— Нет, — проронил тяжело и сурово, точно припечатал прессом.
— Почему? Потому что это опасно?
— Потому что ты сама не знаешь, о чем просишь, — и снова появилась жестокость, набежала на его лицо, будто тень, послушная движению солнца. — Пойти со мной? Хочешь бросить своих бесценных друзей? Своего мужа? Своего будущего ребенка?
Сердце дрогнуло, пропустило удар — удивление тут было ни при чем, но Северус не дал ей собраться с мыслями и придумать ответ, продолжал говорить, все так же безжалостно и неумолимо:
— Даже если ты потом и вернешься в школу, Поттер за это время может найти себе другую. А без него ты не увидишь своего сына — больше никогда в жизни.
— Я знаю… — начала было она, но он ее перебил.
— Ты это понимаешь умом, но не сердцем, — тон его был холодным, в глазах — ни тени эмоций. — А когда до тебя наконец дойдет, ты заговоришь иначе. Я не собираюсь расхлебывать твои обиды…
Лили старалась дышать ровнее.
— Гарри б-больше нет, — сжала замерзшие руки в кулаки. — Мой сын, тот мальчик, которого я растила… его больше нет. Он… я не знаю, ты ведь все еще его помнишь?
— Да, — Северус скривил рот. Ей потребовалась вся ее воля, чтобы не обращать на это внимания.
— Значит, мы на самом деле не в прошлом. Это что угодно, но только не оно. Мы слишком много всего изменили — временная линия уже должна была подстроиться. Я читала книги о путешествиях во времени; если бы это и впрямь было прошлое, и наши воспоминания изменились, то они сначала бы наслаивались друг на друга, а потом перестроились на новый курс и снова потекли гладко. Но тогда у нас обоих жутко болела бы голова… но моя не болит. А твоя?
— Нет.
— Тогда где мы на самом деле? И что с нами случилось? Ты так и не выяснил?
Он дернул головой из стороны в сторону — короткое и почти раздраженное движение.
— Но все ведь поменялось, — продолжала настаивать Лили. — Как раньше уже не будет. Даже если я снова выйду за Джеймса, тот же самый ребенок у меня уже не родится…
— Так значит, ты осознала, что потеряла сына навеки? И поэтому бросаешь Хогвартс?
— Да нет же, сволочь ты невозможная, — сказала Лили, из последних сил стараясь не впасть в отчаяние. — Я лишь объяснить тебе пытаюсь, что уже все продумала. На случай, если ты боишься, что я выкину какую-нибудь глупость. И хочу сказать, что теперь все осталось в прошлом. Совсем все. Мы попробовали вернуться, и у нас ничего не вышло. Мы не… похоже, что мир устроен иначе.
Северус молчал. Его лицо казалось застывшим — совсем как тот садик перед домом. Будто и тепло, и все его чувства заснули до весны.
Ну и как ей до него достучаться?..
— Я не такая мудрая, как Ремус, — сказала Лили, чувствуя себя так же скованно и неуверенно, как если бы она снова оказалась у подножья горы, перед той замерзшей рекой. — Когда Сириус… когда он подстроил ту историю с Визжащей хижиной — Ремусу было куда хуже, чем мне, когда ты… словом, тогда. Но Ремус все равно его простил, потому что не прощать было еще больнее. Мне было плохо… все эти годы без тебя, но я себе говорила… говорила, что права, и…
— Случившееся в тот день было неизбежно, — все так же холодно промолвил Северус. — Мы были слишком молоды, чтобы найти решение.
Очень похоже, что так. Она не нашла его даже тогда, когда стала на пять лет старше. Все, на что ее хватило — понять, что она ничего не понимает.
— Ремусу тогда было столько же, сколько и нам. Но он и сейчас куда взрослее меня. Сев, я заговорила с тобой только после того, как умерла, но это же было неправильно.
Собравшись с духом и набравшись пресловутой гриффиндорской храбрости, она потянулась вперед и взяла Северуса за руку. На мгновение его пальцы сжались — похоже, что рефлекторно, а потом расслабились, и через мгновение он попытался убрать руку, но Лили не дала — стиснула пойманную ладонь и переплела свои пальцы с его.
— Я хочу, чтобы мы снова стали друзьями, — сказала она. — Как раньше. До того, как нам помешали молодость и глупость, и мы оказались в эпицентре войны.
— И ты считаешь, что желания гриффиндорцев закон?
Она взглянула ему в глаза.
— Хочется надеяться, что да.
Глава 23
11 января 1977 года
Луна садилась, скоро должно было взойти солнце, и в новом свете весь мир выглядел по-другому.
"А может, — подумал Северус, — все дело в моем настроении".
Он нечасто терзался сомнениями. Нерешительность, как и бездействие — роскошь, которую не могут позволить себе шпионы. Командиры отдают приказы, солдаты изо всех сил стараются их выполнить, благодарные уже за то, что вышестоящий офицер сделал их мир проще и понятнее, в то время как бездействие — удел тех, кто не сражается, пацифистов, чья мораль не позволяет им воевать. Шпионы же всегда существуют меж двух огней; у них есть приказы — от обеих сторон, и уже один этот факт заставляет сомневаться в их верности. И они всегда одни. Легенду приходится поддерживать, зачастую расплачиваясь своей нравственностью; иногда на время стать этим выдуманным человеком — единственный способ сохранить рассудок. Что, конечно, рискованно — маска может прирасти, и вернуться к себе-прежнему уже не получится; эта опасность всегда поджидает шпиона, всегда таится где-то за углом. Прежде, когда Северус в чем-то сомневался, он решал эту проблему, либо превращаясь в Пожирателя Смерти, либо начиная исполнять приказы Дамблдора; становился солдатом и словно со стороны наблюдал за собственными действиями; разрешал себе блаженное притворство — позволить другому принять решение за себя. Но потом всегда снова становился собой: за эти годы он научился принимать собственные решения, и уже не способен был отказаться от этой премудрости.
Но в то же время и прекрасно понимал, отчего многие люди готовы отдать командование в чужие руки: так легче жить, так проще дотерпеть до вечера, и меньше терзает чувство вины, потому что на самом деле решение все равно принимал не ты.
Когда он был двойным агентом, жизнь выглядела именно так. Он даже мог утешать себя мыслью, что выбора нет: исполнять то, что велел Дамблдор, было правильнее всего; в той стороне лежала кратчайшая дорога к искуплению и отпущению грехов, единственная возможность что-то исправить. Но все это осталось в прошлом и больше не повторится. Как бы плохо он ни разбирался в таких вещах — похоже, все силы земные и небесные и впрямь его простили. Все, кто имел на это право, и даже кое-кто из тех, кто не имел.
А значит, выбор теперь был за ним. Что, опять-таки, было несложно, пока речь шла только о нем одном; но теперь в дело вмешалась Лили — ринулась в самое пекло, как полная дура или же истинная гриффиндорка (хотя это, вообще говоря, синонимы), и потребовала себе места в его планах. И он никак не мог решить, как теперь быть.
О, Северус прекрасно знал, чего хочет на самом деле. Эти несколько недель тесного общения ничего не изменили; то чувство, что сумело в нем выжить, несмотря на шестнадцать с половиной лет разлуки, не только не исчезло от встречи, но даже стало сильнее. Если бы Лили оказалась в этом "здесь и сейчас" — независимо от того, что такое это "здесь и сейчас" на самом деле, — позабыв о том, как когда-то любила Поттера… да даже если бы она завтра проснулась с амнезией, то Северус счел бы, что все сложилось почти идеально. Конечно, совсем идеально, если бы она вовсе никогда не любила Поттера, но мечты реальность не меняют. На самом деле она его любила, и еще пару недель назад была его женой и матерью его ребенка — ребенка, которого она потеряла… Как она могла просто взять и бросить все это? Прийти к выводу, что все это надо бросить?
Разум отвечал, что не в силах в это поверить. Люди на это неспособны — особенно те, кто руководствуется чувствами. Такие, как гриффиндорцы — и Лили. Не стоит позволять себе эту опасную, бредовую фантазию; глупо даже надеяться, что она говорила всерьез — когда сказала, что предпочла бы пойти с ним, а не остаться в школе. Нет, это просто абсурд; он презирал себя за одну эту надежду, идиотскую и противоречащую самому порядку вещей.
Интересно, как сильно на нее придется надавить, чтобы она все-таки повернула назад. Нужно избавиться от нее еще до отъезда из Англии; чем дольше она остается с ним, тем больше будет знать о его местонахождении, а это опасно для них обоих. Северус понимал это — и все равно оттягивал неизбежное. Он не один десяток лет отталкивал от себя людей и прекрасно знал, чем все в итоге закончится… и тем не менее надежда преследовала его, такая же неотвязная, как тень в солнечный полдень.
Скорее всего, Лили верила в то, что говорила. И все-таки это фикция. Выдумка. Хотя бы один из них должен об этом помнить.
Лили плелась за ним следом; ее усталость почти висела в воздухе и казалась такой же осязаемой, как и любая ее эмоция. Северус высматривал отель — в Эдинбурге их несложно найти, даже в такой невнятный предрассветный час, который отделяет ночь от утра, — но предпочел не делиться с Лили этой информацией и вообще старался без нужды с ней не заговаривать. Не стоит вести себя доброжелательно — это только ослепит ее, затуманит истинные чувства и смягчит сомнения, которые у нее непременно возникнут. О, пожелай он заманить ее с собой, наверняка бы сделал ставку на дружелюбие… но как раз этого-то он и не хотел. Она должна сама признать, что никуда не пойдет; что несмотря на эту свою якобы новую парадигму, в конце концов все равно выберет их, а не его. Как и в тот раз.
Его тактика — вести себя прохладно и сохранять дистанцию — уже начала действовать. Гриффиндорцами на диво легко манипулировать: достаточно подавить свои эмоции — и они уже выбиты из колеи и готовы сорваться. Лили же реагировала на такое поведение еще острее, чем другие. Она уже сейчас начала колебаться; Северус чувствовал ее сомнение, хоть и не так явно, как усталость. Эмоции ощущались так, словно она закусила губу и кидала на него украдкой вопросительные взгляды… а может, и впрямь кидала — сам он на нее не смотрел и полностью сосредоточился на поисках гостиницы, где можно будет остановиться в этот несусветно ранний час, то ли еще ночной, то ли уже утренний.