Задача решилась легко. Через пару кварталов от железнодорожной станции Северус заметил желтую вывеску с подсветкой и надписью "Бест Вестерн". Над входом тоже горела лампочка. Влажная дорога слегка поблескивала; вокруг было пустынно и сумрачно. Он пересек улицу, не потрудившись найти "зебру".
Скучающая женщина за стойкой портье выдала им ключ от номера. Несколько часов назад, еще в Глазго, они заглянули в тамошний "Маркс и Спенсер", поэтому сейчас их уже нельзя было принять за беглецов из психушки — они больше не выглядели как мальчик в платье и девочка в разодранных штанах. Та женщина-портье, должно быть, так же мало интересовалась подростками, как и сам Северус, и тут же выбросила новых постояльцев из головы.
Их комната оказалась на втором этаже, рядом с пожарной лестницей и подсобкой с генератором льда. Две кровати, и опять преотвратные — просто дежа вю какое-то.
Он осмотрел комнату, заглянул за шторы и в ванную. Там пахло непросохшим бельем; все лучше, чем в коридоре, где воняло сигаретами и старым ковром. Лили растянулась на ближайшей кровати и застонала.
— Из досок они, что ли, эти матрасы делают? — пробормотала она, а потом приподняла голову и сонно прищурилась в желтом свете лампочки. — Только не сбегай, пока я сплю.
Он промолчал; решил уже было, что Лили задремала — но нет, через пару минут она позвала его, очень тихим и неуверенным голосом:
— Сев?
Пришлось пообещать:
— Хорошо, не буду.
— Спасибо, — после паузы ответила она. Минута, другая — и ее дыхание выровнялось, а тело обмякло; свет лился в комнату из ванной, ложился на пол ярким прямоугольником — этого хватало, чтобы разглядеть, как из Лили уходит напряжение, сменяясь расслаблением сна.
Он тоже был утомлен; усталость пробирала до глубины души — словно он не знал ни минуты покоя с того самого дня, как на пороге появилась Нарцисса, умоляя спасти ее глупого сына. Или даже хуже, с того дня, когда вернулся Поттер — белый от ужаса, весь в испарине и собственной крови, с Кубком Турнира — и телом убитого Диггори в придачу… А может, все началось еще годом раньше, когда Северус решил, что наконец-то поймал эту поганую мразь, которая сдала Лили Темному Лорду…
Но для сна сейчас было не время. Сначала нужно все обдумать — воспользоваться моментом, когда можно не следить за каждым шагом, постоянно опасаясь, что Лили увидит лишнее и о чем-то догадается. Некоторые люди чувствуют себя беззащитными, когда спят; что до Северуса, то он чувствовал себя уязвимым, когда ему не удавалось скрыть свои истинные переживания и мысли.
Но сейчас в снятом ими номере стоял полумрак, а Северус слишком вымотался, чтобы поддерживать щиты, и его окклюменция расползлась, как ветхая ткань. Пусть так; он остался в относительном одиночестве, и Лили ничего не увидит.
Он затворил дверь в ванную — сквозь щели пробивался свет, обрисовывая золотистый контур; в наступившем сумраке можно было разглядеть разве что смутный силуэт на соседней кровати. Волосы Лили казались черными, а лицо — он мельком бросил на нее взгляд, когда прикрывал дверь, — пугающе юным, и в то же время на чертах ее лежала печать такой застарелой усталости, какой не бывает у двадцатилетних.
Ей явно не хватает доброты и участия — а он, Северус, последний на свете человек, от которого можно ждать чего-то в этом роде… хотя нет, пожалуй, не последний. Пока живы Темный Лорд, Беллатрикс и Люциус.
"Бедная девочка", — подумал он, насмехаясь над самим собой.
Отчего она помчалась его догонять, что за муха ее укусила? Судя по всему, какую-то роль в этом сыграл тот эпизод с Визжащей хижиной… до невозможности глупая история, и для Северуса с той поры уже минуло двадцать лет. Видимо, когда он удрал от Макгонагалл и этих болванов, правда выплыла наружу и так потрясла Лили, что та бросила все, что ей дорого, и сбежала из Хогвартса, потеряв от угрызений совести и последнюю осторожность, и способность нормально изъясняться. На какое-то мгновение Северусу стало интересно, как же так вышло… хотя, вообще говоря, какая разница? Это не имеет значения; куда интереснее то, что Лили, оказывается, ничего не знала, что Поттер и его компания при ней никогда эту тему не поднимали. Он не смел на это даже надеяться.
Она лежала на постели в чем была; уснула прямо в обуви и не раздеваясь. Значит, не сможет нормально выспаться. Мысленно вздохнув, Северус поднялся на ноги, разул ее, а потом сдвинул одеяло к изножью и укрыл Лили. Он занимался этим во второй раз в жизни… в смысле, укладывал кого-то спать. Первый случился давным-давно — Драко тогда был совсем еще крохой, всего года три, не старше. Его нянька тогда напилась, свалилась с лестницы и сломала бедро, а Нарцисса как раз расхворалась — отравилась несвежими креветками; от Люциуса же в критические моменты всегда было мало толку — он занимался тем, что выпускал пар, срывая злость на домовых эльфах… От этого сравнения Северуса накрыло коротким приступом отвращения — где Лили, а где маленький ребенок; но это мимолетное ощущение тотчас сменилось другим, более ярким. Он замер, стоя рядом с ее кроватью, и мысль окончательно всплыла на поверхность: все кончено, я никогда больше к ним не вернусь.
Он считал Малфоев друзьями. Хоть временами и хотел их придушить. Но для него это было нормально: желание кого-нибудь придушить возникало у него раз по двадцать пять за минуту. Теперь Люциусу придется самому разбираться с интригами дамочек из кордебалета, Нарциссе — искать другого союзника, причем в кругу "жен злодейской элиты"… что до Драко, то ему потребуется помощь другого зельевара — даже для того, чтобы появиться на свет. Нарцисса не станет пить зелье, сваренное неизвестно кем.
Северус сел на вторую кровать, потирая лоб. Вот потому-то он и не мог поверить, что Лили согласится бросить Поттера и остальных — да ни за что на свете, и уж точно не ради того, чтобы остаться с ним, Северусом. Их дружба давно уже упокоилась с миром, рассыпалась прахом, как горсть пепла на ветру, и заново ожила только тут, в смерти. Лили построила себе новую жизнь — с Поттером, точь-в-точь как сам Северус построил себе новую жизнь в Хогвартсе, с Минервой, и Альбусом, и остальными, и Малфоями за пределами школы. С той лишь разницей, что его жизнь выросла из тех поступков, какие он не мог повторить; будь в его власти убрать причины и оставить только следствия, он сделал бы это без колебаний. Но перед Лили такая дилемма не стояла; ей не нужно было выбирать, все или ничего. Она легко могла заново воссоздать свою прежнюю жизнь…
…ведь могла же, разве нет?
Северус чуть сдвинул ладони вниз, а потом растопырил пальцы и взглянул сквозь них, как сквозь решетку. Та Лили, которую он только что накрыл колючим одеялом, уже не была той шестнадцатилетней девочкой, что когда-то так решительно покончила с их неудобной дружбой. Что, в общем-то, неудивительно. И дело не только в том, что ее, как и всех, изменил новый жизненный опыт (хотя и в этом тоже); нет, она просто выросла. И пусть разница в глаза и не бросалась, но все-таки эта Лили очень сильно отличалась от той девочки, которую он когда-то знал. Однако в ее поведении вовсе не было той зрелой уверенности в собственных силах, какую он ожидал найти в женщине, которая за два или три года потеряла обоих родителей, участвовала в войне, вышла замуж и родила ребенка. Среди тех эмоций, что он от нее улавливал, преобладали замешательство и боль утраты, настолько острые, что она терялась и становилась беспомощной.
Хотя, возможно, это-то как раз естественно, когда на тебя сваливается столько всего за такое короткое время. Смерть меняет тех, кто с ней столкнулся, даже чужая, и особенно смерть тех, кого любишь. Что уж говорить о своей собственной! Да, в отличие от Лили, Северус не впал в горестный ступор, но он не был молодой женщиной, и смерть не вырвала его из семьи, разлучив с женой и детьми. Должно быть, Лили потеряла под ногами почву, осознала случившееся, но вот как-то к нему приспособиться была уже не в состоянии. Перед Северусом же стояло меньше проблем, и он справился с ними, отключив эмоции, — выход, которым Лили воспользоваться не могла. Поразительно и весьма примечательно, что она и после этого не растеряла ни отзывчивости, ни доброты. Боль утраты не превратила ее в ядовитого и безжалостного циника, как это случилось с самим Северусом семнадцать лет назад; чудо, которое многое говорило о ее характере. Очень похоже на знакомую ему Лили, с той лишь разницей, что она лишилась своей безапелляционности, того качества, из-за которого когда-то смерила Северуса надменным взором — и навсегда вычеркнула из своей жизни.
Поступками Лили всегда руководило сердце. Но сама она об этом даже не подозревала, принимая интуитивные догадки за факты, а свои душевные порывы — за голос рассудка. Те доводы, которые приводило ее пристрастное окружение, она воспринимала не головой, а сердцем — Лили вообще не отличалась аналитическим мышлением. Да, домашние задания она делала охотно и прилежно и всегда старалась порадовать преподавателей — но, встретившись с ней снова, Северус осознал, что твердость ее убеждений проистекала не столько от силы характера, сколько от нерассуждающей веры, которая, в свою очередь, зависела от множества факторов… хотя сама Лили даже не отдавала себе в этом отчета.
Правда, теперь Северус уже гораздо лучше понимал, как устроены гриффиндорцы: раз уверовав во что-то, они стойко отстаивали свои заблуждения, отличались талантом строить неверные умозаключения и обожали решать все скоропалительно, не утруждая себя при этом поиском причинно-следственных связей. Многие слизеринцы стали Пожирателями Смерти — следовательно, Пожирателями Смерти становятся из-за того, что попадают на Слизерин, и все слизеринцы обязательно станут Пожирателями. Многие Пожиратели используют темную магию; следовательно, темная магия — это такая магия, которой пользуются Пожиратели, а все остальные ее по определению не применяют.
И вот эта-то искаженная картина мира и стояла у Лили перед глазами на протяжении всех семи лет, что она училась на Гриффиндоре… и это еще не учитывая членство в Ордене и замужество за Мародерами. И вот, вооружившись этой кривой логикой, она вслепую полезла в хитросплетения социальных противоречий, разобраться в которых по молодости ей было просто не под силу, и, не сумев обнаружить истинные причины, ошибочно приняла за источник всех бед один из школьных факультетов. Поскольку по природе своей Лили была довольно мягким человеком, в ее случае эта ненависть вылилась в яростное осуждение и слепую уверенность в своем моральном превосходстве, а не в жестокость и издевательства над противником. Она росла в другой обстановке и не так привыкла к жестокости, как Поттер, Блэк и даже сам Северус, хотя, безусловно, с годами и сумела к ней притерпеться. Насилие цвело в Хогвартсе пышным цветом, распускалось, как бутоны по весне; со временем даже самые нежные души вырабатывали к нему иммунитет.