами, отчего-то остро ощущая свой возраст. Сейчас, когда он только слышал голос, но не видел своего собеседника, интуиция упорно подсказывала, что он говорит отнюдь не с ровесником, а с кем-то намного старше. Вроде Макгонагалл, но с характером, как наждачка.
— Дополнительные меры предосторожности, — повторил Снейп, когда молчание совсем затянулось. — Если понадобится, обратись к Макгонагалл. На директора в молодости сильно повлиял один инцидент, в результате которого он перестал верить в эффективность жесткого контроля. Макгонагалл же отнесется к ситуации со всей серьезностью, особенно если ты ей скажешь, что то место, где ты проводишь полнолуния, кажется тебе не слишком надежным, поскольку какой-нибудь… ретивый сокурсник… может тебя оттуда выпустить — возможно, в надежде, что ты покусаешь кого-нибудь из магглорожденных студентов.
У Ремуса даже челюсть отвисла.
— Что — но… Постой, но ведь никто не знает, что я оборотень! Только ты. Иначе меня бы уже давно вышвырнули из школы, и это в лучшем случае. Если я скажу такое Макгонагалл, разве она не решит, что речь идет о тебе?
— Она не знает, что я знаю. Не считая вас четверых, Дамблдор единственный, кто оказался в курсе той… веселенькой затеи Блэка.
На Ремуса накатил стыд.
— Он пытался меня защитить… Дамблдор, я имею в виду.
А вот чего пытался добиться Сириус — он так до сих пор и не понял. Тот никак не объяснил свой поступок, только повторял: "Лунатик, я просто не подумал. Вот честное слово, просто не подумал…"
"И это должно меня утешить?" — спросил тогда Ремус…
— Вне всяких сомнений, — совершенно ледяным тоном согласился Снейп.
— Я… должен признаться, что не очень-то умею лгать, — поколебавшись, сказал Ремус. — И совершенно теряюсь, как только мне начинают задавать вопросы.
— Кто бы мог подумать, — сухо откликнулся Снейп. — Однако если это не очередной приступ самоуничижения, советую разбавлять свои слова правдой.
— Значит, я скажу Дамблдору, что мы все обсудили? И… про нашу договоренность, да?..
— Как хочешь. Кроме того, я бы мог… — ему невольно представилось, как собеседник лениво рассматривает собственные ногти, — …готовить для тебя Аконитовое зелье. То самое, о котором я упоминал. Да, общества друзей ты лишишься, и потеря тяжело скажется на твоем звере, но он по-прежнему будет меньше буйствовать.
— Я… — голова отчаянно кружилась; он не слишком-то хотел пить то, что сварит для него Снейп, особенно если тот потребует подписать информированное согласие на прием экспериментального зелья, которое способно…
— Стоп, — он резко выпрямился, — а с чего ты вдруг решил, что друзья как-то влияют на мое состояние? Тебе же неоткуда было об этом узнать!
— Всего лишь логичное предположение, Люпин, — так гладко и без запинки ответил тот, что чутье невольно зашептало: он умен и прекрасный лжец — не он ли только что тебя учил, как лучше скрывать правду?.. — Раз вы бродите по окрестностям школы вчетвером, и никто еще не умер, напрашивается вывод, что до сих пор им удавалось хотя бы отчасти тебя контролировать.
— Ну да, так оно и есть — но ты явно о чем-то умалчиваешь…
— Как это по-гриффиндорски, — вздохнул Снейп. — Разумеется, да; с чего ты вообще взял, что я все тебе выложу?
Ремусу до боли захотелось хоть как-то укоротить хвост этой самодовольной скотине. Но если ты хочешь от кого-то одолжения — изволь смиренно склонить голову и задрать лапки кверху. В итоге он закатил глаза (по-прежнему незрячие) и сказал:
— Да я и сам себе поражаюсь. Ну, теперь-то ты меня вылечишь?
— Да.
А потом что-то слабо зашуршало, и Ремус снова занервничал.
— А глаза лучше закрыть или открыть? — спросил он, пытаясь взять себя в руки… очень хотелось поежиться или вцепиться в простыню, но это бы выглядело совсем уж жалко.
— Возможно, ты не захочешь их открывать — хотя бы для того, чтобы избежать неприятных ощущений, когда зрение к тебе вернется. Не отвлекай меня больше, Люпин.
И Снейп негромко заговорил — голос шелестел в ушах, бесконечный, неумолчный, тянулся монотонным речитативом… Ремус не узнавал язык — может, англосаксонский? — и слова текли мимо, как вода; потом его обожгло, точно колючим ветром, и новый порыв растрепал волосы, а кожу неприятно защипало… Лицо стянула какая-то субстанция — она забивалась в рот и нос, облепляла удушающей пленкой, и Ремус распахнул глаза — мелькнула паническая мысль: "Так и есть, он решил меня убить…"
…а потом темнота развеялась, и эта штука на лице тоже… что-то засосало их в себя, словно пылесос — бумажную салфетку… в глазах взорвался свет, заплясал тупыми иголочками; Ремус выругался и закрылся от него руками…
— Я же предупреждал, Люпин.
Он протер глаза. Медленно их разлепил. Прищурившись, оглядел больничное крыло… полумгла, испещренная кляксами теней — только-только забрезжил рассвет… моргнув, он повернул голову и посмотрел налево, на Снейпа, который…
— Боже милостивый, — всполошился Ремус, — это Джеймс и Сириус, да? Что они с тобой сделали?
— Ничего, — Снейп разговаривал своим обычным голосом, но по лицу его разливалась восковая бледность, как у мертвеца, а под запавшими глазами залегла синева, и он казался старше своего возраста — черты заострились, кожа обтягивала каждую косточку…
— Твой вид… настораживает. Тебе бы… слушай, тебе бы и правда лучше отменить свое заглушающее заклинание — или что ты там наложил, чтобы Помфри не помешала — и позвать ее…
— Она мне ничем не поможет, — Снейп убрал свою палочку. — Если твои глаза функционируют, как обычно — то бишь куда лучше мозгов, — то я пойду.
— Хорошо, — Ремус не стал развивать эту тему. — Да, с ними все в порядке. Спасибо тебе. Большое спасибо. Я… но ты уверен, что Джеймс и Сириус…
— Они совершенно точно ни при чем, — в левом глазу Снейпа словно замерцал огонек. — Вчера я обеспечил их занятием до глубокой ночи. Отработка у профессора Макгонагалл.
Ремус не знал, что на это ответить. В груди бурлил какой-то странный смех — то ли от изумления, то ли от беспомощности…
— Ах ты… — нет, это бесполезно; он сдается.
— У меня были дела, — безучастно пояснил собеседник. — А они мешались под ногами. И кстати: можешь не переживать, что твои приятели будут активно настаивать на вашем ежемесячном моционе. Как оказалось, в отдел магического правопорядка вчера была подана жалоба — на незаконные действия трех несовершеннолетних незарегистрированных анимагов. Не помню, какое наказание предусмотрено за это правонарушение, но сомневаюсь, что они ограничатся неделей отработок.
И он усмехнулся прямо в лицо обомлевшему Ремусу; мелькнула улыбка сытого злорадства, тонкая и отточенная, как серп, и Снейп выскользнул из лазарета — словно тень, которую унес ветер.
Лили проснулась. Сощурилась, вглядываясь в красноватый полумрак под балдахином, и прислушалась к разбудившим ее невнятным звукам. Сквозь задернутый полог, пятнистый от утреннего солнца, доносились голоса ее соседок по спальне… Фелисити, Мэри, Корделия… "Господи, какие же они трещотки", — вспыхнуло в голове, и Лили вспомнила, что и раньше об этом думала: девчонки всегда устраивали жуткий гвалт, который поднимал ее по утрам. Какой будильник, о чем вы? Кому он нужен, когда есть эта троица, столь рьяно — и шумно, не забудем о шуме — наводящая красоту?..
Она перевернулась на бок, протирая заспанные глаза. Ну что, как сегодня самочувствие?
Просто превосходно.
Она уже давно не чувствовала себя "превосходно". С самого Нового года. А сегодня… да, уже десятое января. И все это время проклятие действовало; она медленно угасала, все глубже и глубже погружаясь в его мерзлоту…
В том вчерашнем трактате говорилось, что, если бы Сев ее не расколдовал, она была бы обречена.
Сев…
И тут на нее волной обрушились воспоминания о вчерашнем вечере — холодные, тяжелые, кристально ясные… Северус вылечил ее от проклятия, которое вытягивало из нее жизнь, а она сбежала и бросила его одного. А потом он прислал записку, что с ним все хорошо, и она на этом успокоилась, закончила мыться и, словно в тумане, побрела спать.
И почему-то утром, на свежую голову, в комнате, где смеялись Мэри и Корделия, а Фелисити бормотала заклинание для завивки ресниц, ей вдруг стало мучительно ясно, как эгоистично и глупо она себя повела прошлым вечером. Это настолько бросалось в глаза, что Лили и сама не понимала: как она могла так поступить? И почему ничего не заметила?
О Боже… Сева надо найти, и поскорее. Он сказал, что все хорошо, и, наверное, даже смог залечить свой порез — но это же явно не то "хорошо", которое и впрямь хорошо. Она удрала и оставила его одного — а ведь сначала протестовала и уверяла, что… внутри все перевернулось от болезненного стыда — уверяла, что любит… Да, за нее говорило проклятие, и да, Северус не поверил ни единому слову — но это одно, и совсем другое — когда спасаешь жизнь лучшему другу, а тот тут же сбегает и бросает тебя одного. Да как она только могла — почему успокоилась, когда получила эту записку?
Нет, с ней точно что-то не так — это же явно не нормально…
Лили села на постели и откинула полог, пинком сбрасывая с себя одеяло; спрыгнула с кровати и поспешила к сундуку, чтобы достать оттуда одежду — тьфу, как же от них все чешется, от этих школьных мантий…
Все разом замолчали — комнату будто накрыло заклятьем тишины, но Лили заметила это только тогда, когда обернулась к соседкам. Те застыли, точно обратились в соляные столпы прямо посреди своего утреннего туалета, и только Фелисити Медоуз безмятежно щелкнула замочком, вдевая в ухо сережку с орлиными перьями.
— Что такое? — озадаченно поинтересовалась Лили, не зная, на кого из них смотреть — на Мэри или на Корделию.
Те переглянулись — их взгляды притянулись друг к другу, как намагниченные, а потом Корделия отложила щетку для волос и изобразила нечто, отдаленно напоминающее улыбку, а Мэри развернулась к зеркалу и демонстративно принялась подкрашивать губы.