— Новое? Изволь, — сказал Мальсибер так тихо, что его голос был едва слышен за порывами ветра. — Круцио.
Лили была к этому готова — вовремя выставила Протего; Эйвери покатился вниз — Ремус попал в него заклятием, когда Мальсибер только-только выпустил свое. Третий из четверки попытался достать Лили справа — она успела заблокировать, ушла перекатом в сторону, чтобы в случае чего укрыться за камнем, и с колена ударила заклинанием — но промазала, оно прошло слишком высоко, потому что ее противник уже упал — до него добрался Ремус…
…который и сам угодил под проклятие Розье — врезался спиной в камни, сполз на землю, судорожно ловя ртом воздух, его лицо перекосилось от боли, и Лили уже была готова выпустить Контрапассо — оно вертелось на кончике языка, кипело, рвалось с волшебной палочки…
Нет.
— Экспеллиармус! — воскликнула она, вкладывая в заклинание всю свою силу. Два яростных взмаха — у Розье из рук вырвалась палочка, у Мальсибера вместе с ним, а их самих отшвырнуло назад, сбило с ног мерцающей вспышкой, и Лили повторила еще дважды: — Экспеллиармус! Экспеллиармус! — и в конце концов сжала в руке все четыре волшебные палочки.
Слизеринцы пытались подняться на ноги — там, внизу, ближе к подножию холма; мотали головами, чтобы разогнать туман перед глазами и стряхнуть с себя снег, и только Эйвери все еще валялся без сознания.
— Что, сосунки, утерлись? — выдохнула она, а потом заклинанием услала их палочки как можно дальше и выкрикнула: — Ищите-ищите, рвите жопу!
Ремус тоже пытался встать. Лили помогла ему подняться, а затем перекинула его руку через плечо и, пошатываясь и спотыкаясь, повела своего пострадавшего вверх по склону, подальше от этих валунов. По снегу срезала путь до вершины — там свирепствовал ветер, но навалившийся на нее Ремус прямо-таки излучал тепло… оно просачивалось сквозь все слои одежды, через двойной комплект мантий и зимних плащей, а его запястье и вовсе казалось лихорадочно-горячим.
— Я… поражен, — с трудом прохрипел он. — От тех камней… было куда больней, чем от Круциатуса Мальсибера. Только в руку мне попал, мазила придурочный…
— Ты, главное, не останавливайся, — буркнула Лили.
Они добрались до арки, ведущей во внутренний двор, и нырнули под ее каменный свод. На булыжнике было легко оступиться — то лед под ногами, то грязная снежная каша…
— Вот видишь, — пробормотала Лили — изо рта поднялось облачко пара; внутренний двор вокруг казался вымершим — молчал даже выключенный из-за холодов фонтан. — Северус так и не появился. Он меня совсем возненавидел.
Чтобы не поскользнуться на ступеньках, Ремус выставил вперед руку и оперся о дверной косяк. Дальше начинался коридор.
— А ты его ненавидела? Ну, когда он назвал тебя… тем словом?
— Да. И очень долго, — она смотрела вниз — их обувь оставляла мокрые следы, пятная грязный пол подтаявшим снегом.
— Но твоя привязанность к нему от этого никуда не делась, так ведь?
Она заглянула ему в лицо — насколько это было возможно, потому что рука Ремуса по-прежнему лежала у нее на плече, — и увидела грустную, усталую улыбку. И раннюю седину — зимний свет посеребрил несколько волосков. И тогда Лили впервые задалась вопросом: откуда он так много знает о прощении? Раньше ей всегда казалось, что прочитал в книжках — поэзия, философия или что-то в этом роде, но не в шестнадцать же лет… что с ним такого произошло? Кто заставил его узнать, каково это — когда тебя так горько обидел родной человек?
— Я знаю, — сказал он, — одно чувство другое не отменяет. И ты его простила. Если он сейчас на тебя злится, то рано или поздно остынет, и вы снова помиритесь. Так уж устроены люди.
Лили закрыла глаза. Колени подгибались — не поддерживай она Ремуса, наверняка бы отшатнулась, а там оступилась и грохнулась.
Даже забавно, как порой ранит в самое сердце такая вот попытка приободрить… доброта, которая причиняет больше боли, чем самая изощренная жестокость. Одной своей кротостью и тихой улыбкой Ремус умудрился справиться там, где оказались бессильны годы и годы рефлексии, долгие часы, проведенные в самобичевании; где ничего не добился даже Северус с его безжалостной прямолинейностью.
Только смерть заставила ее снова заговорить с Северусом. Она помирилась с ним только тогда, когда потеряла все на свете.
И Ремус сказал, что это неправильно.
В глазах замерли слезы — словно пошел трещинами озерный лед.
— Лили? — ее пальцы разжались, чуть не соскользнули с запястья Ремуса — но он все еще опирался на ее плечо и, чуть-чуть развернув кисть, легонько сжал ее руку. — Слушай, по-моему, все не так плохо, как тебе…
— Давай я отведу тебя в лазарет, — голос казался неустойчивым, точно башня из кубиков. — Круциатус — это тебе не шлепок по ладони.
Секундная пауза.
— Хорошо, — согласился Ремус, выпуская ее запястье.
Они шли по коридору вместе, но Лили не замечала ничего вокруг — будто глаза вдруг повернулись в орбитах и уставились внутрь черепа, позволяя ей заглянуть в себя, выхватывая из прошлого одно воспоминание за другим. Тогда, в самом начале, когда она перенеслась во времени и впервые увидела Северуса, единственной ее мыслью было: "Возможно, на этот раз мне удастся его остановить". Она даже думала, что опоздала, пока не разобралась, кто перед ней; а потом беспокоилась все больше о том, как уберечь его от формального вступления в ряды Пожирателей — потому что знала, что по-настоящему он к ним никогда уже не присоединится.
Но все равно не понимала главного. Ты можешь вернуться назад во времени и вольно или невольно изменить какие-то события в своей жизни. Но чтобы переломить ее курс — сменить само направление, в котором она движется, — тебе придется измениться самому.
Ты всегда где-то да напортачишь. И, возможно, даже совершишь одну и ту же ошибку дважды. Но если ты ничего не сможешь с ней сделать и во второй раз — значит, ты и впрямь безнадежен.
И больше она такого не допустит.
На этот раз — ни за что.
Как же эти двое ненаблюдательны. Люпин еще куда ни шло, но Лили… Она прошла через войну — могла бы и научиться обращать внимание на то, что творится вокруг.
— Северус так и не появился, — сказала она. — Он меня совсем возненавидел.
Ее голос прозвучал тускло и безжизненно; не так, как если бы она пылала праведным гневом или напрашивалась на жалость. Она просто констатировала факт.
"Ну а как еще она могла понять твое поведение? — спросил он у себя — и сам же себе ответил, глядя ей вслед: — Нет, это вовсе не ненависть".
Хотя он и разозлился, да. Тот ее разговор с Поттером в ванной старост — и потом, когда она склонилась над ним, проверяя пульс… и наверняка подсаживалась на каждом занятии к нему, к этому выходцу из ада, и машинально дотрагивалась до него по извечной своей привычке… Эти мысли и без того выводили Северуса из себя — а потом к ним примешались настоящие воспоминания, о том, как это было в прошлом. Лили в середине той четверки — идет в Хогсмид, заливается смехом, и ее рыжие волосы струятся по спине… Лили на свадебных снимках в "Пророке" — от всех ее живых красок осталось только черное и белое, а ее улыбка…
Так уже было; так будет снова. Он вернулся назад во времени, чтобы увидеть, как то же самое повторяется вновь, только на сей раз она любила Поттера уже сейчас — и как же ему от этой мысли было хуево. Все шесть лет своего отрочества Северус прожил со страхом, что этот тупой пижон заберет у него Лили, а теперь точно знал, что именно так оно и случится. И знал, какая судьба их ждет — прекрасная и безоблачная, потому что теперь никто не подставит их под то злоебучее пророчество, и это знание болело внутри, как самая жестокая отдача; воспоминания о будущем темной магией текли по венам, пробираясь до самой души.
Еще в той, прошлой жизни он много раз пытался себя убедить, что его чувства к Лили были так сильны только потому, что он ее потерял; что если бы их пути не разошлись, и она бы не погибла, то рано или поздно он бы смог оставить все в прошлом. И даже за прошедшую пару недель не раз мечтал о том, чтобы в один прекрасный день просто проснуться утром — и обнаружить, что именно это с ним и случилось.
Но нет, ничего подобного, увы. Что он всегда ненавидел в чувствах — так это то, что они так легко не проходят.
Причиняя боль Лили, он причинял ее и себе. Но поступить иначе не мог — потому что Лили мучила его уже тем, что была собой, и любила Поттера, и привечала Мародеров, и улыбалась самому Северусу, и извинялась, при этом совершенно искренне — он видел это, и не только потому, что она не умела лгать. Даже смотреть на ее лицо, озаренное светом волшебных звездочек, было сущей пыткой; даже ее доброта и раскаяние ранили почти так же жестоко, как когда-то гнев и враждебность. Но сейчас Лили больше на него не злилась, и он остался один на один с осознанием, что она тут, живая и настоящая — и это была уже сама по себе такая невозможная мука, что рядом с ней меркло все остальное. Ибо живой человек рядом и дает, и требует куда больше, чем любое воспоминание о нем; это болезненно, да — но оно того стоит.
Вот только все это не вечно — и мысль о ждущей его утрате сделала Северуса жестоким. Все будет так же, как и в прошлый раз — но в то же время и иначе, потому что теперь Лили будет рассыпаться в извинениях.
Он же всегда предпочитал ненависть. Пусть лучше ненавидят, чем пытаются сострадать.
Когда Лили и Люпин поднялись по ступенькам и окончательно скрылись из виду, он покинул тень, которую отбрасывали растущие у стены замка вечнозеленые кусты, пересек внутренний дворик и дошел до дорожки. Та убегала вниз по склону, и Северус легко нашел взглядом Эйвери, Уилкиса, Розье и Мальсибера; их черные мантии резко выделялись у подножия на фоне белого подмерзшего снега.
Они слишком долго копались, но за эти годы он научился сдержанности — выжидал, пока они приходили в себя, сползались в кучу и, наконец, побрели вверх, к возвышающейся на холме школе; ждал, когда они пытались одолеть этот путь, оскальзываясь на льду и путаясь друг у друга под ногами.